Уважаемый читатель. Если вам станет «скушно» (Это мой любимый старомосковский говорок. Признайтесь, сколько милой вашему сердцу теплой мещанской поэзии в слове, например, «булошная») после первых предложений, попробуйте сразу перейти к абзацу, начинающемуся со слов: «Вчера в трамвае…» Не уверен, но может быть вам понравится!

___________________________________

Мысль о самоубийстве не дает мне покоя с тех пор, как я стал подростком. Ладно, кажется, я немного погорячился. А то ещё обвинят не бог весь или чёрт знает в чём. В современном законодательстве, согласитесь со мной, чёрт ногу сломит. Господи, прости меня, что чёрта уже пар раз всуе помянул в одном только абзаце! Или один раз. Господи, какая разница! Хрен редьки не слаще! Скажем так, лет с двадцати, что тоже отнюдь нельзя назвать «лучшим возрастом в моей жизни». Но эта идея-фантазия, аналогичная тем несбыточным эротическим приключениям, которые я придумывал себе, чтобы оживить мои пожилые мастурбации. Подобно Эмилю Чорану, который 50 лет размышлял о самоубийстве и «неудобствах рождения», я рискую умереть на больничной койке от рук врачей. Или от Альцгеймера! И кто скажет мне, что из этого лучше?

Как поддерживать жизнь? Или связь с ней? Единственный способ — придумывать «страсти», пытаясь забыть о Скуке. Это не та скука ожидания отложенного на пару часов рейса на самолёт… а потом ещё на пару… и ещё на парочку… А та Скука, что вызывает невероятное головокружение перед непостижимой абсурдностью того, что называется у некоторых персонажей бытия «Жизнью», которую они стремятся прославить, как абсолютное благо, и которую необходимо продлить любой ценой, ибо так хочется и себя сохранить, и человечество, как реку, в которой они плывут по течению. Ведь это так удобно!

Человеческая деятельность преследует по сути своей только две или, максимум, три цели, а именно — сохранить жизнь, забыть Скуку и, возможно, тем, у кого на это есть физические данные, увековечить свой вид и, в процессе этого «процесса», свою собственную семью. «Культура» — это также, в сущности, борьба со скукой. Но что может быть более удручающим зрелищем, чем, например, музей? Цветущее по весне кладбище едва ли, но всё-таки, определённо живее. Не менее разочаровывает и ежегодный «туризм», это обязательство человеческих особей раз в году есть дорогие, но посредственные продукты, следовать спущенным им сверху посредством паблика маршрутам, чтобы провести «хороший отпуск», достойный того, чтобы о нём разговаривать остальные одиннадцать месяцев. Кто не наблюдал усталости туристов от посещения достопримечательности — ещё одной в череде ей подобных на навязанной им экскурсии, позволяющей аборигенам существовать? И так далее, по спирали вниз! Инстинкт сохранения исчезнувших видов и создания детей — не что иное, как социальный и семейный долг, от которого многие, слава Богу, освобождены по медицинским и физиологическим показаниям. Для других это гарантированное лекарство от скуки. Берем на себя, по самым скромным прикидкам, лет двадцать и более бесконечных забот добропорядочной семейной жизни, которые придают этим особям, как говорится, «смысл жизни».

Мне почти 63 года. За исключением тех нередких случаев, когда я выпил несколько стаканов старого карибского рома или шотландского «односолодового виски», или когда я пишу научную статью (это занятие, в конце концов, столь же бессмысленное, как и всё остальное, чем я занимаюсь, но тем не менее оно обеспечивало мне зарплату, поддерживавшую необходимый моему организму жизнетворный минимум в течение 40 лет), я охвачен перспективой звонкой Пустоты и глухой Скуки. Никто не оспаривает ужас войны, но все единодушны в отказе видеть то, что вытекает из обязанности жить во что бы то ни стало, работать и бессмысленно развлекаться. Так что все усилия большинства человеческой популяции, уверяю вас, абсолютно напрасны.

В газетах можно изредка прочитать статьи, обличающие полигамию. Как будто жизнь моногамной пары не может быть тюрьмой. Зерогамия — единственный способ сохранить (хоть немного) вашу свободу. Тридцать пять лет брака с таким же как вы персонажем! Рутина постепенно укладывается в вашу постель, как грязь в щели старого паркета. У вас нет видимых причин расставаться с вашей «второй половинкой», потому что вы приобрели рефлекс «избегания конфликтов.» Но это не умаляет того факта, что всё желание у вас начисто пропало. Заниматься с ней любовью и думать о её дне рождения! Милые домашние хлопоты, их распределение между нами… они постепенно и неумолимо убили всё, что только можно было убить.

