—Ну что мы с тобой наделали, волчонок? Это я во всем виновата… Нам нельзя было этого делать!
—Почему? —искренне недоумевал я.

Это пробуждение было самым сладким и счастливым в моей жизни: большая, теплая Анни под боком, голая, ласковая, мягкая, как мама… —Почему? Ведь я тебя люблю, —говорил я, обнимая Анни и целуя ее в шею.

Я не думал о том, КАК я любил ее: любил, и все. Она была для меня и мамой, и старшей сестрой, и любовницей, и учителем, и лучшим другом, и королевой… Мне уже не было стыдно от нашей наготы— наоборот, она казалась мне естественной и необходимой: нежно, близко, тело к тело— чтобы ощутить родное тепло…

—Я тоже люблю тебя, волчонок. Но ты не понимаешь…

Я не понимал, и не хотел ничего понимать, потому что был счастлив, как никогда в жизни. Взрослая, сексуальная, блистательная Аннабель была нежной Анни— МОЕЙ Анни. Я свято верил, что теперь она будет рядом со мной всю жизнь.

Избыток ласки, оглушившей нас этой ночью, распалил меня, и я требовал еще, еще и еще. Я рос в жестоком мире, я не знал ласки со смерти матери— и изголодался так, что стал совершенно ненасытным. Я не отлипал от Анни, я лез к ней так, будто мне было не n-надцать лет, а пять; я хотел сидеть только у нее на коленях, как слюнявый карапуз, я игрался ее волосами, подлизывался к ней, как щенок, прижимался к ней и втихаря плакал от счастья.

Анни оделась сама и заставила одеться меня, но я все время норовил расстегнуть ей курточку, не понимая, почему это нельзя; и наконец, Анни сдалась, и я добыл из курточки ее сиськи и впился в них, как в любимую игрушку. Я целовал их, мял, дул в них, как дуют в нос собаке, вылизывал их сверху донизу, сосал набухшие соски, как леденцы, —и наконец Анни, шептавшая мне сквозь стон «что ты делаешь? ну что ты делаешь? хватит! прекрати! волчонок, слышишь? аааа…», сделалась пунцовой, а голубые глаза ее снова стали сумасшедшими. Она вскочила передо мной:
—Волчонок, ну так же нельзя?!..
—Почему?
—Потому что… аааа… —и я, ликуя, увидел, как она снимает штаны, оголяя заветную щель.
—Говоришь «нельзя», а сама раздеваешься!
—Волчонок, я не могу… Иди сюда… —стонала она, ложась на мою койку и раздвигая ноги. Холодея от предчувствия блаженства, я сбросил одежду и, потрясая каменным писюном, залез на Анни.

Она лежала передо мной— голая, доступная сверху донизу… Впервые передо мной была ее распахнутая щель. Недолго думая, я прильнул к ней ртом…
—Ааааа! Что ты делаешь? Аааоооууу! —выла Анни, выгибаясь, как ящерица— а я, видя, как ей это приятно, с утроенной энергией лизал соленую горошинку, обжигавшую мне рот металлической горечью. Вскоре Анни, вопившая, как мартовская кошка, потянула меня наверх— «иди сюда, иди скорей, скорей!»— и я заполз на нее. Она нащупала мой писюн, взяла его, вставила в себя— и надавила руками мне на попу:
—Ты понял, как делать?..

Но я уже погружался в Анни, подвывая от кайфа. Писюн обволакивался нежной мякотью, и мне казалось, что у меня между ног цветет сказочный цветок. «Еще, еще… быстрее!»— шептала Анни, наподдавая мне бедрами, и я ускорял ритм, держа ее сиськи и улыбаясь ей, а она все стонала и шептала, закатив глаза— «быстрей, быстрей, волчонок! еще, еще… аааа… еще быстрей, еще! Еще!!! Еще-о-о-о-о-о!… Ааа… аааааа… ааааааа… АААААААООООУУУУУЫЫЫЫ!!! Аа! Аа! Аа!…»— орала она, раскрыв рот, а я орал вместе с ней и изливался в нее сладкими плевками, пока не рухнул ей на грудь.

