Было это n лет назад. В ту пору я обретался беспризорником в трущобах Космополиса. Родителей моих пристрелили в уличных боях, и жизнь моя была гадкой, как мусорный бак, под которым я жил.

По задворкам Космополиса ходит много странных баек… Одна из них въелась в мою бедовую голову настолько, что стала навязчивой идеей. Во сне и наяву я думал о том, как доберусь к далекой планете на краю Галактики, наберу живой воды из чудесного источника и смогу воскресить своих родителей, закопанных в братской могиле на площади Трех Генералов… Где этот источник, я не знал, но свято верил в свою миссию и ни о чем другом не мог думать. А чего еще вы ожидали от мальчишки тринадцати лет?

К краю галактики ходил космолет. Билет на него стоил столько, сколько нам, беспризорникам, не снилось даже после сытных обедов, и я вознамерился проникнуть на него зайцем. Дважды меня ловили, били, я сидел в участке, мыл копам унитазы… а на третий раз все вышло иначе.

Мне удалось тогда прорваться сквозь пропускной пункт. За мной гнались два копа… Я бежал и думал о молодой женщине с печальными глазами, которую видел в вестибюле космопорта. Она ела пирожное и дала мне половинку. Не швырнула, как собаке, а дала так, будто я был ее младший брат или племянник. Пирожное было с ананасами… «Бывает же такая красота», думал я, вспоминая тонкую, высокую фигурку с золотистыми локонами до пояса. «Что она подумает, если узнает, что меня поймали»?

Я хотел пробраться в багажный отсек, но заблудился и прибежал, как потом выяснилось, к каютам первого класса. Мне уже наступали на пятки, впереди меня ждал стюард, расставивший руки… и вдруг я увидел ЕЕ.

Она стояла в дверях каюты и смотрела на меня. Я бежал, как оглашенный, мимо— но она вдруг поймала меня, втащила к себе в каюту и захлопнула дверь, которая немедленно затряслась от грохота.

—Госпожа, откройте! Откройте немедленно! В вашей каюте преступник! —орали копы, а девушка подтащила меня к столу, сунула какую-то бумажку, ручку и шепнула: «Пиши свою фамилию. Вот здесь. Быстро!»

Ничего не соображая, я сделал, как она сказала. Незнакомка схватила эту бумажку, подошла к содрогающейся двери, открыла ее…
—В чем дело? Вот наш билет.
—Как? Но госпожа… этот мальчишка пробежал через пропускной пункт…
—Он опоздал. Что, теперь его нужно казнить?

Девушка говорила спокойно, хоть я и видел, как она волновалась. Мой ум отказывался принимать то, что произошло. «Она подарила мне билет? Почему?»

Вскоре копы ушли, девушка захлопнула дверь— и мы остались наедине. Она смотрела на меня с любопытством, а я чем дальше, тем больше терялся от ее взгляда и ее красоты.

В ней было что-то странное, какой-то икс, загадка… Я почувствовал эту странность еще тогда— когда угощался ее пирожным и впервые заглянул ей в глаза. Впрочем, в те времена любая красавица была для меня иксом и загадкой.

Она была высокой, выше меня на две или три головы— ну, я ведь тогда был сущим карапетом, метр с кепкой. Одета она была в дорогую черную накидку, по которой струился золотистый поток волос, сверкающий, как голограмма. Лицо ее, каким я увидел его в тот момент, и сейчас стоит в глазах у меня: удлиненное, с тонким носом и большими печальными глазами, с маленьким, нежным ртом и густыми ресницами, такими пушистыми, что они казались тычинками какого-то невиданного цветка.

И грудь, и фигура ее… ну, вы понимаете меня. Она была самой настоящей сексбомбой, взрослой и цветущей, как на журналах, которые мы, мальчишки, бережно подбирали на мусорниках. От близости такого существа у меня перехватило дыхание.

Минуту или больше мы смотрели друг на друга. Затем она спросила:
—Ну? Теперь все в порядке?
—Зачем вы… зачем ты сделала это?
—А что, не надо было? Лучше, чтобы тебя сожрали эти бульдоги?
—Бульдоги? Какие такие бульдоги?
—Не важно. Которые очень сильно кусаются. Садись.

