ТЫ МОЙ ОТЕЦ?.

egabrag.

— Папа, ты мой отец?

Старик нашёл этот вопрос настолько забавным, что захихикал, вздрагивая всем телом. Это вызвало приступ кашля. И когда он откашлялся и вытер губы платочком, он повернулся и счастливыми глазами, посмотрел прямо в лицо своей дочери.

— Тебе не кажется, что немного поздновато думать над такой проблемой?

— Да, папа. Но лучше поздно, чем никогда.

— А как у тебя вообще возник такой вопрос? Что вызвало твои сомнения?

— Это довольно длинная история, папа. За два дня до смерти, мама позвала меня к своей постели и попросила присмотреть за тобой.

— Он будет беспомощен без тебя, — сказала она.

Затем она закрыла глаза. Слова давались ей с трудом.

Она всё же открыла глаза, пристально посмотрела на меня и сказала:

— Если бы не его великодушие, Приту, тебя бы сегодня не было в живых.

Я, честно сказать, не совсем поняла, что она имела в виду. Мне хотелось уточнить о чём идёт речь. Но пока я сформулировала свой вопрос, она снова закрыла глаза. На этот раз, по тому, как она ровно дышала, я поняла, что она уснула. Это был день, когда она впала в кому. А на следующий день она умерла. Прошло четыре года с тех пор, а я всё думаю об этом.

Приту повернулась к отцу.

— Понимаешь… Она не сказала: — «Ты обязана своим существованием ему». Несомненно, это было бы глупо, но это можно понять. Мама была на грани комы. Но она сказала: — «Если бы не его щедрость, ты бы не осталась в живых». И она сказала это очень серьёзно. Это не было банальностью. Слово «щедрость» имело абсолютно реальное значение. Вот что заставило меня задать этот вопрос.

— Нет, Приту, — улыбнулся старик, — ты не сказала мне всего. То, что сказала твоя мать, несомненно, было очень интригующим. Но для дочери, которая сомневается в своём отцовстве из-за одного заявления… Приту, этого слишком мало. Ты должна рассказать мне больше.

Она заколебалась, но вдруг решила очистить сердце от всего, что таила в течение долгого времени.

— Ну, папа… Ты и мама были хорошими друзьями, но вы не были любовниками.

Старик рассмеялся.

— Сначала ты спрашиваешь меня, являюсь ли я твоим отцом. Затем следует столь же глубокомысленный вывод. Приту, девочка моя, что ты имеешь в виду, когда говоришь, что твоя мать и я были просто друзьями, а не любовниками? Хотелось бы получить объяснение.

Приту был готова к такому вопросу.

— Папа, мужчина и женщина, даже муж и жена могут быть любовниками, но не друзьями. И наоборот, они могут быть друзьями, но не любовниками. Согласен?

— Подожди, милая. Сначала определи, что ты подразумеваешь под любовниками в этом контексте?

— Под любовниками я подразумеваю тот… Э-э… Комплекс в отношениях мужчины и женщины, в основе которого лежит секс.

— Короче говоря, ты убеждена, что у нас с мамой не было сексуальных отношений?

— Да, папа, с тех пор, как я узнала о таких вещах. Ну, знаешь… От подруг. И из фильмов. Я поняла что у вас странные отношения.

— Хм. Откуда дети могут знать, что их родители вступают или не вступают в сексуальные отношения?

— Возможно, я действительно не в курсе. Но это не может полностью объяснить мой интерес. Понимаешь… Может быть это действует какое-то шестое чувство.

— Итак, этот вопрос кипел внутри тебя четыре года?

— Ну… Не кипел. Это просто для удовлетворения любопытства. Каким бы ни был ответ, для нас с тобой это не имеет никакого значения.

— И ты всё ждала и ждала, и когда оказалось, что ответ может уйти навсегда вместе со мной, ты решилась?

— Нет, папа. Врачи не думают, что тебе угрожает опасность.

— Ну, что же. Ты задала вопрос, и я обязан ответить. И я отвечу.

Разговор происходил на балконе четвёртого этажа большого многоквартирного дома в шикарном жилом районе Ченнаи.

Это была роскошная квартира. Балкон представлял собой глубоко утопленную просторную нишу, простирающуюся по всему дому и обставленную как гостиная. Часть её переходила в крытый балкон.

В комнате было много армейских вещей. А во всём облике старика сквозило тихое достоинство. Блеск непреклонного авторитета в глазах, явно выдавал отставного полковника.