Такого абсолютного, безбрежного счастья я не испытывал никогда.

Так прошел день, другой, третий… О днях мы знали только по часам: в космосе царила вечная ночь, да и окон в космолете не было. Он садился на разные планеты, а мы не выходили из нашей каюты и изводили друг друга ласками, восторгами, запретами, мольбами, наготой, оргазмами, обидами и примирениями. После нескольких безуспешных попыток пресечь наши совокупления Анни плюнула— и отдавалась мне по нескольку раз на дню. Она была взрослой, она командовала мной, и я слушался ее— но запрет любви был не по силам мне. Мне все время хотелось ласкать и целовать ее, —а из ласк сам собою получался секс. Спали мы только на одной койке, и только голышом…

Я хорошо помню, как однажды Анни села передо мной на корточки, взяла меня за обе руки и посмотрела на меня своими печальными глазами.
—Чего ты? —спросил я.

Анни ответила не сразу:
—Скоро мы прилетаем на Гро-4.
—И что?

Анни вздохнула, затем сказала:
—Волчонок, тебе нужно остаться там. Ты выйдешь на Гро-4. Я дам тебе рекомендацию к одному человеку…
—А ты?
—А я полечу дальше.

Вначале я не поверил. Потом похолодел.

—Нет, Анни!… Я только с тобой! Я куда угодно с тобой!..
—Тебе нельзя со мной, волчонок Гор. Нельзя.
—Почему?
—Потому. Нельзя.
—Анни, я с тобой! Я не могу…
—Нет.

Анни была взрослой, и я почувствовал в ее «нет» силу, которая была сильней меня. Горький комок сжал мне горло, но я подавил слезы— и остаток дороги не разговаривал с Анни в надежде разжалобить ее; потом не выдержал— стал подлизываться к ней… Но Анни печально смотрела на меня, и я холодел, понимая, что вижу ее в последний раз.

Я сошел на Гро-4, как робот— ничего не чувствуя и ни о чем не думая. Анни в сотый раз повторяла мне инструкцию:
—Недалеко от космопорта, на 583-й улице, в доме 237 живет Алеас Роуль. Найдешь его, дашь ему эту записку…

Внезапно Аннабель схватила меня за обе руки и сжала их. Пришла пора прощаться, и я застыл.
—Смотри на меня, волчонок, —сказала она, и я, хоть и упорно косился вниз, вынужден был поднять взгляд и заглянуть ей в глаза. Они смотрели на меня пронзительно, как космические маяки.
—Волчонок Гор, я никогда не забуду тебя. Ты всегда будешь со мной. Всегда. Запомни это. И запомни, что я тебе скажу: никогда не ищи меня. Никому ни слова обо мне, кроме Роуля. Ты понял меня, волчонок Гор?

Я кивнул. Слезы никак не желали прятаться обратно, хоть я и сжимал губы до боли…

—Тогда прощай. Прощай, волчонок. —Аннабель отпустила было мои руки, но тут же не выдержала— схватила меня, прижала к себе— крепко, до боли, —и стала отчаянно целовать в макушку, в лоб, в уши. Я не выдержал— разревелся; но Анни уже входила в космолет.

—Анни!… —Я ринулся было к ней.

Она обернулась и покачала головой. Я застыл, будто налетел на невидимую стенку. В последний раз печальные, влажные глаза Анни глянули на меня— и исчезли за оградой…

***

Алеас Роуль, прочитав записку, удивленно уставился на меня:
—Значит, ты и есть тот малыш, который начудил на Друэре?
—Начудил?!..
—Если бы не ты, ей пришлось бы хорошо поработать. Головой и телом…
—Кому?
—Аннабель, разумеется. Ведь ты ее знаешь под этим именем?
—А что, у нее есть и другие?
—Сколько угодно. Однако— невероятно! как она могла так попасться? Она?! Почему она вышла на Друэре?
—Она хотела купить мне одежду, —пробормотал я.
—Одежду? Невероятно… Кто ты такой, малыш? Кто ты для нее?
—А кто она? Расскажите! —крикнул я, забыв о запрете Аннабель.
—Как, ты не знаешь?… Невероятно! Хотя— она же написала мне… сейчас, где это?… ага: «не посвящать Гора в наши дела, устроить его жизнь так, чтобы она никак не пересекалась с ними…» Впрочем, и я не слишком много смогу рассказать