Она мягко надавила мне на плечо, и я сел на койку, а она— напротив меня. От нее струился тонкий, щемящий аромат духов, и я вдруг понял, что от меня воняет мусорником. Я покраснел, а она сказала мне:
—Просто я поняла, что тебе нужно лететь. ОЧЕНЬ нужно. Я правильно поняла? Вот и все. У меня как раз был лишний билет…
—А как же твой… попутчик? Я же на его место?..
—Нет никакого попутчика. Просто я люблю летать одна, вот и все. Я купила всю каюту, а потом увидела тебя. Ты скажи лучше, как тебя зовут? Меня— Аннабель. Зови меня Анни…
—А меня Горгодамбор! —гордо изрек я и, увидев, как вытянулось лицо Анни, поспешно добавил: —Зови меня Гор.
—Ну, вот и познакомились, —улыбнулась Анни. —Здравствуй, Гор!
—Привет, Анни! А почему ты вот так просто впустила меня? Ты же не знаешь меня! Вдруг я что-то плохое сделал, и убегаю? Вдруг я вор? Тебя могут посадить за то, что ты со мной? —затараторил я.
—В самом деле, —почти серьезно сказала она, —вдруг у тебя за пазухой чемодан с бриллиантами?

Ее губы вдруг растянулись в улыбку, и мы оба прыснули.

—Просто я видела твое лицо. Еще там, в космопорте. Мне кажется, ты парень что надо. Не из тех, кто может делать всякие гадости. Может, я и ошибаюсь, —хотя вообще я редко ошибаюсь.

Она уже была моим кумиром, и я доверял ей, как никогда и никому, кроме мамы. Захлебываясь от благодарности, я рассказал ей свою заветную тайну— о живой воде, которая оживит моих родителей.

Анни слушала меня, и лицо ее делалось все печальнее. Дослушав меня до конца, она сказала, глядя мне в глаза:
—Гор, тебя обманули. Нет никакой живой воды. Это сказка.
—Нет! Ты врешь! —задохнулся я.
—Не вру, Гор. Это тебе наврали. Нельзя оживить тех, кто умер. Я ЗНАЮ это.
—Нет! Врешь! Я оживлю маму и папу! Я найду живую воду! Ты врешь! —кричал я. Анни серьезно и печально смотрела на меня, затем встала— и вдруг взяла меня за руку:
—А ну пойдем…
—Куда? Я не пойду! Куда ты тащишь меня? —орал и упирался я. Анни вела меня в какую-то комнату, примыкающую к каюте. Она была сильной, как сам черт, и я волочился за ней, как когда-то— за мамой.

Комната оказалась душевой. Не обращая никакого внимания на мои вопли, Анни принялась раздевать меня. Я орал и брыкался, как дикий жеребец, но Анни распаковывала меня властно и заботливо, и вскоре я подчинился ей, подвывая от обиды. Минута— и Анни стащила с меня штаны вместе с трусами. Я остался голым. Маленьким, голым, вонючим карапузом— на глазах у прекрасной женщины…

Кроме всего прочего, мне было ужасно стыдно. И за вонь, и за голый писюн, вскочивший на глазах у Анни, как пушка. Ни одна женщина еще не видела меня голым. И я не видел голых женщин— только на картинках…

Анни включила душ.
—А теперь отвернись, —сказала она, потянув с себя накидку. Сердце мое замерло…
—Да? А ты не отворачивалась, между прочим! Кто тебе разрешил раздевать меня? Вот и я не буду отворачиваться! Не буду! Буду смотреть! —кричал я, все-таки повернувшись к стене.
—Я отворачивалась, —возражала она, шурша одеждой. —Я смотрела только… в общем, ТУДА я не смотрела. Так что все по-честному. Не подглядывай! —сказала она, заметив, как косятся мои глаза. —А ну давай-ка!..

Она толкнула меня под душ. Горячие струйки потекли по мне, оглушили, одурманили, проникли в меня, растворились в сердце… А тут еще Анни, большая, голая, взяла мыло, губку— и стала мылить меня своими заботливыми руками. Нежно, тщательно, как когда-то мама…

Я косился на розовую наготу, распахнутую передо мной, и тихонько подвывал. Мне было и стыдно, и сладко, и тоскливо-приятно. Никогда еще я не купался в такой нежности…
—Не получилось не смотреть, да? —укоризненно говорила Анни, намыливая мне голову. —А мне, между прочим, тоже стыдно. Думаешь, я часто вот так вот— мою мальчиков? Волчонок ты! Волчонок Гор! —Она вдруг поцеловала меня в мыльный лоб, и я, растаяв от счастья, смотрел на нее сквозь слезы.
—Почему волчонок?
—Потому что! Серый и зубастый! —Анни улыбнулась и мазнула мне нос мылом; я рассмеялся, мазнул ее— и через минуту мы плескались, боролись и смеялись, как маленькие дети.

