Вий (часть 2)

Резво по степи шагая,

В голове перебирая

Всё, что ночью совершил,

В Киев бодро поспешил.

От пережитого страха

Двадцать вёрст проделал махом

И лишь в городе посмел,

Вспомнить, как давно не ел.

Нервным голодом объятый,

В Киеве, в бурсацкой хате

Каждую обшарил пядь,

Отыскать чего пожрать.

Не найдя в дому ни крохи,

Увалился спать с дороги,

А проснувшись, не спеша

На базар направил шаг.

Там, пройдя между рядами,

«Постреляв» на баб глазами,

Сговорился вмиг с одной

Симпатичною вдовой.

Мастер был вести беседы,

Потому – то и к обеду

В чистый домик вскоре он

Был вдовою приглашён.

Там, накормлен и напоен,

Стал он не в пример спокоен,

Даже вдовушку в ответ

«Обработал» «тет – а – тет»!

«Ковырнул», процесс смакуя,

Ей меж ног распухшим хуем,

Хоть и ныл немного он,

Но как прежде был силён!

Пусть и синий, против правил,

А вдове нутро «поправил»,

А размер, так тот вообще,

Ей пришёлся по душе!

Вечером, его усталым

У жида в корчме видали,

Пропивал там золотой,

Даденный вдовою той.

Сытый, пьяный, с кружкой рядом,

Провожал довольным взглядом

Всех клиентов, как швейцар,

Позабыв ночной кошмар…

Между тем, неспешным рухом,

Поползли в округе слухи,

Будто сотникову дочь

Изнасиловали в ночь!

И шептались – то недаром

Все на киевских базарах,

Сотник – то ведь был, ей – ей,

Найпервейший богатей!

«Вся избитая вернулась…

Впала в кому, не очнулась…

Еле дышит, в жопе кол,

В общем, смертный час пришёл!»

«А когда в сознаньи была,

Вроде просьбу изъявила,

Чтоб по смерти, до трёх дней

Прочитали бы по ней

В ихней церкви отходную,

И чтоб не абы какую!

Кроме Брута чтоб, Хомы,

Не читал никто псалмы!»

О своей планиде свыше

Брут от ректора услышал,

Тот его, лишь утром встал,

В кабинет к себе позвал.

А Хому, как смерть коснулась,

В сердце что – то шевельнулось,

И нечаянный испуг

Свел его желудок вдруг:

«Что у нас достойных нету?

Я причём? Я панну эту

И не знал, и не встречал,

Так чего ж так нужен стал?

Что мне делать больше нехуй?

Отчего куда – то ехать

Непременно должен я?

Не поеду ни хуя!»

«Domine Хома, послушай,

Не мотай с утра мне душу!

Хочешь, или ни хуя,

Тут не спрашиваю я!

Будешь корчить мне зловреду,

Так не только что поедешь –

Побежишь, не чуя ног!

Сотник уж прислал возок.

И попробуй вякни слово,

Повелю тебя такого

Розгами так отлупить –

В баню незачем ходить!»

Повинуясь горькой доле,

Вышел Брут во двор, на волю,

Где, как было суждено,

Ждал возок его давно.

Рядом шестеро козаков,

«Крепкие бойцы, однако,

От таких сорваться вскачь

Не удастся, хоть ты плачь!

Правда может быть позднее…

Всё одно удрать сумею!»

И душой страдая, сам

Обратился к козакам:

«Добрый день вам всем, панове!

Ну что тронулись? Готовы?

Это чей же тут у вас

Очень знатный тарантас?»

«Будь здоров и ты, философ!

Едем что ль? Что до вопроса…

Прав… имеет сотник наш

Соразмерный экипаж!»

Все без спешки разместились,

На мешках расположились,

Пять с Хомою в уголке,

А шестой на облучке.

Брут решил, покуда едут,

Всех расположить к беседе,

Хоть и бил такой мандраж,

Сердце заходилось аж!

«Любопытно б знать, положим,

Если б эту брику всё же

Нагрузить бы посильней,

Сколько б надобно коней?»

«Да, достаточно, не скрою,

Лошадей число большое

Тут потребовалось бы…»

Отвечал козак с арбы.

И довольный тем ответом,

Навсегда затих при этом,

Да и остальные все

Приумолкли насовсем!

Так что, как Брут ни старался,

Разузнать как не пытался,

Что случилось, где и как,

Ни один не «сдал» козак.

«Рыбою об лёд» молчали,

Лишь курили, наблюдали

Подозрительно весьма,

Чтобы не удрал Хома.

На Чухрайловской дороге

Тормознулись на немного,

Подразмять суставы ног,

Да чтоб посетить шинок.

Жид – корчмарь. узнав ватагу,

Выставил горилки флягу,

И, по – своему молясь,

Несколько свиных колбас.

