Поздним вечером, когда молодая луна едва освещала окрестности, мы, при свечах и с чашками чая, слушали разговоры бабушки Дороти о том о сём. Она обсуждала словно бы сама с собой незначительные происшествия недавнего прошлого, некоторые самые правдоподобные слухи, в общем — обычная беседа ни о чём. Анька полулежала поодаль, старательно изображая всяческое отсутствие интереса к моей персоне, но её влюблённые взгляды не остались незамеченными ни для меня ни для Дороти.

Что бы не нервировать подозрительную главу семейства я, вместо игры в гляделки, решила хотя бы немного пополнить свои знания информацией более достоверной, потому, исподволь, пробовала направить разговор в нужное мне русло.

-… Дороти, кто такую глупость придумал — всех военнообязанных увести из поселения? Я только стражу у ворот видела…

— И не говори, милочка. — она уже немного ко мне привыкла, и больше не «зыркает» так гневно. — Глупость ещё та, но иначе — не получается. На Ирнамской границе снова неспокойно. И что они не навоюются всё? Земель захватили — во век не освоить. На нас пока не нападали — силы, говорят, между нами равны. — Дороти на мгновение прекращает растирать свежесобранные трав в кашицу:

— В депешах с границы пишут, что ирнамские понагнали прилично войска. Жёнушка моя там же — бережёт наш покой. Только бы всё обошлось…

— Если вы говорите, что силы равны, то это может быть отвлекающий маневр: смотрите, мы «нападаем» на Шепи, но в действительности — ударим в другое место, — пытаюсь соображать на лету, совершенно не разбираясь в местной политике. — Каким бы воинственным не был король Ирнама — просто потерять войска в бессмысленной бойне он не отважится. Любая выгода не покроет возможных потерь.

— Надеюсь, что правда твоя. А то кронпринц нашего императора славится буйным нравом — не наделал бы глупостей, — она помолчала немного, выдохнув затем в пустоту. — Как там Биаса, всё ли в порядке?…

— Биаса — он ваш муж?

— Да не «он», а — «она». Биаса, как я или Аня — футанари-таврисса.

— Ба, не волнуйся — деда силачка ещё та, не пропадёт…

Для меня довольно странно слышать обращение «дедушка» в адрес женщины, а здесь же это в порядке вещей.

— Это верно. Хвала Старшим — она даже среди тавров довольно сильна. А как она меня… Аж мурашки бегут по спине, — Дороти довольно хихикает, словно влюблённый подросток. Я уже пообвыкла, что футанари особо не прячут своей сексуальности, потому подобные признания уже не слишком смущают.

Вместо этого я хватаюсь за новую «ниточку» — «Старшие». Очевидно, это кто то из местных легенд, а мифы на роль источника информации — годятся слабо. Но в каждой сказке есть зерно истины, нужно просто суметь рассмотреть?

— Старшие? Это кто? — вопрос на грани фола, на что тут де указывает мисс Дойл.

— То есть? Про них же все знают, ты о чём вообще? — еще немного и Дороти начнет меня подозревать. Человек, что не знает общеизвестного — он или совсем из далека. Или, что хуже, неумело проколовшийся зловредный шпион. Я это понимаю, но пусть уж лучше меня «расколет» травница в небольшой деревне, чем стража имперской столицы. Здесь же, под пытливым взглядом Дороти Дойл в крайнем случае — включу дурочку, как-нибудь извернусь.

— Так я ведь с юга, с побережья. Всё жизнь там просидела, нигде так и не побывав, — плету на ходу, с самым непринуждённым видом. — А как пошла в торговлю, так услышала много нового: бывает, зайдешь в поселение и слова не можешь понять, хотя и говорим на одном языке. Расскажите, Дороти.

Делаю невинные глаза. Аня, кажется, даже дышать перестала. Дороти что то прикинув в уме, похоже со мной согласилась. Фух, кажется — пронесло!

— Это да, везде — всякий по своему говорит…

Из её рассказа выходило, что Старшие — это те кто создал всех ныне живущих разумных. По преданиям — в древние, незапамятные времена Старших было великое множество и они, как и положено богам, правили жизнями «Младших» — своих творений. Затем Старшие, как считало духовенство — от божественной скуки, затеяли между собою войну. И то верно: единственный враг всемогущего бога — уныние.

Дальше легенда была довольно туманной. По одной версии старшие, которым наскучила даже война, покинули этот мир, отвратив от него свой взор.

По другой — война была яростной настолько, что даже бессмертные боги падали сражённые, как колосья под серпом. Тогда двое Старших, ставшие в последствии Благодатной Матерью и Вседобрейшим Отцом — вдохнули жизнь в гору превратив её в исполинское чудище, одержав с его помощью победу, но отдав свои жизни.

Третья же версия гласила, что боги просто убили себя. Раз — и конец! Им же, богам, всё равно — «быть» вечно или вечно «не быть».