Мне казалось, что все это— сон, который вот-вот оборвется, и я снова проснусь на мусорнике… Аннабель была, как голые сексбомбы в журналах, и еще в тысячу раз красивее. Мокрое тело ее было мягким, упругим, и трогать его, тискать, валить, тереться об него было так здорово, что я захлебывался от восторга. Ее большие пухлые сиськи, настоящие, взрослые, упругие, с тугими сосками торчком, сводили меня с ума, а плавные изгибы ее тела бередили во мне тоску, щемящую, как боль.

Я старался не смотреть на темный холмик между ее ног: всякий раз, когда мой взгляд падал ТУДА— в сердце вонзалась стыдная игла… Писюн мой постепенно наливался тугой силой, невыносимо-сладкой, как щекотка. И когда Анни бесцеремонно взялась мылить его— он вдруг вздыбился, напрягся, и…

—Неееееееет!..

Я стонал, умирая от сладкой боли; между ног у меня все рвалось и горело, и писюн мой плевался белыми плевками, пачкая Аннину руку, тщательно мылившую мне яйца и задницу…

—Вот ты какой, северный олень, —удивлялась Анни. —Ну что ж это такое? —И она вдруг прижала меня к себе. Я повис на ней, обхватив ее обеими руками, а она обняла меня и гладила мне голову, спину и попу. Легкие струйки щекотали нас, стекая по мыльным телам… Меня наполняло сладкое Ничто, я не мог ни говорить, ни даже думать— и только бодал носом упругие Аннины сиськи, зарываясь в ложбинку между ними и впитывая тепло ее тела.

Внезапно меня охватил жгучий порыв благодарности. Мне захотелось сделать Анни что-нибудь очень хорошее, чтобы она была так же счастлива, как я. Я спросил ее:
—Можно, я помою тебе голову?
—Можно, —рассмеялась Анни, села передо мной на корточки, и я стал нежно мылить ее роскошную шевелюру, потемневшую от воды. Волосы ее, волнистые на кончиках, распрямились и падали тяжелым золотом ей на грудь и на плечи. Месить в них густую пену было так приятно, что я сам растекался внутри, как шампунь.

Анни сидела передо мной и смотрела на меня. Ноги ее были раздвинуты, и я видел розовую пещерку и складочки, похожие на лепестки роз… От этой тайны, такой близкой и доступной, у меня перехватило дыхание; писюн мой снова стал набухать, и я мылил Анни нежно, как только мог. Она печально улыбалась мне…

Внезапно я вспомнил:
—Странно, почему мы еще не взлетели?
—Мы уже давно взлетели, Гор, —сказала Анни, густо вымазанная пеной. —Мы за десятки парсеков от твоей планеты…

***

Проснулся я оттого, что замерз. Грудь мне давила какая-то тяжесть: кутаясь в одеяло, я понял, что кто-то накрыл меня еще одним. «Анни?» Открыв глаза, я осмотрелся. Ее не было… Разум подавил мгновенную тревогу («куда она денется? в космолете-то?»), и я снова зажмурился, зарываясь в одеяла.

Анни, думал я… Вот удивительно: моя мечта оказалась блефом, я зря проник сюда, зря поперся на другой край Галактики— но мне не было грустно. Наоборот— на душе было светло, как никогда. Анни… Нет, не зря я здесь. Мы знакомы всего несколько часов, и вот уже она— мой лучший друг. Она мне— как мама, или как старшая сестра. Всю жизнь я мечтал иметь сестру… Она добрая, славная, она понимает меня, и она красивая, красивая, как богиня… От ее красоты хочется кричать. И имя у нее красивое, как она: «Аннабель»… Она моя королева, я готов целовать ей руки, я готов сделать для нее все, что она пожелает. Анни…

—Замерз, волчонок Гор? Вот уж действительно— волчий холод. Экипаж, как всегда, экономит энергию на пассажирах. Обычая история…
—Это ты укрыла меня?
—Нет, волшебник Мерлин… А ну-ка вставай, пойдем завтракать! —подмигнула мне Анни, входя в каюту.

