—Товарищ командир! Ну, когда же мы поедем в Тигровую? —приставали ко мне сотрудники части, подбивая на очередной коллективный выезд в осеннюю тайгу за грибами и кедровыми шишками.

Мне было понятно их нетерпение, так как выезд в тайгу у нас стал традицией. Заранее составлялись списки желающих, люди готовились еще с лета и с нетерпением ждали встречи с тайгой. Чтобы никого не обидеть, председатель месткома так нивелировал список желающих, стараясь соблюсти равноправие полов, которых в списке должно было быть поровну.

Чем же хороша тайга осенью? В начале октября в Приморской тайге много интересного. Охотники за женьшенем мечтают найти этот волшебный корень жизни, собиратели дикого винограда, лимонника, грибов и кедровых шишек тоже не остаются в накладе, а охотником пострелять фазанов и диких голубей здесь вообще полное раздолье. А какая тут рыбалка! Бывает, что попадется на крючок огромный таймень этак килограммов на десять и начинает мордовать рыбака. Тут все сбегаются, чтобы посмотреть на борьбу человека с большой рыбой. А какая здесь величественная природа! Огромные кедры в три обхвата, таинственно перешептываются с соснами, верхушки которых растворяются где-то далеко в небе. Одним словом, тайга всегда манила и манит желающих посетить ее дебри. Единственное неудобство в тайге это кровопийцы— комары. Но тут уж ничего не поделаешь. Приходится терпеть.

Без предварительной подготовки в тайгу выезжают только дилетанты. Мы же готовились основательно. Дня за три отправляли туда группу мужчин из пяти человек, хорошо знающих тайгу. Это были наши лучшие охотники и рыболовы. Они очищали от бурелома поляну где-нибудь у реки, ставили большую палатку с печкой-буржуйкой, обустраивали лагерь, били птицу и удили рыбу. Так что к приезду основной группы отдыхающих уже все было готово к их приему.

В тайгу, как правило, выезжали парами: мужья с женами. Мужчины были добытчиками, а женщины хлопотали в лагере: приготавливали пищу, лущили кедровые шишки, подвяливали собранные грибы. Форма одежды у всех была одна: таежная. А это означало, что все должны быть в куртках, брюках и сапогах с беретами на голове. При такой однообразной форме даже днем нетрудно было спутать бабу с мужиком, а ночью…

Кроме штатного набора продуктов: консервов, хлеба, картошки и круп мы не забывали и о традиционном нашем увеселителе— спирте, коего прозвали на флоте «шилом», видимо, за его способность быстро «ввинчиваться» в желудок. Его наливали в пару канистр. Этот продукт в то пресно памятное время сухих законов в закрытых воинских гарнизонах имел хождение наравне с рублем и пользовался большим спросом. Да и как не выпить под тройную уху из форели и пеструшки. Ну а под жареного фазана— сам бог велел. Бывало, что наши охотники заваливали в тайге дикого кабана, тогда пиршество у костра приобретало размаха веселья людоедов, как где-нибудь в экваториальной Африке. Некоторые наши дамы, хорошо поддав, исполняли танец живота. Ну, где вы могли бы еще увидеть полуголых женщины, в лифчиках и плавках, заманчиво вращающих бедрами на фоне отблесков пламени костра и стены угрюмого, дикого леса. Правда, такая пляска продолжалась недолго из-за того же кровопийца комара. Наш милый доктор тут же приходил к ним на помощь, протирая вздувшиеся волдыри все тем же спиртом.