— Вот как то так. Похоже на то, что ты слыхала в своих странствиях? — интересуется Дойл, выбирая травы из вороха посочнее и бросая их в ступку.

— Отчасти… — хорошо, что я примостилась в тени и никто не видит моих ошарашенных глаз! Да ведь это же!…

Внезапно раздался заполошный звон «тревожного» колокола!

И вслед за этим десятки глоток разразились яростным рёвом! Нападение!? Спящая деревня начинала полнится звоном оружия, испуганными криками.

— Мерзавцы, всё же решились!.. — Дороти вскакивает в испуге. — Анька, живо в дом — копьё что б из рук не выпускала!

— Марика, идем!..

— Дороти, что происходит?!

— Вчера поутру дозорный заметил группу разведчиков — похоже из банды Кривого Клыка. — она хватает меня за руку и тащит в дом вслед за Анной. — Староста в город гонца послал, и отряд на подмогу должен был прийти этим утром, но, разрази их Отец, не успели…Проклятье! Драться то хоть умеешь? Нет — так спрячься…

— А ну — замерли, суки, быстро! — резкий окрик и я вижу как во тьме к нам подходят четверо. Нет, пятеро! — Дёрнетесь — пиздец вам!

Вот же растяпа, всё прозевала! Уши развесила! Оружие в доме, а нас уже окружили. Как поступить?!

— Ама, подсвети! — из темноты, в круг света от свеч выходит мужчина. Среднего роста, но коренастый и широкий в плечах. С мечом и щитом. Одет в кольчугу, доходящую до колен. На голове — всё тот же кольчужный капюшон. — Томас, Седая — держите этих сучек.

Невдалеке раздается стук кресала о кремень и через пару секунд пучок сухой травы, чем то пропитанный, вспыхивает и летит в сторону соломенной крыши амбара. Жадный огонь быстро охватывает сухую солому, наконец освещая напавших людей. Все они — так же, как и деревенские, разного вида «звериный» народ.

Двое с длинными копьями, почти что уперши острия оружия в шеи таврисс, прижимают их к стене. Лучник стоит наизготовку шагах в десяти, держа меня на прицеле. Мужчина со щитом и мечом трусцой подбегает к копейщикам и начинают крутить ремнями руки пленниц и спутывать им ноги.

— Ольм, а чё с этой оборванкой делать? В расход? — лучник кивает на меня. — Вроде мордашка ничё так. Может в лагерь заберём?

— Ебальник защеми! — гаркает Ольм-«щитоносец», тоном не терпящим возражений. — Клык ясно сказала — брать «членодевок». Она те потроха вывернет если запорешь ходку. Вали её, хули уставился!? — отмахивается он, подписывая мне приговор.

— Да не дёргайся ты, а то старуху порежем! — они стреноживают Анну

— Марика, беги! — плачет девушка.

Выиграть время!…

— Н…Нет!.. Не надо, не убивайте! Я никому… Я — что хотите сделаю! — отшатываюсь к с ужасом на глазах, упираясь поясницей в высокий стол травницы. — Пожалуйста, не на-а-д-а-а!..- из глаз катятся крупные слёзы.

— Звиняй, подруга — не свезло тебе, — скалится лучник, поднимая оружие.

Взгляд Дороти полон отвращения. Этот взгляд мне понятен — совсем недавно клялась в любви её внучке, а теперь вою поджав хвост в надежде сохранить свою жизнь, даже не попытавшись помочь людям, что приютили.

— Не плачь, внученька, всё будет хорошо, — больше не глядя на меня, словно вычеркнув из какого то списка, Дороти успокаивает Аню. — Не плачь, милая…

— Да хуй там — хорошо. — гыгыкает одна из подчиненных Ольма. — На мясо пойдете — объявился тут, бля, один ценитель…

— За базаром следи, дура тупая! — даёт затрещину «щитоносец» нерадивой подчинённой. — Они щас упрутся — как их тащить потом? — И, взглянув на таврисс, продолжает. — Короче, кобылы — если сами не пойдёте, то погоним на пиках. Мне всё равно как — лишь бы вы одним куском до лагеря пришли. Старая, слышала!? Будешь дергаться — зарежу к ебеням твою мелкую.

Пора!

Тихий свист обрывается хрустом раздробленной кости и лучник, безвольно пустив стрелу в небо, падает навзничь с разбитой головой — пест от ступки своротил ему челюсть набок, превратив её в мешок рубленного мяса.

— Чё?.. — Ольм оказался бывалым и среагировал мгновенно, но слишком поздно. Я, подхватив ладонью тяжелую дубовую столешницу, опрокидываю её в нападавших. Двое сбиты с ног. Они живы, но время потратят что бы выбраться из под массивной преграды.

Дороти, встав на дыбы, пинает в грудь копытами одного из замешкавшихся копейщиков. Человек отлетает кубарем, роняя оружие. Последний из нападавших, что ещё на ногах, с криком наводит копьё целя в меня. Лепестком острия «чиркнув» Анну в плечо…

Перед глазами всё заливает малиновым цветом — эта мразь посмела навредить моей Ане! Она посмела к ней прикоснуться?!