Луис Бунюэль заявил в конце своей жизни, что счастлив быть «избавленным от желания». Я не избавлен от желания, а скорее «покинут желанием». Я бы даже сказал, кастрирован. Но эта принудительная жизненная операция не избавила меня от «желания снова желать». Итак, я плачу за то, чтобы пробудить свое желание, то есть ослепить себя и отказаться видеть его исчезновение.

Вчера в трамвае (Да, если вы приступили к чтению рассказа с этого абзаца, то, уверяю вас, именно вы ровным счётом бы ничего не потеряли) передо мной сидела девушка в шортах, широко раздвинув ноги. Она была полностью поглощена чтением сообщений в своём телефоне. Её большие груди, лишённые объятий бюстгалтера, то бишь полностью обнажённые под футболкой с глубоким вырезом, колыхались в ритме вибраций трамвая, а пластмассовые жемчужины бус свободно бродили по широкой расселине, в которой рождались её глобусы. Её бедра были жирными и толстыми, но без целлюлита. Одним словом — красивое мясо. Очень белые, они резко контрастировали с цветом кожи других женщин вокруг неё, загорелых, и казались от того только ещё более обнаженными и вызывающими. Её облегающие шорты обрамляли щель и большие губы её гениталий, явно хорошо выбритых. Жаль, ведь мне нравятся девственные густые черные киски. И также ещё больше мне жаль, что несмотря на эти мои похотливые сальные наблюдения, у меня не случился стояк.

Итак, она показала мне свои бёдра и киску между ними, которые я, признаюсь, хотел бы лизнуть. А также её ягодицы и жопу. Долго сосать её клитор, заставляя её кончать и кричать, не беспокоясь о соседях. В разгар наслаждения между моими губами потекла бы струйка горячей кислой мочи. Она бы садилась на меня, а я бы покусывал её клитор, и она терлась бы им о мой жадный язык, чтобы тот резвился в складках её влажных слизистых оболочек. Оборачиваясь, она ласкала бы моё лицо своими большими сестринскими грудями, скользила бы твёрдыми сосками между моих губ. Молоко бы брызнуло множеством крошечных, но сильных струй, которые я пытался бы всосать. Но, господи, меня это по прежнему не заводило и стояк был вялый. Придётся поискать что-нибудь получше. И тут мне на помощь в очередной раз пришло моё воображение!

Я мог быть преподавателем математики в университете. Она бы сидела у доски в темно-синей плиссированной юбочке и белых носочках, аки японская «Sailor fuku», и не могла решить очень простое уравнение. Я бы поднял её юбку и засунул руку в её трусы между ягодицами, чтобы энергично отшлепать их. Полушария её задницы краснели бы всё больше и больше, но решение уравнения всё равно не приходило бы в её такую красивую, но тупенькую головку. Я заставил бы её лизнуть два моих пальца. Отодвинув трусики, я засунул бы два мокрых от её слюны пальца между её ягодицами, и энергично бы тряс её попку со всем своим профессорским авторитетом. Она бы стонала. Я раздавил бы её клитор большим пальцем другой руки. Она будет плакать. Другие девушки в классе были бы немыми, словно окаменевшими. Я бы отвёл её в кабинет рядом с аудиторией и жестоко изнасиловал. Она будет кричать. Вся аудитория услышала бы эти крики, потому что я бы оставил дверь приоткрытой. Я принёс бы её обратно в аудиторию, с голыми ягодицами, без юбки, и усадил бы лицом к стене, с руками на голове. Сперма старческого коричневатого цвета стекала бы по её бёдрам. Затем я позвал бы к доске другую девушку, парализованную от изумления увиденным и услышанным. Уравнение по-прежнему оставалось бы столь же угрожающе сложным, нерешенным. Я ущипнул бы один из её сосков через её белую блузку и уродливый лифчик. Я сорвал бы с неё все эти тряпки и хлопнул бы её по обнаженной груди мухобойкой.