У нас было золотое правило: в палатке спать вповалку, ибо здесь мы считались одной семьей. Для комфорта пол устилали сосновыми ветками, накрывали брезентом, и на такое ложе ложились кто куда. Пикантность ситуации состояла в том, что в палатке царила кромешная темнота, в которую первыми окунались женщины, а затем— мужчины. В палатке запрещалось курить, разговаривать. Все объяснения между ее обитателями производились только ощупью. И если глубокой ночью чья-то жена оказывалась прижатой к земле не мужниным телом, то это считалось в порядке вещей, что очень нравилось, как бабам, так и мужикам. Представляете, какими яркими и незабываемыми были впечатления о прошедшей ночи, когда многих баб кто-то втихаря оттрахал, и не известно кто. Это тоже являлось одним из могучих стимулов наших поездок в тайгу. И что интересно. Ни у кого из присутствующих потом не было ни к кому никаких претензий. Мужики взахлеб делились между собой впечатлениями о ночном приключении, а бабы мечтательно закатывали глаза, ожидая с нетерпением очередной ночи. Доходило и до курьезов. Бывало так, что кое-кто не в меру сексуально озабоченный запускал руку между ног соседки и вместо желанной щели вдруг натыкался на торчащий «ствол». Тогда дружный хохот сотрясал стены палатки, но затем все снова погружались в таинственную тишину ночи, нарушаемую только молчаливой любовной борьбой неизвестных друг другу тел. Вот и на сей раз все тряслись в машине целых три часа, преодолевая сто пятьдесят километров до «Тигровой пади» в предвкушении новых приключений. В представленном мне списке на выезд в тайгу на сей раз значилось двадцать два человека по равному количеству женщин и мужчин. Детей в тайгу мы не брали. Причем коллектив по возрастным показателям был весьма разношерстным: от двадцати лет и старше. Это настораживало и обнадеживало. Настораживало сомнение: не застонут ли молодухи и не запросятся раньше срока домой. Обнадеживало то, что большинство женщин были бальзаковского возраста, которые вряд ли согласились бы раньше срока покинуть тайгу, не испив всех прелестей ее до дна. Эти всегда были большими охотницами «погудеть». Мне, как командиру части, чтобы не потерять авторитет в глазах подчиненных не возбранялось завалить где-нибудь в кустах солидную матрону, но никак не молодуху, ибо та по молодости и неопытности могла учинить скандал, а тертая бабенка была бы рада до ушей, что переспала с самим командиром в такой необычной обстановке. Впрочем, таежные амуры оставались тайной «Тигровой пади», и раскрывать их перед другими, не бывшими в тайге, тем более продолжать их далее, считалось недопустимым.

Итак, мы в тайге. Подготовительная группа, приехавшая раньше, сработала на пять. На поляне, у реки, стояли две палатки: одна большая предназначалась для людей, другая— малая— для вещей, амуниции и оборудования. Наши охотники набили фазанов и диких голубей, которых сварили в двух ведрах на костре, в третьем ведре прела уха из форели, пеструшки и тайменя. Запах приготовленной пищи особенно остро ощущался среди запахов хвойного леса, переполненного озоном.

—Товарищ командир! Лагерь готов к приему гостей, —доложил старший группы, едва я вышел из машины. Из кузова стали спрыгивать приехавшие. После многочасового переезда по лесным дорогам, тряски и киданий из стороны в сторону пассажиры выглядели разбитыми и крайне уставшими. Надо было взбодрить их, чтобы не упали духом.

—Друзья. Просьба не разбредаться. Ужин готов и ждет вас, —возвестил наш кок вихрастый паренек Володя.

Умывшись в реке и немного передохнув на пахучей траве, публика придвинулась к костру. Послышалось звяканье ложек об алюминиевые миски, многозначительное бульканье наливаемого из канистры «шила». Хлеб, вскрытые консервы, сало, колбаса, вареные яйца, лук, чеснок, огурцы и прочая закусь гнездились на брезенте, служащего столом и ложем.

—Товарищ командир. Вам слово— объявил наш известный тамада мичман Бабенко.

—Друзья! Мы снова в тайге. Напоминаю общие правила поведения: по невидимым целям, в том числе на шорох, не стрелять, без компаса из лагеря не уходить, на завтрак, обед и ужин явка обязательна. Помните, что тут могут быть медведи и тигры. Так что без вооруженного сопровождения из лагеря не уходить. А теперь поздравляю вас с прибытием, —поднял я кружку.

—Виват! Виват! Виват! —грянуло два десятка голосов, и зазвенели чокающиеся кружки.