Даже когда он расслабленно сидел на плетёном стуле, он держал спину прямо, как на параде. Его ноги, стоящие на ковре, были накрыты одеялом, потому что стоял холодный декабрьский вечер, и сквозь холл тянуло промозглым ветром.

На маленьком табурете рядом с ним лежал ингалятор и несколько бутылочек с лекарствами, а на столе у ​​стены — бутылки с микстурами, большой термос и стеклянный стакан.

Рядом со столом стоял полный кислородный баллон. Ветеран явно страдал респираторным заболеванием.

Рядом с ним на мягком стуле сидела женщина лет тридцати пяти.

Она была несколько пухленькой, с красивым жизнерадостным лицом.

— Доктор попросил тебя как можно меньше разговаривать, — напомнила его дочь.

Старик рассмеялся.

— В таком случае ты не должна была задавать свой вопрос.

— Пожалуйста, позвольте мне тогда отменить этот вопрос, — сказала женщина, смеясь, поправляя подушку, на которой покоилась рука солдата.

— Это невозможно, Приту. Я должен сказать тебе всё, иначе я не смогу спать сегодня. И у меня нет проблем с дыханием. Астма беспокоит меня только ночью.

— В любом случае, пришло время для тёплого супа, — сказала Приту. — Я принесу тебе кружку с бульоном. Ты можешь рассказать свою историю, пока будешь отпивать.

Она ушла и вскоре вернулась с подносом, на котором стояла большая дымящаяся кружка, дизайн которой, должно быть, был в моде, когда старик был ещё вторым лейтенантом.

Ему понравилось горячее. Он держал кружку полотенцем для рук, дул на нее и осторожно отпивал.

— Суп потрясающий, — объявил он.

Через некоторое время отец начал свою исповедь.

— Этот секрет, — сказал полковник, — которым мы с Митху ни с кем не делились. Нельзя, чтобы он умер вместе с нами. У тебя есть право всё знать. Вот эта история.

События, на которые я намекаю, произошли, когда я служил в Штаб-квартире в Дели. В моём подчинении была система связи — телефон, телеграф, секретные линии.

Социальная жизнь в таких гарнизонах состояла из регулярных визитов, встреч в клубе, обедов и танцев. Это образец, установленный британцами, и он пришёлся нам по душе. Мы продолжили его придерживаться даже после того, как британцы ушли.

К чему искать что-то лучшее и отказываться от хорошего. Перемены, конечно, произошли, но самое главное осталось.

Наши бывшие колониальные офицеры, чтобы убедить нас в своём превосходстве, и тем самым заявить о своём праве управлять нами, разработали стандарты поведения, которых сами строго придерживались.

Их коллеги из «туземных» военных принимались в светский круг только в том случае, если они следовали этим кодексам.

После обретения независимости мы оставили традицию без изменения. И именно этот добровольный внутренний контроль позволил защитить нашу армию от коррупции, которую ассоциация политиков и бюрократов распространила на чиновничество и полицию.

Мы гордились тем, что принадлежим к одной из лучших армий мира, и заботились только о том, чтобы новый офицер, которого мы вводили в клуб, мог вести себя на западный манер за столом. Хе-хе.

— Какое всё это имеет отношение к вопросу, который я задала? — спросила Приту, которая знала, что как только её отец затронет тему величия своей армии, его нелегко остановить.

— Это имеет прямое отношение к моей истории. Кризис в нашей жизни, возможно, был бы разрешён иначе, если бы мы были гражданскими. Могу я продолжить свой рассказ?

— Извини, что прервала. Пожалуйста, продолжай.

— Так вот. Митху и я были популярными членами клуба. Я всегда был кем-то в руководстве, например — секретарём протокола. И всегда отвечал за развлечения, бильярд, выпивку, или что-то ещё в этом роде. Я был известен тем, что приводил клуб в состояние, которое мы называли домом.

Твоя мать была прекрасной танцовщицей. Те, кто интересовался танцами, всегда желали твою мать в качестве партнёрши. Боже, как она танцевала! Жаль, что ты не видела, как она танцевала. Это твоя беда. Все, более или менее опытные танцоры клуба, выстраивались в очередь ради чести повальсировать с ней. Всё это было отличным развлечением.

— Мама всегда меняла тему, если я спрашивала её о её танцах. Ой! Извини, пап, я снова прерываю.

— Да, она перестала танцевать после того, как зачала тебя. Я подойду к этому сейчас.