На ней был спортивный костюм— такой же, как и на мне. Вчера, после купания, мы одели два одинаковых костюма из ее запасов (мое старое обмундирование кануло в аннигилятор)— только на мне он висел мешком, а ее облегал так, что вся ее умопомрачительная фигура трепетала, как натянутая струна.
—Можно, я всем буду говорить, что я твой брат? —спросил я.
—А я уже сама всем так говорю!

Я просиял, и мы продефилировали в буфет, взявшись за руки. Это была парочка что надо: высокая, сексуальная Аннабель, притягивающая мужские взгляды, как магнит, и я— гордый шкет, едва достающий ей до груди.

После завтрака Анни сказала:
—Скоро мы прибываем на Друэру. Стоим там целых шесть часов. Как раз успеем купить тебе одежду… Не собиралась я выходить на Друэре, честно говоря… но не ходить же тебе, как коту в мешке!
—Давай я сам выйду и куплю все, что надо! А потом тебе отдам деньги, когда заработаю!
—Нет, волчонок, —Анни печально улыбнулась, —тебя одного я не отпущу. Ты сильный и ловкий, —продолжала она, предвосхищая бунт, —но мне так будет спокойнее. Ты же знаешь, как женщины любят волноваться, —улыбнулась она мне, и я снисходительно кивнул. Мне было приятно, что она волнуется за меня.

Друэра оказалась волшебным миром, окутанным голубым мерцанием. Вокруг высились горы, сделанные будто из драгоценных камней, и причудливые высотки, уходящие в голубой туман. Восхищенно оглядываясь, я шел за Анни. Мы вошли в магазин…

Все, что было дальше, я помню, как ускоренную съемку. Нас вдруг окружили какие-то люди. Анни выхватила пистолет, но его тут же выбили у нее из рук, и он вылетел в дальний угол. Анни вскрикнула; потеряв голову, я ринулся в бой, но получил в грудь и отлетел прочь, задыхаясь от удара и от ярости. Помню крик Анни— длинную фразу на незнакомом языке… Пока я корчился в углу, ее вывели из магазина.

И тут я увидел пистолет. Потом, когда я вспоминал эту историю— думал: ничего себе, у нежной Аннабель боевой бластер! —а тогда было не до размышлений. Когда-то старый Хропп подарил мне термопушку, и я здорово наловчился стрелять. Жаль, ее отобрали копы… Преодолевая удушье, я встал, подобрал пистолет— и выскочил наружу.

Прямо передо мной взлетал гравифлаер. Я вскинул ствол… В моей голове звучал голос Хроппа: «Видишь эти выступы по бокам? Это гравибаки. Вот в них и целься, тогда флаер просто упадет вниз…» Ни о чем не думая, я прицелился и нажал на курок. Ррраз, и еще, и еще! Мелькнули зеленые молнии, флаер дернулся— и с грохотом свалился на землю.

Я подбежал к нему. От флаера отвалилась дверца, и оттуда выскочил, прихрамывая, один из похитителей…

—Стой, стрелять буду! —Я стал, помня инструкции Хроппа, к стене, направив пистолет на мерзавца. —Отпустите Анни! Немедленно! Всех перебью, как крыс! Всех перебью! Отпустите Анни! —орал я. Похититель замер, не решаясь шевельнуться.

Из флаера раздалась непонятная фраза. Там сидели четверо, и между ними— Анни. «Только бы не промахнуться», думал я— и вместо ответа выстрелил по ноге крайнего из бандитов. Раздался страшный вопль, и я с ужасом увидел, что ноги больше нет. Бандит завалился набок…

—Всех перебью! Отпустите Анни! —Голос мой срывался на визг, и я старался унять дрожь в руках. —Ну!!!

Бандиты зашевелились, и из флаера вышла Анни.

—Беги! Скорей, скорей!

—кричал я, но Анни подбежала ко мне и схватила меня за руку.
—Ни с места! Шевельнетесь— поджарю всех! Всех сразу! —кричал я, отступая назад. Вокруг собралась толпа. Я знал, что толпу нужно расположить на свою сторону, и крикнул, показывая пальцем на флаер:
—Они сволочи! Они похитили Анни! Они хотели ее убить! Крысиное отродье, я вам еще припомню! —крикнул я флаеру. —Гады! Убийцы! Дерьмо собачье!

Я знал, что меня не понимают, но мой обличительный визг возымел действие: толпа грозно загудела и подкатилась к флаеру. Оттуда сверкнули зеленые молнии, и смельчаки остановились, выкрикивая местные проклятия.