тебе. Никто не может точно сказать, кто она и откуда она взялась. Когда я видел ее, на вид ей было не больше двадцати, но я знаю, что ее видели и семьдесят, и сто двадцать, и двести лет назад, и всякий раз она была молодой. Говорят, что ее видели в разных обличьях… Много баек о ней ходит, всех и не перескажешь. Одни говорят, что она колдунья-оборотень, другие— что она потомок древних демонов, третьи— что она владеет тайной бессмертия. Не берусь судить, —расскажу то, что знаю. Аннабель— галактическая странница, охотница за чужими тайнами— или, проще говоря, любитель совать нос в чужие дела. Говорят, за ней охотится тайная полиция двадцати планет. Аннабель работает только на себя— и один черт знает, чем она руководствуется, раскапывая на свет Божий всякие мерзости, о которых потом узнает весь мир. Я знаю только одно: любая газета, любой телеканал готов выложить целый шкаф галактических банкнот за одну-единственную захудалую тайну, проданную Аннабель. Ну, а попади тайна в прессу— и все, крышка. Не одно правительство рухнуло, не одна афера раскрылась, не один знатный негодяй арестован, сослан или просто прибит, как муха, за годы работы этой красотки, —а сколько столетий она работает, ведомо только Богу, дьяволу и ей. Всем, что имею, включая собственную никчемную жизнь, я обязан ей. И долг свой помню, —и плевать мне, что о ней говорят… Чего пригорюнился, малыш? Видать, и тебе она запала в душу? Брось, сынок, не бери в голову: Аннабель холодна, как звездная пыль…

—Неееееееееет!… —крикнул я.

… Прошло много лет. Роуль устроил меня в космопорт, жизнь моя шла стабильно— я имел, несмотря на молодость, твердый заработок, привелегии, жилье… Но мысли об Аннабель не покидали меня. Ее запрет давил меня, как жернов на шее, и я задыхался, живя один на один со своей тайной. У меня не осталось никакой памяти об Анни, кроме воспоминаний— ни голограммы, ни паршивой фотографии, ни даже перчатки или пуговицы. Только взгляд печальных глаз, глядящих изнутри памяти…

Год назад я узнал о Всемирном Мозге. Шансы были ничтожны— ведь Аннабель была галактической странницей, бороздила космос черти-где, и тайная полиция двадцати планет не могла найти ее, —но это была единственная моя надежда. Целый год я пробирался к Мозгу— окольными путями, через знакомства, подкуп и взятки; я потратил все свои сбережения и влез по уши в долги.

Наконец, наступил день, которого я ждал, не веря, что он наступит. Я вошел в диспетчерский пункт Всемирного Мозга: мне было выделено пять минут— целых пять минут! —для того, чтобы воспользоваться могуществом этой невероятной машины.

Оператор надел мне на голову шлем, повторил инструкции, которые я давно уже помнил наизусть, включил «старт»— и я представил Аннабель. Как можно ярче, точнее— как живую: как она целует меня, как смотрит на меня своими печальными глазами, как мылит мне голову, как обнимает, а я купаюсь в ее волосах…

«А вдруг она изменилась? Какая она сейчас? Что там Роуль говорил про «много личин»?… А вдруг она умерла? Нет, нет, стоп, блокировать лишние мысли! представить ее ярче, яснее, чтобы…»

Но тут раздался писк, и робот сообщил: «по запросу найден индивидуум». Не веря себе, я открыл глаза— и увидел на экране Аннабель. Такую, какой я помнил ее.

