Сегодня мне уже 20 лет, а значит, как нетрудно догадаться, мое детство пришлось на начало 90 – х годов. Мой отец довольно быстро поднялся в бизнесе, и я, откровенно говоря, его не помню – он все время был на работе. Мать была домохозяйкой, но и ее я видела редко – салоны красоты, фитнес – центры, ночные клубы и, подозреваю, любовники – занимали все ее время. До пяти лет меня воспитывали няни, а в шесть меня отправили в элитный закрытый пансион для девочек в Швейцарии, при каком – то монастыре в маленьком горном поселке. Там меня учили языкам, этикету, а нашим воспитанием занимались веселые и услужливые монашки. Поэтому если какая тема и была под запретом, так это анатомия и все, что было связано с отношениями между мужчиной и женщиной. Родителей я за это время видела пару раз, поэтому известие о том, что отца расстрелял наемный киллер, меня не особенно задело. Мать быстро вышла замуж повторно, и, казалось бы, была только рада тому, что я не доставляла ей никаких хлопот.

Поэтому спустя три года я была очень удивлена, когда мой отчим (это было уже третье замужество матери), которого я никогда не видела, потребовал, что бы я вернулась в Москву и жила вместе с семьей. И вот, в начале июня, я вернулась на родину, о которой так мало знала и язык которой практически забыла (говорила я в основном по – немецки и по – французски). Мама выглядела прекрасно – она казалась едва ли не моей ровесницей, однако по – настоящему меня ждал и был мне рад мой отчим – интересный молодой мужчина которого я сперва звала Викт ор, но он настаивал, что бы я называла его «милый папочка». В моем распоряжении оказались две комнаты в особняке моего отчима (это был громадный дом в уединенном элитном поселке за МКАДом), большая ванная, а заботились обо мне гувернантка и горничная, которые жили в комнатах, смежных с моими. С первого дня милый папочка был очень внимателен ко мне. Он сказал, что очень беспокоится о моем здоровье, поэтому я должна жить по строгому режиму: в восемь вечера я должна принять ванну, а уже в половине девятого быть в постели. В семь утра подъем, завтрак, уроки, и т. д. Меня это не удивило (в пансионе было похожее расписание), вот только странным показалось то, что милый папочка прописал даже время, в которое я должна покакать. В первый же вечер, когда горничная наполнила мне ванну, он сказал что хочет сам помыть меня. Я смутилась, поскольку в пансионе с n лет воспитанницы принимали ванну сами, однако не решилась возражать милому папочке. Он намылил губку и, непринужденно болтая со мной, стал меня мыть. Он тщательно намылил мне грудь (я в это время лежала в теплой ванне), а затем попросил раздвинуть ножки как можно шире, что бы он помыл мне писечку. Мне стало немножко неловко, но я не решилась возражать милому папочке, и старательно раздвинула ножки, ширина моей ванной позволяла сделать это без труда. Папочка отложил губку и сказал, что такие нежные места надо тщательно мыть рукой. Он долго и аккуратно намыливал меня, и мне даже показалось, что это уже чересчур. Потом он сказал, что не может хорошенько помыть мою попочку, а я должна понимать, как важно держать ее в чистоте. Я должна была встать к нему спиной, раздвинуть ножки и наклониться вперед, что бы ему было удобнее меня помыть. Я сделала все, как велел мне мой милый папочка, и он тщательно помыл мою попочку, причем, как мне показалось, он даже пальчиком чуть – чуть намылил мне попу и писю изнутри. Мне было немного неловко, я подумала, он решил, что я грязнуля и неряха, и я сказала ему, что сама каждый день аккуратно моюсь, как и учили меня сестры в монастыре. Тогда он попросил показать, как именно я это делаю. Я взяла губку, подняла одну ногу на бортик ванной, и стала намыливать себя как можно тщательней, что бы милый папочка видел, как старательно я мою писю и попу. Папочка похвалил меня, и мне это было очень приятно. Потом он тщательно вытер меня, как малышку, и надел хорошенькую ночнушку, очень нарядную, но она был мне, к сожалению, слишком коротка – едва прикрывала мою попу. Папочка сказал, что купил мне всю одежду еще до моего приезда, и поэтому что – то может не подходить мне по размеру, но это не беда – купим еще.