Спустя два года после нашего брака твоя бабушка сломала бедренную кость. Твоя тётя Джасвиндер, которая в тот момент была в Бангалоре, ухаживала за ней.

Сейчас врачи регулярно вставляют штифты и винты для фиксации костей, а тридцать пять лет назад это было невозможно. Но в Бангалоре появился новый врач, англичанин. Он вставил железяку в её бедренную кость и сказал, что она будет дома через неделю и сможет ходить без костыля. И, якобы, поддержка бабушке нужна всего лишь в течение месяца.

Но что-то пошло не так. У нее развились осложнения, из-за которых она не выписалась из больницы.

Твоя тётя — офицер морского флота. Ты знаешь это. И ей пришлось отправиться на борт. Поход намечался на три месяца, и Митху согласилась поехать в Бангалор, чтобы присмотреть за своей матерью.

У Митху было много друзей в этом городке, где она провела много лет со своей семьёй до замужества. Ей много чего было рассказать о жизни в Бангалоре, где в качестве гостя своего дяди-полковника она стала популярным членом армейской части.

Меня отправили в командировку по северным штатам и округам, и мы не могли встретиться с твоей мамой три месяца.

Твоя тётя вернулась из учений в положенное время, и Митху отправилась домой.

Я ожидал, что она закипит от волнения, когда выйдет из поезда. Но — нет. Она была совсем не такой, как я надеялся.

Я не знаю, как лучше описать её состояние. Грусть? Это был лишь оттенок грусти… Она была скорее расстроена, чем грустна.

Знаешь, «страдание» вот что ближе всего подходило к её описанию. Терзание проступало на её лице.

— Беспокоишься о своей маме? — спросил я.

— Нет, мама в порядке.

— Ты нездорова?

— Да, я нездорова.

— Подхватила грипп?.

— Может быть, — ответила она.

Конечно, я был разочарован. Я не ожидал такого горького воссоединения. Митху молчала в машине, и, как только мы добрались до дома, она исчезла в ванной.

Было уже поздно идти в мой офис. Я оделся и пошёл к обеденному столу. Митху все ещё была в ванной.

Повар подал мне завтрак, и когда я приступил, Митху присоединилась ко мне, откусила немного хлеба и выпила воды. Это было странно.

Видишь ли, когда у твоей матери были приступы из-за лихорадки, она всегда была раздражена, скандалила и ссорилась. Но на этот раз она вела себя отстранённо и тихо, как будто… Как будто не хотела моего сочувствия.

— Почему ты не пьёшь кофе? — спросил я.

— Меня тошнит, — ответила она.

Я решил дать ей время восстановиться и вернуться в прежнее состояние.

Когда я взял шляпу и собрался уходить, Митху заговорила:

— Даму, я должна тебе кое-что сказать.

Я остановился и повернулся к ней.

— Я беременна, — сказала она.

Она сделала паузу, но не настолько, чтобы я успел отреагировать.

— Я не думаю, что ты отец, — продолжила она.

— Точнее, я уверена, что ты не отец.

Я стоял ошарашенный.

Мы встретились глазами, но это было всего на долю секунды.

Она отвернулась. Слезы текли потоком. Она не вытирала их, а просто позволила литься им на грудь.

— Даму, я несчастна. Я ничтожество. Это была не сердечная привязанность. Просто — мгновение безумия. Я хочу умереть.

Она наклонилась вперёд и оперлась лбом в скрещённые руки.

Я ничего не сказал. Просто, посмотрел на её слёзы и ушёл. К счастью, шофёр стоял у крыльца.

Я не помню, как я справлялся с работой в тот день. Митху не звонила, я тоже.

Обычно я прихожу домой на обед. В тот день я пропустил обед. Было около трёх часов. Я проголодался.

В местной столовой, взял бутерброд и кофе.

Когда я обедал, то внезапно понял, что должен идти домой как можно скорее. Необходимо решить проблему прямо сейчас. Случилось озарение.

Когда я вернулся домой, твоя мать стояла у входной двери. Она была одета для путешествия. Два чемодана стояли на площадке перед входной дверью.

Митху решила уйти.

Я спросил:

— Куда ты направляешься?

— В Меерут. Должность в колледже, которую я оставила, когда вышла замуж, снова вакантна, и директор сказал, что я могу туда вернуться. Я приняла его предложение… Но я не поеду туда прямо сейчас. Я собираюсь в Массури, где моя одноклассница работает гинекологом. Я сделаю аборт.

Она говорила решительным тоном.

— Отлично. Когда твой поезд?