На этот раз (вернёмся к событиям в трамвае) я напрягся, уставившись на синеватые бедра девушки в шортах. Это нужно было видеть. Она по-прежнему была поглощена чтением эсмэсок в своём телефоне, но вдруг резко встала, чтобы выйти на ближайшей остановке. Она только что оставила меня наедине с видением двух больших ягодиц такой же маслянистой плоти, как и её бедра, и хорошо отлитых в эластичной ткани её облегающих шорт. Она вполне могла бы стать той, в кого я мог бы отстреляться. За исключением того, что я частенько ошибаюсь. Платить за номер в гостинице, чтобы кончить вялым членом, вернее, не имея возможности кончить никак, кроме как вручную… это было бы действительно глупо.

Какой смысл жить, если ты не можешь трахаться? В моём возрасте за трах нужно платить, но это не всегда, к сожалению, срабатывает. Я возвращаюсь к своим мыслям о самоубийстве и скуке.

Через два месяца после их написания я нахожу в кармане пиджака эти записи, которые теперь кажутся мне очень странными. Как я мог писать такое? Ах, да, ведь это было до встречи с Марианной.

В отделе электроники универмага я сравнивал выставленные модели принтеров с моделями, рекомендованными мне гуглом. Молодая и симпатичная женщина в пустынном зале рассматривала ценники. Она спросила меня, что бы я мог посоветовать ей. Меня поразила гармония её лица, прежде всего всего в изящных изгибах кожи возле ушей. Мы вместе изучили характеристики принтеров, и она определилась с моделью, которую и купила. Коробка была намного больше, чем принтер. Она взмолилась о помощи, и мы вместе отвезли принтер к ней домой. В её простенькой квартирке я установил принтер и его драйвер. Всё заработало с первого раза. Я показал ей, как скачать бесплатное программное обеспечение для обработки изображений и тому подобную дребедень.

День неуклонно приближался к сумеркам, а мы забыли пообедать. Марианна притворно всплеснула руками и бросилась готовить омлет, пока мы болтали о политике, важности семьи и коррумпированных политиках. Она показала мне фотографии своего родного города в Сибири. Мы сидели на диване, она приобняла меня, чтобы лучше прокомментировать фотографии, и нежное тепло её тела проникало в мою душу. Она поведала мне, что мать нарекла её в ЗАГСе Наташей но ей не понравилось это имя, которое она считала старомодным.

— В сибирской глуши да, это неплохо, но не в Москве.

— А что касается меня, то мне очень нравится это имя.

Моя ремарка привела её в восторг, и я тут же включил на Ю-Тубе «Натали» в исполнении Жильбера Беко, а затем и её испаноязычную версию от Хулио Иглесиаса.

— Если бы я был женщиной, я бы влюбился в Беко только за его голос. Про Хулио я скромно промолчал!

— О, да!

Когда я слышу эти невнятные междометия от женщин, меня охватывает сильная дрожь эмоций. Такая же, какую я чувствую сейчас, так близко к этой женщине. Итак, я решился на фамильярность.

— Господи, как метко сказано!

Расчуствовавшись, она прикоснулась своими сладкими губами к моим, её язык не отказывался от моих ласк и через пять минут мы оба оказались обнаженными в её комнате.

Натали-Марианна была смущена лишь тем, что не заправила постель. На то, что мы были знакомы всего пару-тройку часов ей было определенно начхать. Она потянула одеяло на пол, и мы скользнули на несвежие простыни друг под друга. Было не очень жарко, но Марианна была восхитительно теплой и нежной. Она ласкала меня всем своим телом, животом, грудью, бедрами и пиздой, гладко выбритой, за исключением небольшого кустика, который венчал большие, тёмные губы, и нежно розовую щель, которая выглядела, на первый взгляд, весьма многообещающе. Она целовала меня, жевала, лизала, покусывала, царапала, массировала своими искусными руками. Я делал то же самое, и признаюсь, неожиданно для меня, мой язык и губы заставили её вздрогнуть. Я пробовал её тело, сантиметр за сантиметром, и обнаруживал новый аромат в каждой складке её кожицы. Я был без ума от опьяняющих ароматов её теплой шеи, торчащих сосков, мускулистых рук и потных подмышек. Кожа на её ягодицах, на удивление, была прохладнее. Я зажал её большой набухший клитор между своих губ и как можно нежнее провел языком по маленькому бутону, который словно указывал мне, что нужно сделать и куда приложить свои усилия, чтобы продлить её наслаждение. Сумасшедшие сокращения и спазмы охватили её промежность, и её сок хлынул между моими губами. Одновременно её язык и губы делали то же самое с моей алой головкой.

— У тебя есть презервативы?

— Нет

— У меня тоже!

