Три дюйма

Часть 1. Проходящий скорый.

Эта история произошла больше десяти лет назад, когда я регулярно мотался в командировки в небольшой городок в полусутках езды от дома. В Лесозерске был комбинат, которому наше предприятие поставляло оборудование и расходные материалы и я, как самый молодой из инженеров, каждый месяц от трёх до пяти дней проводил на этом комбинате за наладкой и контролем оборудования – так уж сложилось, что уступив пару раз настоятельным просьбам начальства, я вдруг из добровольца превратился в обязанного, так обычно и бывает, когда дашь слабину и взвалишь на плечи не своё дело. Впрочем, я нашёл преимущества в этих поездках, выражавшиеся, помимо денежных доходов, в дополнительных днях отдыха, а также в рыбалке и походах в лес по грибы, я даже заимел в Лесозерске удочки и хранил их в кабинете главного механика. А поскольку Лесозерск, что даже по названию видно, находился среди лесов и озёр, то несколько дней релакса на природе каждый месяц мне были обеспечены. Да и дел на комбинате было не так много, если б можно было делать все в один день, командировки были бы короче, но там была определённая последовательность, так что хоть по часу в день, но не меньше трёх дней каждый раз. На работе я, разумеется, на подначки коллег по поводу тяжёлой доли командированного только сокрушённо соглашался, жаловался даже, смеясь в душе. Хотя, был я тогда молод и холост, а будь я обременён семьёй как они, может, тоже не хотел бы кататься так часто.

Как-то, в конце мая в очередной раз я возвращался домой, по привычке заранее приехав на вокзал Лесозерска, который представлял из себя маленький домик с кассой и несколькими обшарпанными скамейками внутри, находившийся в паре километров от самого десятитысячного городка – так бывает, когда город появляется из-за строительства завода, сначала строится станция и завод, потом – город.

Итак, я стоял у здания вокзала поздней ночью. Поезд был проходящим, останавливался всего на несколько минут, а поскольку в мае многие лесозерцы и семьи офицеров из окружавших Лесозерск многочисленных гарнизонов как раз начинали уезжать в отпуска, народу на низком перроне было больше обычного и многие нервничали именно из-за короткой остановки – не так просто залезть по ступенькам быстро, таща с собой чемоданы и орущих детей. Я же был спокоен – у меня и вещей-то практически не было, только сумка со сменой белья да парой книжек, да и ездить поездом этим мне было привычно. Когда в лесном коридоре, образованном тёмными соснами, показались фонари тепловоза, народ зашумел, особо нетерпеливые подхватили в руки сумки и чемоданы, будто это могло приблизить посадку, я же, за многократные поездки знавший точное место, где останавливался мой вагон, спокойно выжидал, уверенный, что налегке успею запрыгнуть без проблем. И когда поезд остановился и распахнулись двери вагонов, так же спокойно ждал, пока мои будущие попутчики, в момент растерявшие манеры, не соблюдая приличий, расталкивая друг друга, заберутся наверх. До отправления оставалась минута, может и меньше, когда с натужным рокотом, подняв тучу пыли, прямо к перрону подлетел военный уазик с брезентовым верхом, оттуда выскочил солдат, тотчас потянувший из машины чемоданы, с другой стороны машины спрыгнул высокий и плечистый молодой мужчина, в котором, несмотря на штатскую одежду, легко было угадать угадать офицера, а следом появилась молодая женщина с ребёнком на руках – девочкой лет трёх. Атлет подхватил два чемодана, на вид не слишком больших, но кроме них ему было ничего не взять, солдат подхватил сумку и большой пакет, а женщина, державшая ребёнка, беспомощно глядела на три пакета у своих ног. Мгновенно оценив ситуацию, я метнулся к ней, подхватил пакеты, сказав на ходу:

— Я помогу, идите к поезду…

Она благодарно кивнула с нервной улыбкой, сказала:

— У нас седьмой вагон.

— О, у меня тоже, — сказал я, кивая в сторону поезда, — это вон тот.