Ниже была надпись:

«Гуманоид земного типа, пол женский. Возраст не определен. Имеет сына: возраст n лет, 113 дней, 3 часа, 2 секунды по Галактической Временной Шкале. Местонахождение…»

—Ваше время истекло! —Оператор поднялся навстречу мне, и я едва успел ткнуть в кнопку «печать». С меня сняли шлем, оператор подтолкнул меня к выходу— но заветный листок был уже у меня в кармане.
—Распечатка данных воспрещ… —оператор запнулся, нащупав тысячную купюру, которую я сунул ему в ладонь.

Следующий месяц прошел в полетах, в терминалах, в пересадках с планеты на планету…

И вот я иду по улице далекой планеты Луйлларион— никогда и не думал, что есть такая, —иду мимо чистеньких домиков, огороженных цветными заборами, мимо садов, цветников, огородов… Безобидная фермерская планета была идеальным убежищем для тех, кто скрывался от тайной полиции двадцати планет, ничего не скажешь.

—Что за полыхание на горизонте? —спросил я у местного жителя.
—Звездная пыль нагрелась. Так мы называем ее. Маленькая комета сгорела в ней— вот она и нагрелась. Для нас это не опасно…
—Вот как?

Я брел по тихим улицам не спеша. Я столько ждал этого дня, столько пережил и перечувствовал на пути к нему, что сейчас не чувствовал ничего, как и тогда, в день высадки на Гро-4. Мысли о предстоящей встрече никак не складывались в моей голове в стройную картину, и я все пытался представить себе…

—Эй, парниша! Разуй глаза!

Под ноги мне бросился какой-то мальчишка. Я посмотрел вниз: дорога была усеяна существами, похожими на белых мышей— каждое размером с яблоко. Я перевел взгляд на их пастуха…

—Чуть было весь клуфятник не подавил мне… Эй, ты чего рот разинул?

Но я молчал. Не каждый день доводится встретить на улице самого себя— вылитого, один в один, только без щетины.

Наконец я переспросил:
—Что-что не подавил?
—Клуффятник. Ты что, клуффов никогда не видел, что ли?

Глядя на пастуха клуффов, я будто смотрел в зеркало.

—А тебя как зовут, дружище?
—Горгодамбор! —гордо сообщил Второй Я. —Только все зовут меня Гор. Так проще для языка и мозгов.
—А скажи, Гор… мама не называет тебя волчонком?
—Называет… а ты откуда знаешь? И вообще, кто ты такой? А ну— ни с места!

В руках у Второго Я вдруг появился пистолет.

—Тревога один бета, —шептал Гор в микрофон, торчащий из-за уха. Он постепенно отходил назад, не сводя с меня пистолет. Я не двигался, совершенно не представляя, что делать.

На меня вдруг нахлынула какая-то апатия, равнодушие ко всему и вся; и поэтому, наверно, когда из-за забора появилась знакомая фигура с золотистым каскадом волос, я думал о ней, как о голограмме: «Она не изменилась. Только стала ниже. Или это я вырос?»

—Кто вы такой? —спросил знакомый голос. Он тоже не изменился.

Я молчал. Печальные голубые глаза внимательно всматривались в меня, щурясь от света…

***

Спустя три часа я все еще ничего не понимал. Мы лежали в постели, обессиленные любовной гонкой, но никак не могли ПОВЕРИТЬ— и жадно трогали, мяли, щупали, обнимали друг друга, все желая удостовериться, что это мы— живые и настоящие.