— В шесть.

Я пошёл и переоделся.

Индийская армия обучает своих офицеров думать и действовать в условиях кризиса. Я использовал свои тренировки с пользой.

Идея навсегда расстаться с Митху не привлекала меня. Я уверен, что и она тоже так думала. Мы знали друг друга всего два года, но за эти два года у нас было столько веселья.

Митху решила сделать то, что она считала приличным и правильным. Я должен был что-то ответить. Мяч был на моей площадке.

Когда я вернулся в гостиную, Митху сидел в углу дивана с убитым видом.

— Митху, — приказал я, — отмени свой билет. Давай мы не будем торопиться. Мы подумаем над этим пару дней, а затем уже сможем решить, что и как делать.

Я взял оба чемодана и отнёс их в спальню. Митху не возражала ни словом, ни жестом.

Обычно, я ложусь спать очень рано, в то время как Митху смотрит телевизор. Телевизор был новшеством для Дели в то время. Она всегда ложилась спать после телепередачи.

Обычно я читал пока она не присоединялась ко мне. Но сегодня у меня не было настроения читать. Я просто уснул.

Когда я проснулся той ночью, я не нашёл Митху рядом со мной. Я нашёл её в комнате для гостей.

На следующий день мы приступили к своим обязанностям, как будто ничего не случилось. Митху, должно быть, ночью плакала. Глаза её были красными и опухшими.

Мы говорили друг с другом, конечно, но не больше, чем нужно двум людям, живущим в одном доме.

Вторую ночь Митху снова провела в комнате для гостей.

На третье утро Митху, должно быть, встала рано, потому что, когда я вернулся после утренней пробежки, она ждала меня полностью одетой в гостиной.

— Двухдневный период ожидания подошел к концу. Мы должны принять решение, — сказала она.

Я спросил:

— Ты так сильно хочешь уйти?

Она медленно отрицательно покачала головой, и снова слезы потекли из её глаз, и она снова не сделала никаких усилий, чтобы вытереть их.

— Ну, тогда и не надо уезжать, — сказал я.

— Но мне нужно ехать в Массури, — сказала она.

— Ты хочешь убить младенца?

— Я не знаю.

— Подумай мгновение и ответь «да» или «нет».

— Нет, — сказала она, — но я должна.

— Нет, не должна, если не хочешь. И я не хочу, так или иначе, быть причастным к убийству.

Даже сейчас меня удивляет, что мы пришли к решению по столь важному вопросу с помощью всего лишь этих нескольких слов.

Мы никогда больше не поднимали эту тему. Митху осталась, и беременность продолжилась.

Следующие девять месяцев были чистейшей пыткой. Мучителями были нашими друзьями и соседи по кампусу.

Поток посетителей хлынул к нашему дому, как только жена генерала узнала о беременности твоей матери и передала это по гарнизонному радио.

Все они меня кратко поздравляли, а затем шли мимо меня, чтобы обнять и поцеловать Митху и завалить её кислой и солёной едой. Всё эти поздравления тяжело отражались в моём сознании. Поздравлять мужа с изменой жены, это верх издевательства. Но я вытерпел этот ад.

В следующий раз, когда мы пошли в клуб, секретарь, отвечающий за женские дела, публично объявил, что по правилам клуба Митху не должна танцевать. В шутку, конечно, потому что такого правила не существовало. Но твоя мама больше никогда не танцевала. Никогда.

Что-то в её проступке, в её Паап, было связано с танцами.

Митху не получила ни капли поддержки, которую жены ожидают получить от своих мужей, когда они находятся в интересном положении. Митху никогда не приглашала меня почувствовать твои удары по её животу или послушать биение твоего сердца.

Традиционную церемонию в конце девятого месяца, когда вот-вот начнутся роды, провёл я сам, как настоящий отец. Предплечья твоей матери были нагружены стеклянными браслетами, и ритуал Буди прошёл шикарно. Потом было ожидание начала болей.

Когда я подошел к колыбели и увидел тебя впервые, я сразу влюбился в тебя. Веришь ли, у меня чуть сердце не остановилось. Ты была такая красивая. Ты и сейчас красавица. Метисы вообще всегда красивы, а ты в особенности.

— Пап! Ну, ты меня прямо в краску вогнал!

— Что я могу сделать, если это правда.

Я тогда спросил медсестру:

— Могу я взять её?

Сестра мгновение обдумала просьбу.

— Можно, — сказала она, и сурово добавила, — но никаких поцелуйчиков.