Мы подбежали к ступенькам вагона, муж женщины и солдат уже были там. Все успели. Я передал уже поднявшейся семье пакеты и едва я последним поднялся наверх, поезд мягко тронулся. Место у меня было в этот раз самое неудобное, в конце вагона у туалета, один плюс, что вагон оказался той конструкции, в которой ближайшая к туалету полка имеет неширокую перегородку, та хоть чуточку закрывает ноги от проходящих пассажиров и хлопанья двери. Итак, поезд тронулся, только что севшие пассажиры своим гамом и шумом растревожили тех, кто ехал из начального пункта и те, проснувшись, конечно же принялись массово ужинать, все друг другу, конечно, мешали, а я, уже досконально зная суетливую и бестолковую процедуру посадки, решил переждать, забрался на верхнюю полку, не застилая пока белья и разглядывал суету внизу, моргнул раз, другой, а когда открыл глаза, вдруг оказалось, что уже давно день и ехать осталось всего ничего. Пожалев, что проспал всю ночь не раздеваясь и без постельного белья, спрыгнул вниз и пошёл умываться, а потом, взяв у проводницы хоть и не слишком хороший, с характерным железнодорожным запахом, но такой желанный по утрам кофе, вернулся на место, сел с краю на пустую, но ещё застеленную матрацем и бельём нижнюю полку, достал сборник кроссвордов, ручку из кармана куртки и принялся убивать время, отгадывая слова и по глоточку отпивая чёрный горячий кофе. Кто-то сел рядом и я даже не обратил внимания на хозяина полки, поглощённый отгадыванием названия знаменитого ледокола.

— Красин, — услышал я женский голос справа, почти у самого уха, как раз в тот момент, когда держал кончик ручки на первой клеточке по вертикали. Слово подходило, я машинально начал писать и на букве и взглянул на подсказчицу: симпатичная, пожалуй, даже красивая молодая женщина, брюнетка со смешинками в глазах и улыбкой в уголках пухлых губ, она показалась мне смутно знакомой, но я не смог вспомнить, откуда.

— Подходит, спасибо, — сказал в ответ и услышал: — а по горизонтали вот тут — Вологда.

— Точно! А вот это? — я указал кончиком ручки на незаполненные клетки, — здесь что-то у меня не стыкуется.

— Ну-ка, — она как само собой разумеющееся взяла из моих пальцев ручку и, не касаясь бумаги, обрисовала в воздухе букву о, потом л, сокрушённо вздохнула: — нет, не подходит. А вот это ты смотрел?

А меня вдруг бросило в жар: во-первых, от лёгкости, с которой молодая женщина перешла на ты и во-вторых, оттого, что я вдруг осознал, что её плечо довольно плотно прижато к моему и, кажется, да не кажется, а так и есть — её левая грудь тоже прижата к моей руке. А я уверен на девяносто девять целых и девяносто девять сотых процента, что ни одна женщина в здравом уме не может случайно, невзначай к кому-либо прижаться грудью или, например, плечо обнажить сползшей футболкой, а только осознанно, с какой-то известной ей целью, но что за цель может быть у красавицы в отношении обычного, даже невзрачного мужчины в мятой рубашке и тёртых, не слишком чистых после командировки, джинсах? Плечо моё будто бы мгновенно обратилось в отдельный орган чувств — я ловил касание тёплой упругой полусферы и чувствовал, как предательски краснею. Она тихонько и коротко засмеялась и я вдруг вспомнил – это же та самая вчерашняя женщина с дочкой и мужем – атлетом, что приехала на уазике перед самым отходом поезда! Час от часу не легче! Я бы ещё допустил интерес к себе со стороны скучающей дамы попроще, но это явно офицерская жена и муж её не чета мне – в моём представлении именно так должен был бы выглядеть какой-нибудь гренадёр из приключенческих книжек.

— А, — не удержался я от восклицания, — это вы вчера…

— Да, — её глаза смеялись вместе с губами и она выглядела чертовски привлекательно – лет двадцати пяти максимум, яркая брюнетка с серыми глазами и с разными бровями – одна была более пологая, вторая чуть горбилась домиком, отчего казалось, что она смотрит всё время чуть насмешливо и лукаво. На ней был домашний халатик в мелкий цветочек и милые, в своей домашности, тапочки без задников, — это была я. И муж. И дочка. А вы наш спаситель. Вы нас здорово выручили.

— И куча багажа, — добавил я, радуясь, что наконец справился с волнением и румянец, кажется, стал сходить, — а где семья?

— А мы разделились, — так же с улыбкой ответила, — ночью я с дочкой спала, там, в середине вагона, а теперь муж с ней, а я отдыхаю от обоих. Билетов нет, пришлось брать, что давали. А ты с Лесозерска?