В тайге быстро смеркается. Не успели мы поужинать, как на лагерь опустилась ночь. Вокруг черной стеной стояли кедры и сосны, только яркое пламя костра было очагом света в этом темном, загадочном царстве. У машины, на ящике, установили телевизор, антенну которого подняли чуть ли на самый верх высокой сосны с помощью когтей, которые используются электриками, лазающими по столбам. Любопытная публика уселась у голубого экрана, а те, кого сильно утомила дорога и разморила еда и выпивка, забрались в палатку. Двое дежурных по лагерю, вооруженные карабинами, заступили на дежурство, похаживая по краю поляны. Чтобы спать было не холодно, так как в это время ночи в тайге довольно таки прохладные, в палатке натопили «буржуйкой». Приятно было лежать на мягком брезентовом ложе, под котором хрустели сосновые ветки, думать о чем-нибудь своем, заветном. Запахи леса дурманили голову и напоминали детство из лесных пионерских лагерей. Жена, зная, что я улягусь на самом краю справа, во избежание конфуза, улеглась у самой стенки палатки.

Ночью, выйдя до ветру, я отметил, что лагерь спит мертвым сном, только у костра новая смена дежурных курила и о чем-то балагурила.

—Не спится, товарищ командир? —спросил один из них, когда я подошел и взял из костра горящую палку, чтобы прикурить.

—Новая обстановка. А чьи это ноги торчат? —спросил я, заметив подрагивающие сапоги, свисающие из кабины машины.

—Ваш шофер дрыхнет…

Я подошел, глянул и глазам своим не поверил. В кабине были двое. Она лежала на спине, задрав и уперев ноги в стенку кабины, а он этаким орлом громоздился сверху. Именно его сапоги я и увидел. Хотел было пугнуть их, да пожалел прерывать их сладкое занятие на самом интересном месте.

—Ну что же ты, Васенька?! Давай! Жми! Глубже! Глубже! —ясно шептала она, прижимая обеими руками его к себе за плечи.

—Командир! Не мешай людям беседовать, —позвал меня один из дежурных.

Я вернулся к костру, строго спросил:

—Кто это с ним?

—А какая разница? Люди культурно отдыхают, и не стоит им мешать, ответил другой дежурный, пряча в усах лукавую улыбку.

Я был молод, горяч, в подобной ситуации мог любого грубо оборвать за непочтение к начальству, но не сделал этого, так как знал, что почтение не на окрике, а на авторитете и уважении держится.

Поразмыслив над ситуацией, уже ради проформы спросил:

—А, мордобоя не будет?

—Не-е-е. Они давно этим делом занимаются по доброму согласию… —был ответ.

Пошел к палатке, приподнял полог, вошел и присел на ящик у печки. Она уже потухла. В кромешной темноте рук не было видно. Только светящийся циферблат «Командирских» показывал два часа. Хотел было уже лечь, как где-то в гуще храпящих тел послышался шепот:

—Ну, где он?

—А бог его знает. Наверное, дрыхнет.

—Тогда поехали…

И тут явно послышалась любовная возня. Невидимый «жеребец» робко покрывал нетерпеливую «кобылу», что подтверждалось тихими, но так хорошо знакомыми «чмок, чмок, чмок».

« Ну что за люди! Не успеют до постели добраться, как тут же лезут друг на друга. Даже окружающих не стесняются», —зло подумал я и, негодуя, что мне это дело не обламывается, вышел из палатки. Глянул на кабину машины. Дверца была закрыта. Ноги исчезли. Дежурные у костра ели печеную картошку.

—Командир. Присоединяйся, —протянул пару картофелин один из них.

—Всухомятку? —я испытующе глянул на усатого.

—Зачем же, —повернулся он, и в его руке блеснула фляжка.

Спирт забулькал в кружку, добавил немного воды, взболтнул и опрокинул содержимое в рот. Огненная река потекла по горлу и устроила пожар в желудке. Печеная картошка показалась необыкновенно вкусной. Захмелев, вновь забрался в палатку, осторожно пробрался к краю, лег у стенки. Соседнее тело тут же повернулось ко мне, и нежные пальцы легли прямо на мои губы.

—Не спишь? —прошептал я, обнимая жену.

—Нет, —щелкнула она меня по кончику носа.

Я пустил руку по ее животу, нащупал флажок «молнии» на джинсах, потянул его вниз.