—Бежим в космолет. Полиция не может трогать пассажиров. Никто не может. Бежим! —шепнула Анни, и мы побежали. Нас никто не преследовал, но, войдя в космолет, мы услыхали сзади чьи-то визгливые голоса.

—Кажется, мы вовремя. Уфффф, —вздхнула Анни, когда захлопнулась дверь каюты, и вдруг прижала меня к себе. —Гор, волчонок мой… Как мне благодарить тебя?

Но я молча обнимал ее и тыкался ей в грудь… Через какое-то время я спросил ее:

—Кто эти люди? Ты расскажешь мне?
—Я не могу, волчонок. Тебе нельзя знать это.
—Как?! —От внезапной обиды я даже подскочил. —Я же тебе все рассказал?
—Я не могу, волчонок, не могу, понимаешь? Это не моя тайна. Ну, не дуйся на меня, пожалуйста!..

Но я обиделся и залез на свою койку. Мне было горько, как никогда: я спас ей жизнь, я так радовался, что она жива-невредима— а она… Анни присела рядом и шептала:
—Гор, пойми, я просто не хочу впутывать тебя в это дело. Ты маленький, у тебя вся жизнь впереди…
—Я маленький? Я— маленький?! А ты… тоже мне, старуха нашлась! Тебе еще в школе сидеть надо! Сколько, вот скажи, сколько тебе лет?
—Много, —сказала Анни. —Больше, чем ты думаешь. Волчонок, ты простил меня?

Но я мстительно молчал. Анни, вздохнув, встала с моей полки и легла на свою. Мы молчали в темноте… Вскоре мои веки отяжелели, и я заснул.

Проснулся я оттого, что чихнул. Снова был зверский холод, и я попытался закутаться, удерживая остатки тепла.

—Волчонок! Тебе холодно? —раздался голос Анни. Я хотел было ответить, но вспомнив, что в обиде на нее, промолчал.
—Волчонок?… —Какое-то время Анни прислушивалась к тишине, затем я услышал, как она слезает с койки, идет ко мне…
—Двигайся! —Она села на мою койку. Я не шевелился, хоть внутри у меня все замерло. —Двигайся! Вместе теплее. Поместимся! Ну же!..

Она толкнула меня, и я наконец подвинулся. Анни легла рядом, щекоча меня волосами, обняла, чмокнула в лоб— и накрыла нас одеялами.
—Ну вот, теперь согреемся. Волчонок, волчоночек, иди сюда, сейчас нам тепло будет…

Я был в растерянности. Нежность Анни дурманила меня, и мне хотелось прижаться к ней, обнять ее так же крепко, как она меня, ткнуться ей в шею, в волосы… Но я помнил, как она обидела меня, и бычился. Тело у меня было, как коряга— твердое и неподатливое. К тому же мне было действительно холодно, я не мог согреться и дрожал…

—Нет, так мы не согреемся, —сказала Анни. —А ну-ка… —Она встала, откинув одеяла, и я услышал шуршание. Что она делает?

—Эээ! И так холодно! Ты что?

Пытаясь нащупать одеяла, я включил свет. И обомлел: Анни, голая по пояс, снимала с себя штаны. Ее волосы рассыпались по плечам, по спине и падали вниз золотистыми каскадами, а нежные ее сиськи свисали, как два драгоценных шара. Оставшись совсем голой, она выпрямилась и посмотрела на меня, щурясь на свет:
—Ну, чего ты на меня смотришь? Не смотри на меня так… Сейчас прижмемся друг к дружке— мигом согреемся. Чего застыл, волчонок? Давай— раздевайся, раздевайся! —И она нагнулась ко мне, свесив пухлые шары грудей, и стала расстегивать мне костюм. Ее волосы падали мне на лицо и щекотали его… —Давай, давай, шевелись, помогай мне!