И тотчас в каморе душной

Понеслась вовсю пирушка,

Пригласили и Хому,

Не скучать же одному!

А потом, как полагалось,

Все помалу и «нажрались»,

Обнимались тет – а – тет:

«Уважаешь или нет?»

Как всегда в Малороссии

Все прощения просили

Друг у друга, как велось,

Целовались не в засос.

Тут философ понял «в тему»,

Что его настало время,

Заскулил, злой рок кляня:

«Отпустили б вы меня!

Ну на кой ляд я вам нужен?

Я и так судьбой контужен,

Жизнь – сплошная маета,

Сам – убогий сирота…»

«А отпустим, братцы, что ли?

Пусть идёт себе на волю,

Раз сиротка, Боже ж мой,

Пусть идёт себе домой!.. »

Но хоть козаки смягчились,

Всё ж побега не случилось,

Понял Брут, твою – то мать,

Что не может он и встать!

Ноги стали как из ваты,

Пол качался, как проклятый,

Да казалось, что, ей – ей,

Больше сделалось дверей!

«Мало, отказали ноги,

Так не знаю ж и дороги, –

Присосался к кружке ртом, –

Ладно уж… потом… потом…»

Только к вечеру компанья

Вспомнила и о заданьи,

Влезли в брику всей гурьбой

Да и двинулись домой!

Степь! Какая степь на юге!

Видно на сто вёрст в округе!

Запахом пьянит земля

Мятлика и ковыля…

И в ночи, с заходом солнца,

Песнь чудная раздаётся,

То ль хмельного чумака,

То ль лихого козака!

Так певуче и тягуче

Обнимает шире, круче,

Словно музыка в Раю,

Малороссию мою!

Козаки с Хомою вместе

Тоже затянули песню,

Хоть бросайся танцевать,

Жаль, что слов не разобрать!

Уж такая песня вышла,

Что ни слов в ней нет, ни смысла,

Но зато летела вширь,

Как призыв большой души!..

А поскольку «перебрали»,

Малость ночью поблукали,

Хоть дорога без проблем

И была знакома всем.

Наконец с горы в долину

Съехали тропой недлинной,

И философ в темноте

Сбоку углядел плетень.

А за ним строений крыши –

Где пониже, где повыше,

В общем, и добрались так –

Без огней, под лай собак.

В двор, левее забирая,

Въехали и, у сарая

Бросив знатный тарантас,

Разбежались спать тотчас…

Утром, в крепкий сон погружен,

Гамом был Хома разбужен,

Слуг дворовых череда

Бегала туда – сюда!

«…А чего, поспал неплохо!..

Что за шум с переполохом?..

Бегают все второпях,

Словно налетел вдруг враг?»

Озираясь, из – под крыши

Он на двор широкий вышел:

«Что за шум, пожар точь – в точь?»

«Панночка помёрла в ночь!»

«…Вот тебе, Хома, и здрассьте!…

Начинаются напасти…

От же я дурак совсем,

Ночью не убёг отсель!

А теперь чего уж, право…

Знать, придётся службу править,

А то может где – то здесь

Потаённый выход есть?.. »

Он прошёлся вдоль усадьбы,

Оглядел всё, вроде как бы,

Двор, строения и сад,

До плетня прошёл назад.

Дом, усадьба, три сарая,

Два амбара чуть по краю,

Пара крепких погребов,

Мельница среди садов…

Панский дом, соломой крытый,

Был не шибко «знаменитый»,

Небольшой: крыльцо, навес –

Вот тебе и терем весь!

Дом стоял на косогоре,

И вокруг – степное «море»!

Ну а, собственно, село

С косогора вниз «ползло».

За садами, за лугами,

Виден Днепр был с берегами,

«…Эх местечко! Тут бы жить!

Рыбку удить, дичь ловить…

А из фруктов, что в садочках,

Водки накурить бы бочку,

И жиду в шинок «толкнуть»…

Так… и как тут улизнуть?

Не привиделось коль спьяну,

Есть там тропка вся в бурьяне,

Прогуляюсь туда я,

А уж там – в поля, в поля!.. »

Но лишь шаг к бурьяну сделал,

Вроде он в кусты «по делу»,

Вдруг почуял, как слегка

На плечо легла рука!

Обернулся он, и что же?

Перед ним козак, похоже

Тот, что был вчера готов

Отпустить в шинке без слов!

«Это, пан философ, зря ты…

Тут тебе не в бурсе хата,

Чтобы так вот… всем привет!

Тут назад дороги нет!

А ступай – ка лучше к пану,

Он заждался, как ни странно,

Просто видно не хотел

Отрывать тебя от дел. »

«Что ж… Пошли… Я чё… Ничё я…

Я готов… И всё такое…»

И от страха сжав «очко»,

Вслед пошёл за козаком.