—Что ты?! — запротестовала она.

—Не хочешь?

—Хочу, но нас услышат.

—А мы тихонько…

Я снял с нее джинсы, трусики и усадил на себя. Она уселась удобнее, ухватилась за моего «мальчика» и стала медленно вводить в себя. Наконец он достиг цели, и она потихоньку стала накачивать меня. Я любил, когда этот процесс протекал медленно. Как сладко приходиться ощущать, когда ее маленькая, но такая сладкая дырочка сама наезжает на головку моего «бойца», замирает на самом пределе, а затем так же медленно возвращается в исходное положение. Мужик вдвойне балдеет от того, что это делает не он, а женщина, которая не меньше его знает, как это надо делать для взаимного удовольствия. Спирт сделал свое дело. Жгучая волна страсти захлестнула меня. Недаром один из наших шутников говаривал, что «стоит только мужику выпить, как его поступки определяет не голова, а член». Я страстно прижимал ее к себе, обхватив за ягодицы. Она работала тихо, но так глубоко насаживалась, что я побаивался как— бы не проткнуть ее насквозь. В кромешной темноте я не видел ее лица, но знал, что в такие минуты она закатывает в потолок глаза и до крови кусает губы. Поработав с четверть часа, я почувствовал, как ее тело затряслось, словно в ознобе, она наклонилась, впилась в мои губы своими жадными губами, и плотно прижавшись тазом к моему телу, дергаясь, начала сливать. Я тоже не выдержал и направил пульсирующую струю ей навстречу.

—И ты тоже?! — всполошилась она, соскочила с меня, схватила джинсы с трусиками, приподняла край палатки и вывалилась на улицу. Я усмехнулся, подумав: « Во, как всполошилась.

Побежала к речке подмываться. Боится забеременеть», —вспомнив, как в такие минуты дома она мигом бежит в ванную, чтобы освежиться, и, натянув штаны, повернулся на бок и сразу отключился.

Проснулся я, когда в палатке уже почти никого не было. Кое-где еще похрапывали мужики, через поднятый полог палатки по полу к печке робко скользил солнечный лучик, неизвестно как пробравшийся сюда через крону деревьев. Мужики брились, «моржи» плескались в речке, женщины хлопотали у костра, готовя завтрак. Моя половина, как истая командирша, командовала остальными. Я смотрел на нее влюбленными глазами, мысленно благодаря за необыкновенную нежность, подаренную мне ночью, тем более, что ее фигура, обтянутая тонким, черным трико так, что все ее женские формы, расположенные ниже пояса, явно проступали через него и, словно магнитом, притягивали мужские взоры и вызывали у меня чувство восхищения. Сейчас она очень походила на «Кавказскую пленницу», заточенную на даче похитителя. Особенно возбуждала меня ее сексуальная попка, и я еле сдерживал себя, чтобы не погладить ее рукой.

—Ты очень сексуальна в этом трико, —шепнул я, принимая из ее рук миску с дымящейся ухой.

—А ты только сейчас заметил? Спасибо за комплимент. А мне казалось, что я так намозолила тебе глаза своими формами, что ты их уже и не замечаешь, —погладила она ладошкой свою аппетитную попку.

—А джинсы, небось, сохнут? —намекнул я о нашем ночном занятии.

—Какие джинсы?

—Ну, в которых ты приехала.

—Милый. Ты явно еще не протрезвел от вчерашнего. Я же в этих штанцах приехала, —оттянула она трико на коленке.

Ее слова прозвучали для меня громче весеннего грома. «А как же ночью?»— едва не вырвалось у меня, но я вовремя спохватился, прикрыв рот куском хлеба. В памяти всплыло неясное подозрение, возникшее ночью, когда я запустил пальцы в волосы ее лобка, которые оказались неожиданно короткими, что я еле ухватился за них. «И зачем она их постригла?»— подумалось мне тогда.

—Слушай! А ночью ты где

пропадала? —решил я спровоцировать жену.

—Спала в машине. А что?

—А почему не в палатке? Я же показал тебе, где наше место.

—Мне стало холодно. Ты где-то бродил. Вася и предложил мне переспать в кабине.

—Вместе с ним?