Она стянула с меня курточку; затем я почувствовал ее нежные руки у себя на бедрах, почувствовал, как с меня сползают штаны…

Через секунду я был голый, как и она. Томительный стыд, холодяще-сладкий, как мятная конфета, разлился во мне…

—А теперь… —Анни нырнула в постель, сгребла меня, прижала к себе, закуталась в одеяла… Ее руки обнимали меня за плечи и за попу; я вдавливался всем телом в ее теплую наготу— и чувствовал, как в горле у меня набухает горько-сладкий комок. Меня накрыла волна умиления, такая нежная и пронзительная, что я обнял Анни крепко, до хруста, и зарылся в ее волосы, как когда-то— в мамины…

Мы лежали, сжавшись голыми телами, и сопели друг другу в уши. Тепло пульсировало в наших телах, расплываясь по ним томительными волнами. Мой писюн снова ныл, и я вдавливал его в теплый Аннин живот. Мне было хорошо, как никогда; хотелось влезть внутрь Анни, раствориться в ней, как в большом теплом океане…

—Ну что, согрелся, волчонок? Или еще мерзнешь? —Анни покрепче прижала меня к себе, приподняла голову— и стала целовать, щекоча волосами. Я закрыл глаза… Меня никто не целовал уже много лет. Аннины губы нежно-нежно бегали по моему лицу, глазам, ушам, и я сопел, растворяясь в ее ласке, как в кипятке. Голое тело ее терлось об меня, и мне казалось, что я таю в сладком сиропе…

Вдруг Анни приподнялась. Я открыл глаза— и увидел перед собой розовое тело, освещенное слабым светом, золотистый каскад волос, в котором играли отблески лампы, и глаза, большие и сумасшедшие…

—Волчонок!… Тебе нравится?
—Да… —прошептал я.
—Еще хочешь?
—Хочуууу!..

И Анни припала ко мне с новой силой. Она лизала меня, как кошка, бодала меня сиськами, постепенно забираясь на меня верхом. Я задыхался от блаженства…

Прошло минут пять— и мы лизались так, что койка ходила ходуном. Нам уже давно не было холодно. Лица наши были мокрыми: мы облизывали друг друга, как ошалевшие котята, распаляясь с каждой секундой, и обнимались до хруста в костях. Не соображая, что делаю, я хватал Анни за сиськи и мял их, а она подвывала, выгибала спину и закатывала глаза. Ее длинные ноги обхватывали меня, а я бессознательно вдавливался писюном в упругую плоть. Одеяла давно были на полу— а мы возились, тискались и катались по узкой койке, мучая друг друга буйными ласками…

Анни вдруг оседлала меня, и я почувствовал, как мой писюн провалился в сладкий сироп. Она хватила ртом воздух, сверкнула мне сумасшедшим взглядом— и снова прильнула ко мне, вылизывая мне губы и шепча— «волчонок, волчоночек, прости меня, прости, прости, прости…» С каждым «прости» она подпрыгивала на мне, насаживаясь все плотнее на мой писюн, а я бессознательно держал ее за бедра, вдавливая в себя.

Я едва понимал, что мы делаем. Тогда был всего год, как я стал засматриваться на девочек и мучить свой писюн, обложившись рваными журналами… Я никогда не думал, что ЭТО случится так скоро, и с такой женщиной, как Аннабель. Ее роскошное тело было тогда моим— и я ел его губами, лизал, тискал, терзал, мял, обнимал так же отчаянно, как и она меня. Но самое невероятное было ТАМ, в самых стыдных наших местах, где писюн обтекался нежной мякотью… Не прерывая ласк, Анни скакала на мне все яростнее, —а я обвил ей шею руками и присосался к ее губам. Ее язык вымывал мне рот сладкой патокой, и я тонул в ее волосах, шелковых, пахнущих духами…

Наши бедра двигались ритмично, слаженно, будто мы долго тренировались перед этим. Я даже не думал о том, что надо делать— все получалось само собой. Я чувствовал, как нас несет к какой-то пропасти, сладкой и страшной, и боялся ее— но деваться было некуда, Анни не давала мне ни секунды передышки, безумный ритм все ускорялся, язык ее все требовательнее проникал в меня… Помню, я успел подумать: как забавно мы смотримся со стороны— кричим, воем, хрюкаем, кусаемся…

И тут Анни пронзительно завизжала, глаза ее закатились— и мой мозг отключился. Нас обожгло единое солнце, и мы перестали быть людьми.

Сколько это длилось— не знаю. Наверное, вечность. Мы переселились в огонь, купались в нем, и он был холодным и сладким, как смертельная щекотка. Описывать бесполезно: в языке нет слов для ЭТОГО…

Когда все кончилось— мы долго еще стонали, выпуская из себя остатки жара, и растворялись в сладкой нирване, теряя вес и самих себя.

Продолжение следует.

Пишите отзывы: 4еlоvеcus@rаmblеr.ru