Сотник за столом в покоях,

Подперев лицо рукою,

Глянул хмуро, чуть кивнул,

Взглядом указав на стул.

Всяк заметил бы открыто,

Что душа его разбита –

Всё чем он доселе жил

Превратилось в миражи…

Он ни мягко, ни сурово,

К Бруту обратился словом:

«Кто? Откуда? Отвечай!

Ты не на допросе, чай!

Кто ты, добрый человече,

Доблестью какой отмечен?

Как зовут, и кто отец?

Званье, должность, наконец!»

«Брут Хома зовусь, коль спросят,

Сам из бурсаков, философ,

Кто отец, откуда знать?

Мать?.. Была, конечно, мать…

Только кто она такая,

Вот, ей – Богу, я не знаю…

И скажу, перекрестясь,

Сирота я отродясь…»

«Ну, а где ж ты с моей дочкой

Познакомился воочью?»

«Да не знаю, светлый пан,

Это всё навет, обман!

Никакого ещё дела

С панночками не имел я,

Разве же со мной таким

Будет интересно им?»

«Отчего ж, скажи на милость,

О тебе она взмолилась?

Чем ты приглянулся ей,

Светлой «горлице» моей?

«Никому по мне читать – то

Не давай, ты слышишь, тато,

В Киеве бурсак есть – Брут,

Вот его пускай найдут…

Пусть по мне он и читает,

Пусть помолится… Он знает…»

И сказавши, померла…

Знаешь что? С чего взяла?»

«Как растолковать, не знаю…

Тут ведь, как я понимаю:

Коль панам чего взбредёт,

Так сам чёрт не разберёт!

«Скачи враже, як пан каже!»

Ну а там, как карта ляжет!

Так что Вам, мой пан, видней,

Отчего сошлось на мне!»

«А не врёшь ли ты, философ?

Может пользуешься спросом

Ты как праведник какой,

И известен как святой?»

«Я – святой??? Бог с Вами, право!

Я, коли не врать лукаво,

Коль припрёт не откажу,

К булошнице в «пост» схожу…»

«Ну уж ладно, знать так надо!

Это службе не преграда,

Так что с вечера, давай,

Панихиду начинай!»

«Я б на это… Ваша милость…

Коли так – то всё случилось…

Как и всякий человек…

По Писанью – то не грех…

Только лучше бы не всякий…

Лучше было б коли б дьякон,

Иль по крайней мере дьяк,

Эти знают, что и как…

Не примите за обиду…

Я – то чёрти – что по виду…

Соразмерно не одет…

Шику никакого нет!»

Сотник резко вскинул очи:

«Уж не знаю, ты как хочешь,

Но что завещала дочь,

Я исполню всё точь – в – точь!

Коль ты сделаешь как надо,

То большая ждет награда,

Все три ночи отстоишь,

И катись куда хотишь!

Всё! Закончили с тобою,

А теперь ступай за мною!»

И в соседний тёмный зал

За собой его позвал.

У Хомы вдруг, как от страха,

Взмокла на спине рубаха,

В сердце, преступив порог,

Ощутил он холодок…

…Пол усыпан был цветами,

А в углу, под образами,

Где неяркий свет мерцал,

Стол с покойницей стоял.

Там, на синем одеяле,

Тело девушки лежало,

Огоньки больших свечей

Тлели в головах у ней.

«Знать бы мне, моя родная, –

Сотник голову склоняя,

Над умершей прошептал, –

Кто причиной смерти стал!

Он бы, тать, за подлость эту

Дня бы не прожил на свете,

Коли б я его достал,

Лично бы зубами рвал!

Но видать судьба такая,

Что до смерти не узнаю…

Будет этот враг тайком

Тешиться над стариком!.. »

И заплакал, не стесняясь,

Над усопшею склоняясь,

Но вдруг, не сдержавши стон,

Повернувшись, вышел вон!

«Как – нибудь три ночи кряду

Отработаю как надо,

А уж пан, когда не врёт,

Золотом карман набъёт!»

И, оглядывая тело,

Подошёл Хома несмело

И покойнице в лицо

Заглянул в конце концов!

В тот же миг его сразило…

Трепет побежал по жилам…

Как видение из сна,

Перед ним была Она!…

Так же, как тогда, прекрасна,

На губах с улыбкой ясной,

С нежной мукой на челе,

И страшнее и милей…

«Ведьма!.. – он застыл душою, –

Что ж ты делаешь со мною?

Отчего же, отчего ж

Мне забыть всё не даёшь?»

Здесь, под смертным покрывалом,

Перед ним во тьме лежала

Та, с которой грех творил,

Та, которую забил!

«Господи – и – и! Да что ж такое! –

С диким стоном из покоя

Вылетел во двор Хома, –

Боже, не сойти б с ума!.. »

Читаем, пишем комменты, коли будет нужда – выкину продолжение…