Мы вышли из ванной, и в моей спальне меня уже ждала моя горничная, Катя, девушка не намного старше меня, как мне показалось. Папочка отругал ее за то, что в ванной были обычные мыло и гель для душа, и велел, что бы завтра же для его девочки (т. е. для меня) купили лучшую детскую косметику. Потом он велел постелить на кровати (она уже была разобрана) большое полотенце, велел мне лечь на него, согнуть ножки и раздвинуть их пошире, взял у Кати из рук дорогой детский крем, и сам смазал мне писю и попу, не пропуская ни одной складочки. Кате же он сказал смотреть и учиться, поскольку, если ему будет некогда, все это (купать и мазать меня кремом) должна делать Катя. Мне было неловко, что на меня смотрит Катя, но я понимала, что она просто служанка. А деликатные прикосновения милого папочки мне, по правде говоря, сделались уже очень приятны.

Папочка пожелал мне спокойной ночи, очень нежно поцеловал и вышел из комнаты. В комнате, несмотря на зашторенные окна, было светло – оказывается, летом в Москве очень поздно темнеет. Я долго лежала без сна, мне хотелось потрогать свою писечку, но монашки в пансионе строго нам это запрещали, это был большой грех. Наконец, промаявшись с час, я заснул. Разбудили меня уже в полночь – в комнате зажегся ночник, и зашел милы папочка. Он принес с собой красивый ночной горшок, что меня очень удивило, ведь я не была больна и могла дойти до унитаза! Но папочка сказал, что унитазом я пользоваться не должна, а должна делать все свои делишки в этот горшок, что бы всегда можно было проконтролировать мое состояние здоровья. Я не стала спорить, села на горшок, но спросонья довольно долго не могла пописать. Милый папочка присел передо мной на корточки, стал ласково уговаривать меня «пись – пись – пись, давай Лялечка, пописай моя девочка, а то описаешь во сне свою кроватку!». Из своей комнаты вышла Катя, с туалетной бумагой и влажными салфетками наготове. Папа стал гладить мне низ животика и трогать за писечку, наверное, он хотел помочь мне пописать. Наконец, мне удалось расслабиться, и в горшке подо мной звонко зажурчала струя. Когда папочка удостоверился, что это все, тут же подскочила Катя, ловко подтерла меня, сперва влажными, затем сухими салфетками, взяла горшок и побежала его мыть. Папочка поцеловал меня, еще раз пожелал спокойной ночи, и я, наконец, заснула.

На следующий день был выходной, и мне не пришлось заниматься с гувернанткой. Все утро я гуляла по участку, изучала дом, знакомилась со слугами. Папочка сопровождал меня всюду, а мамы, как всегда не было – она уехала за покупками. В 11 утра папочка вдруг стал очень серьезным, и сказал «Лялечка, мне кажется, ты кое – что забыла! Тебе пора на горшочек!». Я уже писала в горшок с утра, и вполне с ним освоилась (только немного непривычным было то, что рядом сразу возникает Катя, что бы услужливо подать мне салфетки и забрать горшок), однако теперь я сразу вспомнила, что мне пора какать. Какать мне совершенно не хотелось, о чем я сразу сказала милому папочке. Но он был непреклонен: «Солнышко, очень важно какать дважды в день в одно и тоже время. Поэтому будь добра, пойдем на горшок и попробуем покакать». Делать нечего, пришлось идти в свою комнату, посредине которой стоял горшок, спускать трусики и тужиться из всех сил. Папочка поставил передо мной песочные часы, которые отмеряли время, отведенное на каканье. Спустя три минуты песок в часах кончился, а из меня вышло только несколько жалких попукиваний. Я была обеспокоена, выражение лица милого папочки говорило о том, что отступать он не намерен. Но не могла же я провести на горшке весь день! И точно, папочка велел мне вставать, а Кате – немедленно вызвать врача. Врач и правда пришел довольно быстро (Катя сказала, что в поселке есть свой педиатр, всегда готовый к вызовам). Это был молодой, приятный мужчина, которого сопровождала медсестра среднего возраста. Он весело улыбался, разговаривал со мной дружелюбно, и все время ругал заграничные пансионы, где запускают здоровье девочек. Он надел резиновые перчатки, велел снять трусики, расставить ноги на ширине плеч, наклониться вперед и обхватить себя за коленки. Я так и