Шли дни, но даже школьные занятия не перетянули моего внимание в свою сторону — каждую секунду своего бытия я грезил о тете Юле. Постоянно виделось ее чувственное лицо, светлые длинные волнистые волосы, силуэт ее фигуры, скрытый шелковым кимоно и, самое главное — ее голые ножки. Тот случай, когда она застала меня в неприглядном виде, когда я оторопел так, что даже не попытался спрятать свой затвердевший член, поражал легкостью, с которой она к этому отнеслась, будто юношеская мастурбация могла быть приемлемой для советского пионера. Тем не менее, мой оргазм, то незапланированное семяизвержение, что произошло благодаря ее приходу, запечаталось в мою память золотым эталоном.

— Володя! Опять ворон считаешь! Ты арифметику до ночи не закончишь! — услышал я суровый голос сзади.

Мама, как обычно, сидит в кресле, подпирающем вторую створку двери, в том самом, где в прошедшее воскресенье Юля искала свои трусики. Строгая блюстительница моих школьных успехов под светом торшера читает газету и следит, чтобы я успел с уроками к завтрашним занятиям.

— О чем мечтаешь-то? Влюбился что ли? — смягчила тон проницательная родительница.

Как бы то ни было, уроки я закончил, а появляться на общей кухне мне совсем не хотелось. Было в этом нечто интимное, чему грозило грубое насмехательство, если бы я увидел там тетю Юлю и снова мой взгляд безотчетно застыл на виду у всех. К счастью, вечером все соседи собрались у профессора Фридмана — единственного обладателя телеприемника. Мама и меня позвала пойти смотреть передачу, но на этот раз я отказался и, как оказалось, не напрасно. В квартире словно вымерло, я прошел вдоль коридора, справа через дверь слышались звуки телевизора и не успел я дойти до общей ванной, как отворилась дальняя дверь и в темный коридор, волей благосклонной ко мне фортуны, выглянула тетя Юлия.

— О, хорошо, что ты здесь! Куда все подевались?

— Телевизор смотрят у Фридмана.

— Иди сюда, помощь нужна…

Я спешным шагом, словно окрыленный, преодолел остаток длинного, узкого коридора, где стояла, держа дверь открытой, героиня моих грез. Лишь в свете невероятно дорогой, царских времен люстры я понял, что Юля небрежно одета в бесформенный лоскут материи, наспех прихваченный нитями вдоль меловых линий по бокам.

— Вовчик, подержи пожалуйста, я булавочками заколю, а то мерку потеряю, — жалостливо попросила соседка.

Я неловко сжал лоскуты будущего платья под рукой Юли, ощущая кончиками пальцев ее упругую голую кожу. Мы стояли так близко друг от друга, что отчетливо ощущался нежный аромат ее тела.

— Сейчас не смотри, я пристрочу и еще подержишь, — увлеченно скомандовала соседка.

Демонстративно я развернулся на все сто восемьдесят градусов и уставился в стену, пока сзади с характерным шелестом Юля стянула заготовку платья и принялась строчить на машинке. Без сомнения, в данный момент она сидит сзади меня почти голая, вероятно в одних трусиках и лифчике, но обернуться я не мог по той еще причине, что орган, превративший мое трико в палатку, слишком явственно сигнализировал о своем присутствии.

Но и это была не главная причина. На стене, куда я упорно смотрел, висела фотография в рамке, на которой Юлия, как знаменитая киноактриса, позировала в купальном костюме на фоне бескрайнего моря, притязавшая на неувядающую на веки молодость. Но только одно отличало ее от знаменитой киноактрисы — на ней был не обычный черный купальный костюм. Это был заграничный, развратный, в стиле бикини купальник. Сверху он едва закрывал складчатой лентой ее груди, а снизу эластичным треугольником сжимал стройные бедра.

— Вовчик, заснул что ли? — нетерпеливо звала соседка.

Я сконфуженно развернулся, стараясь, чтобы стояк остался незамеченным, и снова увидел тетю Юлю в подобии вечернего платья. На этот раз верх половинок был пристрочен и держать теперь нужно было нижние края. Для удобства я присел, дрожащими пальцами сжал складки ткани и сидел, пока она возится со своими булавками и метками. То и дело, когда платье смещалось, между стянутых лоскутов появлялись зазоры, через которые было видно голое тело Юли.

— Вставай, пойдем к зеркалу, — с булавкой в зуба процедила модница, — держи швы на талии, с обеих сторон.

— Пониже, — сказала Юля, когда мы стояли перед зеркалом, — потуже возьми… Знаешь, лучше прижми швы руками, не видно талию.

Я послушно положил ладони на осиную талию Юли, прижимая края заготовок и все время примерки наслаждался жаром женского тела, однако, усердствовал не более, чем диктует необходимость.

— Все, держи, чтобы не сдвинулись, — довольная плодами своего труда скомандовала Юля, — не отпускай только, а то все заново придется собирать.

Юля осторожно потянула низ платья вверх, а потом и вовсе выскользнула из него, стараясь не сбить удерживаемые в моих пальцах края.

— Не двигайся, сейчас я заколю булавочками, — почти не дыша, чтобы не вспугнуть мерки, сказала Юля.

К моему ужасу, она покинула удерживаемое мной платье, как панцирь, прошла к машинке, взяла горсть булавок и принялась старательно втыкать их возле моих пальцев. Я совершенно оторопел, когда увидел тетю Юлю совершенно беззаботно порхающей по комнате в одних трусиках и с голой грудью. Конечно, я не мог открыто на нее пялиться, но смею утверждать совершенно точно — она великолепна! А ее груди величиной с дыньки, такие, что не вместятся в руке даже взрослого мужчины, упругие, белые с розовыми небольшими сосками при каждом шаге и наклоне колыхались всей своей массой.

— Если хочешь, посиди со мной, — не отводя глаз от бегающей иглы сказала Юля.

Она увлеченно строчила стежки на своем платье и старалась из вежливости разговаривать со мной, перекрикивая шумный ход швейной машинки. Мне, глядя на ее обнаженное тело, только и оставалось, что односложно отвечать на нехитрые вопросы о школе и жизни в Ленинграде.

— Вовчик, я тебя не смущаю? Только честно, — непринужденно спросила Юля, — если хочешь накинь на меня халатик…

Нельзя не признать столь непринужденное отношение Юлии к наготе наиболее уникальным явлением в моей жизни. Как спокойно она отнеслась к моей мастурбации, также она сейчас сидит передо мной за дребезжащей швейной машинкой почти голой. Стараюсь запечатлеть в своей памяти этот божественный образ, как стройная ножка вращает педаль машинки, как подрагивают налитые груди, как сосредоточенно уставились глазки на бегущую иглу. Особую прелесть этим движениям сообщало то, что они совершаются неглиже в присутствии благодарного зрителя. Внезапно машинка умолкла, ножницы щелчком освободили платье от тянущейся от челнока нитки и Юля, натягивая на ходу через верх платье, поспешила к большому зеркалу.

— Ну как тебе? — горделиво покрутилась соседка перед зеркалом с подкупающей искренностью

— Отпад…- пробормотал я с чувством самой пылкой благодарности.

Моднице было чем гордиться — на моих глазах за вечер бесформенные лоскуты превратились в приталенное, модное платье, а стояк в моих штанах естественным образом успокоился, оставив после себя приятную истому и большое мокрое пятно.