—Ты что, дурень! Вася в кузове спал…

Мы говорили тихо, но все же на нас кое-кто обратил внимание. Я потер ладонью лоб, так как перед глазами у меня продолжали мелькать сапоги, торчащие из кабины.

«Выходит, что ночью я не с ней…», —мне показалось, что череп сейчас расколется от внезапной мысли, пронзившей мозг. «Кто же она?»— я стал внимательно скользить глазами по женским фигурам, облаченными в джинсы. Таковых оказалось шесть. Троих я отбросил сразу, так как их габариты явно не вписывались в мои объятия. Из оставшихся трех я остановил взгляд на учительнице младших классов милой скромнице и всеми любимой Марии Николаевне, у которой учился наш сын. Это была женщина лет двадцати пяти, худощавая блондинка, постоянно озабоченная школьной успеваемостью и поведением нередко пъянствующего мужа. Она почему-то избегала моего прямого взгляда, пряча свои вишневые глаза.

«Неужели она?. У нее же безупречная репутация. Как же она смогла решиться на такой опрометчивый поступок?!»— заговорил во мне голос моралиста, не допускающий женских измен.

У Марии Николаевны была трудная судьба. Она была из тех «ломовых лошадей», которые тянут воз не только на работе, но и дома. У нее не было детей, но разве они могли появиться от человека, часто заглядывающего в бутылку. Им был тот усатик, попивающий спирт у костра и угостивший меня. Сопоставив все это, я понял, что оказался в палатке рядом с Машей далеко не случайно. Ее муж уютно устроил на ночь в кабине мою жену с водителем, а его жена, воспользовавшись этим, подменила мою. После завтрака публика разбрелась по лесу. Шишкари, взобравшись на огромный кедр с помощью когтей монтера, длинными палками сбивали шишки, а их жены собирали их и носили в лагерь. Там на поляне, у реки, две солидные матроны перемалывали их в большой камбузной мясорубке, без сетки, полученную массу отбрасывали на противень, который погружали в реку, при этом вся шелуха тут же всплывала и уносилась течением, а оставшиеся орешки отбрасывали на брезент для просушки. К вечеру высушенные орешки ссыпали в мешочки.

«Все гениальное— просто. Это только дилетанты тащат шишки домой», —подумал я, наблюдая, как ловкие руки Маши собирают сбитые шишки. Я присел рядом, поднял пару шишек и протянул ей, пристально посмотрев в ее манящие глаза. Рука ее дрогнула, она тут же отвела глаза в сторону и густо покраснела.

—Можно вас на минуточку, Маша? —поманил я ее в сторону реки.

Женщина выпрямилась и покорно пошла за мной. Мы присели на бревно у реки. Я бросал в воду мелкие камешки, а она искоса поглядывала на меня, ожидая самого худшего.

—Зачем вы это сделали, Маша? —я взял ее за руку. Она не отняла ее, а только низко наклонила голову, пожав плечами, как это делают школьницы, не выучившие урок.

—Вам было хорошо со мной?

—Да, —прошептала она.

—А как вы узнали, где я буду спать?

—Вы же говорили жене, что ляжете у стенки…

—Но она там должна была лечь…

—Да. Но она ушла потом. Я видела, куда она отправилась спать.

—Давно у них это?

—Не знаю. Поговаривают, что давно…

—Мне тоже было очень хорошо с вами, Маша. Если вы не против, то мы сможем продолжить наши встречи, хотя это и противоречит законам тайги.

Глаза у Маши повеселели. Она с нежностью посмотрела на меня, и я увидел на ее ресницах две поблескивающие слезинки, напоминающие капельки росы сверкающие на траве от утреннего солнца.

—Не расстраивайтесь, Машенька. Жизнь прекрасна. Надо только уметь замечать ее красоту. И выше нос, училка! Не надо печалиться. Вся жизнь— впереди, —тихо напел ей слова из известной песни.

Маша ушла к своим шишкам, а я продолжал кидать камушки в реку. На душе стало светло и радостно. И я понял почему. У меня и Маши появилась яркая надежда на что-то большое и счастливое, ставшее тайной «Тигровой пади».

Эдуард Зайцев.