Анни, большая теплая Анни, моя вторая мама, была теперь странно маленькой и тонкой, хоть лицо и тело ее не изменились— разве глаза стали еще печальней, и ресницы еще длинней. Она улыбалась и плакала. Минуту назад ее бедра сновали на моем молодце, как на поршне, и он накалялся силой, которая не вмещалась в нем, распирала его— и я кричал от этой силы, ослепительной, как сверхновая, и Анни тоже кричала, вцепившись мне в волосы…

Я гладил ее сиси и шептал:
—Такие же, как и были. Такие же. Только меньше. А мне двадцать три… Анни!
—Что?
—Я никогда не прощу тебе, что не видел тебя с Гором внутри. Не видел твой животик…
—У меня есть голограммы… Почему ты ушел?
—Что?!
—Все эти годы я не жила. Жила только Гором, сыном, видела в нем тебя… Ну почему ты ушел? Почему послушал меня?!
—Анни… Скажи: если я нашел тебя через Всемирный мозг— значит, могут найти и другие? Полиция, враги?..
—Нет. Меня мог найти только ты. Разве тебе не объяснили?
—Что?
—Устройство Всемирного Мозга. Можно найти только того человека, который живет в тебе. Не тенью, не мертвыми картинками, а— как живой. Понимаешь? Иначе машина не фиксирует образ. Я ни в ком не живу… только в тебе, волчонок.
—Разве в тебя не влюблялись другие?
—Влюблялись— это не то. Влюбляются в выдуманный образ, в фантом. Таких, как ты, у меня больше нет. Я ведь перекати-поле… Была. До того, как родился волчонок… то есть Гор… то есть… С тех пор я бросила свои игры и поселилась здесь. Это невероятно, этого не могло быть…
—Что?
—Сын. Наш сын. Я не могла иметь детей.
—Почему?
—Потому. Ты ведь ничего не знаешь обо мне, волчонок. Я могла жить вечно— или почти вечно. Я меняла тела; у меня их было восемьдесят четыре, и было бы больше, если бы я нашла подходящих покойниц. И если бы не случилось невероятное… Я до сих пор не могу поверить. Давно, тысячу лет назад— и даже больше— мне было сказано, что мне нельзя любить, нельзя продолжить род. Это была плата за бессмертие. Но было еще кое-что…
—Что?
—Мне было сказано… Я не помню, я плохо помню, это ведь было давно, очень давно… Сказано, что я могу родить ребенка только в том случае, если…
—Если?
—Если ОН… отец ребенка… согреет, растопит меня внутри, и от его тепла расплавится ядро бессмертия. Кажется, так. «Бывают совокупления, в которых Он и Она вплотную подходят к порогу жизни и смерти. От таких совокуплений рождаются новые звезды. Это бывает раз в тысячу лет»— так, кажется, говорила мне великая Ахерисат… Я тогда не понимала, что это значит, я была глупой, как котенок…
—Значит, ты уже не бессмертна?
—Я не знаю. Не помню, как должно быть: или я стану смертной, как все, или наоборот— моя семья обретет бессмертие… Я знаю только одно: теперь я уже не могу менять тела. Теперь я всегда буду такой, какой ты знаешь меня.
—А твое тело… это ведь тоже кто-то умер? Кто-то другой, не ты?
—Да. Это была девушка, убитая в уличных боях на твоей планете— так же, как и твои мама с папой. Ее-то и звали Аннабель. Я… я не убивала ее, если ты хочешь спросить об этом. Я никогда не убивала… свои тела. Ни сама, ни чужими руками.
—А какая… какой была ты? Каким было ТВОЕ тело? Как тебя звали?
—Я? Я— это я. Я Аннабель. Анни… Какая разница, что было когда-то? Это мое тело— то, которое сейчас обнимает тебя. Других у меня нет и не будет. Волчонок, волчоночек, ты веришь, что это я, что это мы? Бесстыжая дылда Аннабель, соблазнившая ребенка, и маленький мальчик, тоскующий по маме?
—Нет. Большая, добрая, ласковая Анни, моя Анни, мой лучший друг, —и я. А скажи…
—Да?
—Скажи: до меня ты часто делала… ЭТО? С другими?
—Давай не будем об этом.

Анни обвила мне руками шею и прильнула ко мне, пряча голову у меня на плече— совсем, как я у нее когда-то. А я зарылся ей в волосы.

Теперь они пахли иначе, не так, как тогда, в космолете— более сладко и пронзительно. Как весенняя пыль после дождя…

Пишите отзывы: 4еlоvеcus@rаmblеr.ru