сделал, и почувствовала, как половинки моей попки разъезжаются перед четырьмя людьми. Правда, это были мой милый папочка, служанка, доктор и медсестра, но все равно, мне было неловко, и лицо мое запылало. Доктор обильно смазал мне попочку кремом и попросил расслабиться, что бы он мог осмотреть меня ректально. Мне никак не удавалось расслабиться, и папочке пришлось несколько минут уговаривать и успокаивать меня, прежде чем палец доктора скользнул, наконец, внутрь. Это было совсем не так приятно, как вчера, когда папочка намыливал мою попку, и я чуть не расплакалась. Однако доктор быстро закончил осмотр, велел Кате стелить на кушетке клеенку и простынь, а сам стал расспрашивать меня, как часто у меня бывают запоры, сколько раз в день я хожу в туалет, какое слабительное пью, и как часто. Медсестра записывала все, что я говорила. Мы обсуждали мой стул добрые полчаса, а потом доктор попросил папочку привести меня в ближайшее время на осмотр, а пока поставить мне клизму. Клизму! Хотя я хотела быть послушной девочкой, но это было слишком. Я плакала, вырывалась, кричала, что не позволю делать мне клизму, что я боюсь: Папочке с медсестрой с трудом удерживали меня (все – таки я была уже 165 см. ростом и 55 кг весом!), милый папочка сперва успокаивал меня, а потом рассердился и сказал, что отшлепает прямо тут же, если я не прекращу сопротивляться. Но я все равно вертелась и визжала, так что папочке пришлось положить меня на колени, задрать платье (трусики я сняла еще раньше, при осмотре) и при всех отшлепать по голой попке. Мне стало так стыдно, что я пообещала папочке всегда его слушаться и быть хорошей девочкой. Я сама легла на кушетку, застеленную Катей, доктор велел мне лечь на левый бок и согнуть ноги в коленях. Я стала плакать и умолять их не делать этого, но вырываться и брыкаться уже не решалась. Папа велел Кате держать мне ноги на всякий случай, а сам развел мои булочки и стал мазать холодным кремом вокруг дырочки. У меня уже не было сил плакать, и я только всхлипывала. Краем глаза я увидела, как медсестра передает доктору огромную красную резиновую грушу! Я не выдержала и снова завопила и задергалась, но папа и Катя держали меня очень крепко. Моя попочка и носик груши оказались смазаны так обильно, что как я не зажималась, он очень скоро оказался у меня внутри, и я почувствовала, как холодная вода струится в мою бедную попочку. Я тихо всхлипывала, но поделать ничего не могла – я была полностью побеждена. Меня крепко держали, в мою попе торчала клизма, и в попочку заливались литры, нет тонны прохладной воды! Папа похвалил меня, сказал, что я умница, и что для следующей порции клизмы я должна встать на локти и колени. Как, еще и следующая порция! Я была слишком напугана, что бы возражать, и только сказала папочке, что уже хватит. Я уже очень, очень хочу какать и теперь обязательно покакаю! Но милый папочка только молча помог мне принять нужную позу, и доктор снова вставил в меня клизму! Терпеть становилось все труднее, мой живот был переполнен, я тихо хныкала. Наконец, клизма покинула мою дырочку, и папа сжал мне попку, чтобы водичка не вытекла. Доктор и медсестра перевернули меня на живот, и стали его массировать, при этом доктор приговаривал, какая я хорошая и послушная девочка, и как мужественно вытерпела клизму: Я знала, что это не так, что такие большие девочки, как я, должны слушаться папу и доктора, а меня отшлепали при всех, по голой попе, как маленькую, но в животе все так крутилось и булькало, что я ничего не возражала. Наконец, меня со всеми предосторожностями спустили с кушетки и усадили на горшок. Клизма не замедлила оказать сое действие – из меня полился бурный поток, и просидела я на горшке, как минимум 10 минут. После чего доктор мельком взглянул на его содержимое, велел Кате выносить, и строго – настрого наказал папе неуклонно следить за моим стулом, и если я не покакаю в 11 утра и 7 вечера – сразу же обращаться к нему, поскольку запоры губительны для меня. Потом он обнял меня (катя уже помогла мне подтереться), поцеловал, и велел быть послушной девочкой, что я ему теперь, когда клизма была уже позади, с готовностью пообещала.