Студентка-медсестра понесла тебя и передала мне на руки. Она стояла рядом и поддерживала твою головку.

— Ты…

Старик задохнулся от восторга воспоминаний.

— Ты открыла один глазик и скривила рот. Это было так похоже на озорное подмигивание, что мы все трое засмеялись.

Я вернулся к твоей маме. У меня, должно быть, была самая широкая улыбка, на которую я только способен.

Когда я сказала ей, что ты самый милый ребёнок, которого я когда-либо видел, она впервые за много месяцев улыбнулась мне своей фирменной улыбкой.

Ты снова сделала этот дом счастливым. Ни один отец не был так безумно влюблён в своего ребёнка, как я в тебя. Это сделало твою маму тоже очень счастливой.

Но наши отношения были только через тебя. Нас объединяло только то, что связано с тобой. У меня не было сексуального влечения к Михту, и она не стремилась к физической близости. Мы никогда не говорили об этом. Да, ты права, радость моя. Мы были друзьями, но не любовниками.

— Я уверен, что средний индиец должен считать странным, даже невероятным, то, как мы преодолели кризис.

Средний индиец не может этого понять, но для офицера индийской армии такое поведение по отношению к женщинам было второй натурой. Военное прошлое со времён моего деда, говорило мне, что ребёнок, которого она вынашивала, был не моим, и Митху вела себя в соответствии с этой традицией.

Она легко могла сделать аборт и ничего мне не сказать. Но поступила по чести. И я сделал то, что должен делать офицер пукка, но, к нашему взаимному сожалению, не полностью.

Я принял её ребёнка, как своего собственного, но я не принял её обратно как вою жену. Да, как друга. Да как твою маму. Но не как любовь всей моей жизни.

И она поступила по правилам дхарма-патини, потому что она приняла свою судьбу без единого ропота.

Внешне мы были созданной друг для друга парой, и ни один родитель в гарнизоне не любил своего ребёнка больше, чем мы с твоей мамой.

Но наша любовь к тебе не распространялась на нас с ней. На то, чтобы дать тебе братьев и сестёр, с которыми ты могла бы поиграть.

Это всё, Приту.

Приту, которая большую часть времени держала отца за руку, была удивлена ​​внезапным окончанием истории.

— Так, это всё, папа? Такой внезапный конец?

— Я старый солдат Приту, а не рассказчик. У меня нет навыков, заканчивать историю так, как это ожидается. Когда я сказал всё, что собирался рассказать, я остановился. И я уверен, что ты тщательно проанализировала ситуацию и пришла к некоторым выводам.

Некоторое время он молчал.

Дочь так же молча ждала. Она знала, что ему есть что ещё сказать.

И он заговорил неторопливо.

— Я чувствую, что Киплинг был абсолютно прав, когда сказал, что Восток есть Восток, а Запад есть Запад, и они никогда не встретятся. Когда Митху сказала мне, что делает некоторые вещи по-западному, и когда я принял её и тебя, я сделал то же по-западному.

Но всё, что было после, это Восток.

— Но изливать любовь на чужого ребёнка, это не по-восточному.

— В этом ты ошибаешься, Приту. Древняя тамильская пословица гласит, что мужчина любит ребёнка своей любовницы, родившегося до того, как он узнал её, больше, чем он любит своего собственного.

Приту взглянула на отца вопросительно:

— Вот только… Как ты думаешь, мама была верна тебе?

— Дочь, тебе это лучше знать. Она постоянно была с тобой. А когда ты уходила в школу, или ещё куда, Митху занималась домашними делами. Готовила, стирала, наводила порядок и уют. Та что… Думаю — да. Она всегда оставалась верной женой офицера. По крайней мере, после твоего рождения.

Приту немного засмущалась.

— А ты?

— Ты знаешь… Твоя тётя Джасвиндер, через два года после твоего рождения ушла в отставку из военно-морского флота. Помнишь — она всегда была с нами. Она следовала за нашей семьёй по всем гарнизонам и глухим уголкам в джунглях Индии…

У Приту перехватило дыхание.

— Так она…

— Да, Приту, да. Её сын, Серья — твой родной брат.

— Ты всегда относился к нему как к своему сыну. Как я раньше не догадалась.

Они посидели немного в молчании. Потом Приту встала.

— Ну, вот — поговорили. Теперь тебе надо выпить лекарство и готовиться ко сну. Спасибо папа.

Отец взъерошил её волосы, а дочь поцеловала его в лоб.