Поэтому я вынужденно продолжаю в том же духе. И всё это приключилось в позе 69, когда мы оба одновременно кончили. Затем мы начали наше сражение по новой, и Марианна выиграла его со счетом четыре оргазма против моих полутора, благодаря моему языку, который никогда не отказывается от того, чтобы заставить женщину вознестись на небеса. И пальцам. И ничего нет постыдного в том, чтобы в этом признаться, на мой взгляд, нет! Наконец мы отлепились друг от друга, и то лишь потому, что я должен был навестить свою жену в больнице, где она должна была остаться ещё на две недели. Я опоздывал ко времени прописанных лечебным заведением часов посещения болезных, но потратил пять минут на то, чтобы тщательно умыться, дабы меня на встрече не выдал запах секса на щеках.

На следующий день я снова у Марианны:

— Я купила, — радостно кричит она.

— Я тоже. – не менее восторженно воплю я.

Итак, вместе у нас на двоих было аж пятьдесят презервативов. Она прыгнула мне на шею, как будто мы давние любовники. Очаровательная Марианна, обнаженная под чем-то вроде сари, закутанная в три слоя почти прозрачного белого шелка. Долгие поцелуи. Её смех был восхитительным, она потерлась животом о лучшее, что во мне было, чтобы, кажется, проверить, чего я стою на самом деле. Но для этого мне не нужно было фантазировать о наказании студенток! Марианна сама была живой фантазией во плоти. Кровать, на этот раз, заправлена свежим бельём, комната прибрана. Сначала она подала мне свой волшебный напиток, рецепт которого для любопытных мужчин опишу чуть позже, а затем, в ожидании, пока он подействует, попросила у меня совета по поводу её компьютера и починки шкафа, дверца которого не закрывалась должным образом. Затем она вытащила альбом с фотографиями, которых я не видел. Я забеспокоился:

— Может быть приляжем для начала в кровать? В качестве аперитива!

Она громко расхохоталась. Кажется, для того, чтобы подшутить надо мной или, может быть, ещё больше возбудить, Марианна оттягивала этот самый момент, которого мы оба с таким нетерпением ждали. Мой язык вновь исследовал ароматный сад её тела газели, углубившись дальше, чем накануне, в щель, которая глубоко разделяет её круглые ягодицы, чтобы попробовать мускусный аромат черной гвоздики, которой она, кажется, намазала своё тело. Марианна застонала, открыв для себя прелести проникновения розовым листом моего языка в анальное колечко, и… благодарно сделала алаверды. Мы долго трахались друг с другом. Член мой, на удивление, был жестким, как метла дворника. Я взял её по-собачьи, я крепко сжал её талию, придав её телу вид песочных часов, что так мило подчеркивало округлость её ягодиц. У меня не было ни малейшего страха, что мой член не встанет после очередной эякуляции, так что я тратил всё свое время на то, чтобы приходить и уходить, меняя ритмы и наблюдая, как волны наслаждения разливаются по её дрожащей спине. Вместе мы стонали в оргазме. Чтобы отдышаться, мы надолго застыли, прижавшись друг к другу, в чудесной тишине, более выразительной, чем любое слово.

Марианна встала и принесла из кухни два высоких стакана с белесой мутноватой жидкостью:

— Это имбирь, смешанный с белым ромом, «аранжированный кимбиолонго». Кимбиолонго — растение, корень которого используется в Африке, особенно в Конго, для придания сексуальной энергии. Рецепт мне подарили на курсах тантрической йоги. Мы же не собираемся останавливаться на достигнутом, так что это топливо для второго раунда.

Мы снова поцеловались. Ещё до того, как я выпил этот якобы чудодейственный напиток, у меня снова восстал из небытия не всегда послушный мне в последнее время, но всё равно мой любимый, несмотря на все его чудачества, орган. Именно в миссионерке мы произвели второй выстрел, но уже гораздо медленнее, более мечтательно, чем первый, после долгого и мирного 69, что позволило мне полюбоваться и вдоволь насладиться её киской. Слизистые оболочки жемчужно-розового цвета блестели в сердцевине футляра, состоявшего из её толстых губ, гораздо светлее её золотистого живота и бёдер. Кудрявые волосы тщательно уложенного хохолка, художественно сохраненного от бритвы, хрустели между моими губами. Господи. мне пришлось отказаться от этих удовольствий, и позорно бежать, чтобы найти жену в её больничной палате.