Ещё раз про себя удивившись этому её ты, я отрицательно мотнул головой, пояснив, что бываю там часто в командировках. Как ни странно, женщина проявила к моим словам интерес стала уточнять и я рассказал, что бываю ежемесячно по нескольку дней, занят делами мало, скучаю, гуляю, рыбачу, живу в гостинице, друзей не заимел, так как не слишком легко схожусь с людьми.

— Не похоже, что ты плохо сходишься с людьми, — забавно наморщила носик она, — со мной бойко заговорил…

И я опять смутился. Потому что заговорила-то, на самом деле, первой она. И на ты она перешла. Но у меня хватило ума смолчать.

По вагону прошла проводница, объявляя, что до конечной осталось ехать час, я, пользуясь случаем, заказал кофе, спросив попутчицу, будет ли она тоже, поразило меня, кстати, то, что когда я повернулся к ней с этим вопросом, оказалось, что верхняя пуговка её халата, ещё минуту назад застёгнутая, теперь расстегнулась – то-ли сама, то-ли её рукой. Как это? – подумал, — да неужели она действительно со мной флиртует? Вот эта красавица, с бюстом — уверенной двоечкой, стремящимся к тройке, с неплохой фигуркой, которую не мог скрыть даже свободного покроя халатик, с высоченным, плечистым мужем-офицером, едущем в этом же вагоне, с маленькой дочкой в придачу, проявила интерес ко мне – обычному парню, с далеко не военной выправкой, небритому(а у меня щетина очень быстро отрастает) и с чрезмерно волосатыми грудью и руками, которые не скрывает распахнутая мятая рубашка, среднего роста, вообще, во всех отношениях среднему? Да быть этого не может!

Но, тем не менее, в следующий момент попутчица наигранно невинно опять прижалась левой грудью к моему плечу, будто бы заглядывая в книжицу с кроссвордами и, вздёрнув брови и чуть выпятив губки – ровно чуточку, так что и не поймёшь, нарочно или случайно, проговорила, чуть растягивая гласные:

— Ну что там ещё можно отгадать? Спрашивай…

Я прочёл какое-то определение из кроссворда, сам его не понимая, а в голове роились мысли: что делать-то? Здоровенный муж-офицер, который одним ударом может меня размазать по стенке вагона, если приревнует к жене, она, ведущая себя настолько провокационно, что не реагировать уже неловко как-то, меньше часа до приезда и, если сейчас не сделать чего-то, что как-то прояснит ситуацию, изменит её, ещё не знаю как, то.. я же буду потом годами вспоминать этот момент и мучиться вопросом – что это было? И что я упустил? А ещё я вспомнил фразу, услышанную однажды от школьного друга, решившегося на выпускном поцеловать математичку: «Лучше жалеть о сделанном, чем о не сделанном». Вот эта-то фраза, мысль, страх, что не узнаю, сподвигнули меня сказать, на первый взгляд, нелепость:

— Покурим? – это спросил её я, человек не курящий!

— Да, — она тряхнула головой, будто ждала моих слов и первая встала, — пойдём в ту сторону, — и кивнула в в сторону ближайшего тамбура.

Я шагнул ей вслед и меня уже трясло, я сам себе не верил, мне было и страшно и волнительно, и непонятно. Вышли в тамбур нашего вагона, она, не останавливаясь, открыла дверь в переход, сразу загрохотало, мы, не сговариваясь, прошли в соседний вагон, я захлопнул дверь. Попутчица сделала шаг назад, встав спиной к стене тамбура и неотрывно глядя мне в глаза. Я шагнул к ней, секунду помедлил, всё ещё сомневаясь и страшась сделать что-то, пересиливая этот страх, сказал:

— Я не курю, вообще-то…

— И я, — она улыбнулась уголками губ. Мы потянулись ко второй, застёгнутой пуговке её халата одновременно и моя ладонь накрыла её пальцы, начавшие расстёгивать эту пуговку. Она подняла лицо кверху и мне ничего не оставалось, как потянуться к ней. Тёплые мягкие губы, они с такой потрясшей меня готовностью открылись мне навстречу, что я не сдержал стон – какой-то жалобный, как мне показалось в тот момент. Я почувствовал её язычок – он оказался неожиданно юрким, стремительно проникшим в мой рот, засновал по моему языку. Она обвила мою шею руками, а я устремил руки к её груди – когда она только успела расстегнуться! Три верхних пуговки позволили распахнуть халатик, я не видел, но на ощупь чашечки бюстика были из простого хлопка, но их содержимое волновало меня гораздо сильней, чем они сами и я, торопясь, словно боясь, что меня прервут, вытащил груди из чашечек, оттянул бюстгальтер книзу, с трепетом ощутив посреди нежной шелковистости грудей крепенькие выпуклости сосков, не удержался от жадного пожатия сисечек, услышал её стон, не понял, больно ли ей, приятно ли? Но она не пыталась как-то отнять груди и я с радостью стал мять их, с наслаждением ощущая, как удобно они ложатся в мои ладони, как хорошо располагаются соски между моих пальцев. Было зудящее желание общупать как можно больше сладких местечек, я спешил, боялся, что что-то может помешать, почти сознательно отнял левую руку от её груди, повёл по ткани халатика вниз, потянул полу вверх, там трусики, на ощупь тоже хлопковые, под ними угадывается трепетная плоть, едва не теряя сознание, оттягиваю под халатом резинку трусиков, трепещущий животик… о чудо! Бритый гладкий лобок – в те времена ещё в диковинку – почти как у ребёнка гладенький, я уже давно потерял ощущение реальности, нет ничего вокруг, если бы сейчас в тамбуре появился её муж, я бы даже не попытался ничего сделать, ни отскочить от неё, ни подраться с ним, ни убежать, потому что мой безымянный палец уже скользил по истекающей липким и жарким соком расщелине лобка – о боже, там всё плавилось и жар её лона зажигал и меня! Как через вату до меня долетали её слова, она говорила что-то про резинку, я не понимающе мотнул головой и только снова закрывал вопрошающий рот поцелуями.

Помню чётко момент, когда она оторвала свой рот от моего, её умоляюще поднятые брови:

— Ты точно здоров? Ты здоров?

— Я здоров, — восклицаю в ответ, — клянусь, у меня женщин не было три месяца… медосмотр был недавно…

Тут я понимаю, что всё то время, пока мои пальцы торопливо и жадно ощупывали её промежность, проникая в узкую горячую щель, ноги её были напряжённо сведены, оставляя лишь узкий промежуток – только-только для моей руки. А теперь, после моих слов её бёдра вдруг раздвигаются и я понимаю, что меня приглашают внутрь. Вж-ж-жиканье молнии, только сейчас осознаю, как тесно было всё это время моему члену, он вываливается наружу, женская рука мгновенно хватает его в плен и я вдруг слышу какой-то жалобный вскрик, пугаюсь было её реакции, но уже в следующий миг она, привстав на цыпочки, направив головку в свою промежность, ни быстро, ни медленно, а как-то неотвратимо настойчиво оседает на член. Её реакция продолжает меня пугать, она то как-то клокочет, осыпая поцелуями мою шею – до рта она, полусогнув ноги, не достаёт, то стонет, тело её то напрягается, то слабеет. А в её частых, пугающе громких и каких-то плачущих стонах я слышу отдельные слова: «угадала…» «…угадала…». Она практически всё делает сама, я просто стою, а она то приседает на член, то почти соскальзывает с него, в последний момент оставляя в себе пару сантиметров. И оргазм её оказывается внезапен и резок – вот только она двигалась относительно ритмично и вдруг задёргалась вразнос, громко вскрикнула, впилась зубами в моё плечо – не так, чтобы совсем всерьёз, но чувствительно, тотчас обмякла, так, что не прижми я её к себе, упала бы, сползя с члена. Затихла. А у меня, при всём возбуждении, не было сил продолжать, я продолжал удерживать её, впрочем, с томящим удовольствием ощущая себя в ней.

Она пришла в себя через несколько секунд, как-то растеряно поглядела мне в глаза снизу вверх, осипшим враз голосом спросила:

— А ты – нет? Не кончил?

— Не успел.

Она мгновение помолчала, со слабой улыбкой предложила:

— Я – ртом, ладно? Просто сил нету сейчас.

Не дожидаясь ответа, присела на корточки. Чёрт побери, эта кратчайшая пауза, когда она, сидя с лицом напротив моего мокрого, с каплями её собственного сока на головке, члена, смотрела на меня с невинной улыбкой! Я едва удержался от того, чтобы ткнуть в её улыбающийся рот со всей силы мой каменный от желания член! Но она, будто чуя, что нет воли сдерживать похоть, как-то интеллигентно, деликатно, что-ли, округлив губы, ввела головку в себя и неожиданно крепко сжав ствол члена, стала умело надрачивать.