С треском вминая ногами утрамбованную землю, моё тело бросается на женщину с копьём — передо мной не человек, и даже не вещь — это просто ком грязи, что о себе возомнил. Метры, что нас разделяли, исчезли мгновенно. Кулак, с хрустом, превращая в пар встречный воздух, вонзается в бровь мерзкой немытой рожи, вминая кости лица внутрь, в мозг и отшвыривает бездыханное уже тело назад.

— Пизда тебе! — Ольм уже на ногах и бросается на меня, занеся меч для удара.

— Сзади!.. — в страхе вскрикнула Аня.

Спасибо, родная, но я о нём знаю. Пальцами ног поддеваю в воздух копье перехватывая древко покрепче. Теперь все трое уже на ногах. Я стою между ними и семейством Дойл.

Ложно ударив, что бы копейщик отпрыгнул, бью древком копья Ольму в колено, вышибая ногой дух из мечницы. Та сломанной куклой отлетает в кусты. Я же, юлой крутанувшись, с разворота плашмя опускаю копье на шит, вовремя поднятый старшим налётчиков. Мужчина хрипит, на шаг отступая, но всё ещё на ногах — силён! — а древко копья с громким треском разламывается на две половины. Ловлю в воздухе ту, что с остриём и сверху вниз, в вырез кольчуги, вгоняю в грудь Ольму. С сиплым хрипом, орошая мои ступни кровью, грузное тело оседает. Последний из них, то ли не трус, то ли просто дурак — коротким тычком целит мне в живот. Без обид — тебе просто не повезло. Пропустив жало подмышкой, всаживаю правый хук ему в челюсть. Копейщик улетает в нокаут.

Над деревней занимаются зарева частых пожаров.

Подхватив меч Ольма, обхожу тела поверженных, пробивая им мозг. Последним приканчиваю хрипящего мужчину с копьём.

Дороти, с ужасом в глазах, не отводит от меня взгляда когда я к ним приближаюсь. Таврисса пытается своим телом укрыть внучку от чудовища, что за десять ударов сердца убило пятерых вооруженных человек.

Дороти отшатывается от меча, но я лишь взрезаю кожаные ремни, лишающие их движений.

Две испуганных женщины оседают на землю, обнимая друг друга:

— К… Кто ты? — я вижу, Дороти боится меня. — У нас… У нас ничего нет… Пощади нас…

— Бабушка, она нам не враг, — тянет ко мне руки Аня, не в силах держаться на дрожащих ногах — Любимая, я так испугалась!..

Я заключаю девушку в свои объятья, отстраняясь, нежно целую.

— Дороти, позаботьтесь о ранах, — и исчезаю внутри дом, через миг вернувшись, неся лук и стрелы.

— Марика, спаси их… — кивает мне Анна. — И береги себя…

Дороти, непонимающе переводит взгляд с внучки на меня.

. . .

Я успела застрелить десятерых, пока пробиралась к центру деревни. Вокруг пылали дома внося еще больше неразберихи в окружающую сумятицу. Колышущиеся тени в свете сполохов огня даже с моим «ночным» зрением казались нападающими налётчиками. По этой причине идти приходилось медленно, осматриваясь и проверяя.

Сопротивления было почти не слышно, только налетчики, редкими группами, деловито таща награбленное, покидали посёлок. Я, без зазрений совести и претензий на «рыцарство», всаживала им стрелы в спины, вгоняя те по самое хвостовое оперение.

На десятой стреле я не рассчитала усилий и лук, предательски «кракнув», переломился в одном из плеч. Проклятье! Сбросив бесполезный теперь колчан подхватываю изогнутый меч в полтора локтя длиной с тел одного из убитых и бросаюсь за очередным мародером.

У самых ворот, зарубив по пути ещё пятерых, меня останавливает слабый возглас:

— Остановись, женщина, — оглянувшись вижу, под «тревожным» колоколом распростёртое тело. Это Лоен! Парень зажимает рану в боку, истекая кровью. — Пусть уходят. Помоги… кхе-кхе… Помоги в деревне. Я.. я присмотрю за воротами.

Верно, каков смысл догонять налетчиков теперь, когда всё уже произошло. Киваю «оборотню» в согласии. Склонившись над ним, быстро осматриваю рану.

— Похоже тебе повезло — хотя ты и потерял много крови, но удар пришелся вскользь, — отрываю от моей многострадальной рубахи рукав, прикладываю его к ране. — Подержи.

Прижимаю рукой клок ткани, парень морщится, но не роняет и звука. Я же сдергиваю с лежащего рядом мёртвого тела широкий ремень и грязный нашейный платок. Скомкав его и прижав поверх рукава, несильно, но прочно прижимаю ремнём — на случай если Лоен отключится. Оборачиваю веревку колокола вокруг его руки.

— Держись, — подхватив меч, убегаю вглубь деревни.