Каждая встреча с Марианной заставляла меня с волнением открывать для себя какой-то новый аспект её красоты — мягкость губ, изящество профиля, сдержанную мускулатуру её рук, выступ нескольких позвонков на спине, нервную подвижность её лопаток. Озаренная мягким светом стареньких ламп на стене у кровати, её загорелая кожа сияла, как старая бронза в неясном мерцающем свете свечи в лавке антиквара. Я посвящал ей стихи, но по глупости сохранил только этот экземпляр несовершенного сырого стихоплётного творчества.

Сразу после любви:

Твоя голова на моей груди,

Дыхание успокаивается среди

Мыслей блуждающих и

Садов секретных.

Тишина объединяет нас

Богаче любого слова,

Мы просто наслаждаемся

Счастьем быть вместе.

Оно всегда рядом с тобой, Марианна,

Пусть мои мечты резвятся,

И пересматривают в сотый раз

Всё, что я люблю в тебе.

Я могу закрыть глаза

Потому что нейроны мои записали

И мягкость взгляда твоего

И чувственность губ твоих.

Где блуждают твои мысли?

Надеюсь, они счастливы и

Я слушаю их, но люблю тебя за то,

что держишь их ты в секрете.

Прижавшись друг к другу

В прохладе осени,

В каждого из нас проникло

Тепло дыхания другого,

И когда придёт

Расстаться время,

Мы вдруг почувствуем себя опустошёнными,

Но богатыми памятью о наслаждениях мгновеньях.

Наши поцелуи станут жаднее,

Потому что они будут последними

Перед бесконечным переходом

С ночи к заре, и лишь… только до завтра.

Ещё одно воспоминание «сразу после любви». Обнажённая Марианна на кухне готовит фруктовый салат. Я подошёл к ней сзади, укусил за ухо и поцеловал в шею. Я обхватил её маленькие твердые груди молоденькой девицы, которая никогда не кормила грудью. Её соски были тверды между моими пальцами. Её теплые, дрожащие грудки были похожи на птенцов, ищущих пищу. Я скользнул своим набухшим от крови пенисом в бороздку между её ягодицами. Она сжала их, чтобы еще больше заставить меня возбудиться, но я грубо толкнул свой пенис внутрь, словно собираясь изнасиловать её.

— Нет, дорогой, я предпочитаю твой язык, он такой ласковый. А твой член слишком велик для моей девственной задницы.

Ласковый тон, на который просто нельзя ответить банальной грубостью, особенно после того, как она повернулась, чтобы предложить мне долгий поцелуй. Я скользнул двумя пальцами в её мокрую щель. Покрутив их внутри, я медленно вытащил их, и мы облизали их вместе, чтобы ощутить насыщенную смесь её любовного сока и моей спермы.

Однажды вечером я пригласил её переночевать у меня дома в супружеской постели. Её загорелое девичье лицо явилось мне из-под розовых простыней — чистой воды невинная красота. Я обнаружил тот же контраст цветов… невероятный взрыв, когда её язык появляется между её губ на лице или когда я раздвигаю большие губы её киски, чтобы погрузить в них свои. Я невольно подумал о Гогене. Та же невинная женская красота на его полотнах с Таити. В предыдущие дни мы никогда не занимались любовью так сладострастно, как в этот раз. Как известно, украденные фрукты самые лучшие.

Марианна, сама того не понимая, подарила мне новую молодость. Или надежду на неё. Не только сексуальную! Это всё исключительно моё грустное видение жизни, которое я без раздумий сбросил с себя в её объятиях, как змея сбрасывает старую кожу. Я провел с этой удивительной женщиной две удивительные недели, которые почти что заставили меня забыть о пятидесяти унылых годах жизни, которые им предшествовали.

_________________________________

Жену выписали, наконец-то, из больницы, и наша печальная размеренная повседневная рутинная жизнь возобновилась. Марианна же осталась моей самой большой любовью, самой опьяняющей и самой волнующей, точно так же, как величайшим горем всей жизни Оскара Уайльда была, по его словам, смерть (самоубийство) Люсьена де Рюбампре в «Блеске и нищете куртизанок». Марианна, к сожалению, всего лишь литературное создание, мираж, но какое вам, читаюшим меня, дело до того, что мой рассказ — чистое воображение! Хотя, если этот мираж на несколько мгновений заставил вас помечтать, если он заставил вас забыть Скуку, и если он убедил вас, что жизнь, наконец, может иметь смысл, то, может быть, я потратил своё время не зря. Нам же с вами осталась лишь малость — найти в пространстве и времени свою красивую и озорную Марианну или её аналог мужского пола.