И в этот момент дверь за её спиной неожиданно открылась, средних лет полная проводница удивлённо застыла на пороге, оглядывая открывшуюся картину. Моя прелестница прервалась, повернула голову. Проводница постояла с открытым ртом несколько секунд, а потом, не найдя ничего лучшего, сказала:

— Не курите здесь только. Тамбур рабочий. И ехать осталось пятнадцать минут всего.

И вышла. Мы засмеялись от неожиданности. И как-то вдруг стало понятно, что продолжать сейчас сложно. Настрой пропал. Женщина встала, с виноватой улыбкой глядя мне в глаза, я махнул рукой:

— Ладно, переживу.

— Я могу ещё попробовать…

— Не надо.

Она вдруг засмеялась снова и видя моё недоумённое лицо, сквозь смех пояснила:

— Мы полуголые, в тамбуре, только что потрахались и даже не знаем имён друг друга! Будем знакомиться?

— Будем. Коля.

— А я Маша, — она замялась на секунду, с нарастающим смущением продолжила: — Одеваемся, Коля?

— Да, — ответил я, — времени уже нет.

— Коля, — я заметил, что она всё сильнее волнуется, — можно спрошу? Это немножко стыдно спрашивать… мне, как женщине, но мне надо знать.

— Конечно, — ответил я, застёгивая джинсы, — Маш, смелее, чего теперь-то стесняться.

— Вопрос первый, — снова заминка, — я тебе понравилась?

— Очень, — искренне ответил я, — я и мечтать не мог о такой как ты.

— Понятно, — она улыбнулась, — тогда сразу третий вопрос. Без второго… Ты захочешь снова со мной? Ты сказал, что каждый месяц в Лесозерск приезжаешь. Там захочешь со мной?

— Конечно, — ответил я, — я тебя уже хочу. Там.

Она тихо засмеялась и сказала:

— Тогда вот что. Чёрт, времени в обрез! Я дам свой телефон, ты дай мне свой, пожалуйста тоже. Через полтора месяца я возвращаюсь в Лесозерск из отпуска. И я жду твоего звонка. Тебе можно будет всё.

— В смысле – всё? – наивно спросил я.

— Ты сможешь иметь меня как хочешь, когда хочешь, где хочешь, — с потрясающей простотой и спокойствием сказала она, — ты не пугайся только. Ты мне очень понравился. Это был мой первый полноценный оргазм за. .. несколько лет.

— А. .. — я не успел спросить, она прервала меня:

— С мужем – нет. Я всё объясню потом. И муж тебе слова не скажет, обещаю.

И, видя моё непонимающее лицо добавила:

— Можно считать, что у нас открытый брак. Открытый только с моей стороны. И он открыт только для тебя. Почему так – расскажу потом. Ты согласен?

— Да.

— Нам пора. В вагоне напиши свой контакт, я тебе свой. И знай, что я буду очень-очень ждать тебя. Если не позвонишь… — она как-то жалобно приподняла брови, — сделаешь меня несчастной…

— Я позвоню, — пообещал я и она, сразу посветлев лицом, легонько тронула мой пах через джинсы:

— Прости, что не довела до конца. Я исправлю всё потом. Очень хорошо исправлю. – она вдруг улыбнулась чуть смущённо и добавила, — я могу тебя поцеловать сейчас?

Я удивлённо уставился на неё, а она пояснила:

— Ну, я же брала в рот… Ты не брезгуешь?

— Маша, — пробормотал я, — милая, ну что ты…

Долгий поцелуй с взаимными переплетениями языков то в её, то в моём рту был прерван новым появлением проводницы и её ехидным и двусмысленным ворчанием:

— Ну что, не кончили ещё миловаться? Сейчас денег возьму как за гостиницу…

Мы засмеялись и, не сговариваясь, пошли в свой вагон. Там царила суматоха, кто-то уже совсем собрался и с вещами пробирался к выходу, кто-то выжидал, а пара человек даже ещё не проснулись, видимо перебрали вчера со спиртным. Я увидел мужа Маши, он сидел на краю полки через два отсека от нашего и тревожно смотрел в нашу сторону. На миг меня опять накрыло чувство страха, но он, увидев жену, сразу успокоился – видно было по лицу. В отсеке Маша, не спрашивая, взяла книжку кроссвордов и ручку и написала и телефон, и адрес, и, оторвав другой лист, протянула мне:

— Напиши свой телефон. И адрес, если можешь. – через короткую смущённую паузу добавила, — боюсь тебя потерять.