давай… давай как – нибудь приколемся – кем – нибудь прикинемся! давай прикинемся, что мы патриоты, идущие вместе, – и, втайне от друзей и родных рыская ночами по порносайтам, мы будем скачивать фотки исключительно русских мальчиков, беспечно совокупляющихся в разных позах на фоне типично русских пейзажей – на фоне ковриков и березок, и потом… потом, глядя на эти возбуждающие картинки, застывшие на наших мониторах, мы будем сжимать под столом в горячих ладонях свои напряженно торчащие члены, будем их жарко тискать, затаив дыхание от привычно нарастающего наслаждения, – и члены наши, задеревеневшие в кулаках, будут плеваться в ответ липким горячим семенем, заставляя нас сладко содрогаться от одиноких оргазмов… и – носовым платком вытирая клейкие пальцы, залитые спермой, мы, еще секунду назад жадно смотревшие на свои мониторы, будем – в который раз! – устало и безнадёжно презирать себя за эту неистребимую тайную страсть, накатывающую на нас по ночам, и голые русские мальчики, весело трахающие друг друга на фоне ковриков и берёзок, еще секунду назад возбуждавшие наше воображение, уже не будут казаться нам такими сладко желанными и бесконечно соблазнительными, – комкая в пальцах мокрые, спермой пропитанные носовые платки, мы равнодушно нажмём на кнопку «закрыть», и голенастые русские мальчики, весело и беззаботно совокупляющиеся в самых разных позах, тут же исчезнут, как наваждение, с наших бессонных мониторов – до следующего «сеанса»… но! разве ты не знаешь, что мир безнадёжно погряз в лицемерии? и – одиноко кончая в свои кулаки по ночам, при свете дня мы будем уверенно и громогласно клеймить тлетворное влияние Запада с его порнографией духа, проникающей в наши дома, и все, неискушенные в бессмертном учении дедушки Фрейда, будут, слушая нас, простодушно думать, что мы, молодые патриоты, сплоченными рядами идущие вместе, действительно так считаем и так – именно так! – думаем, и никто… никто не будет ведать и знать, что мы, при стечении публики клеймящие тлетворное влияние Запада, таким изощрённым образом мстим окружающему нас миру за свои бесконечные ночные бдения, и никто… никто, слушая нас, не будет даже догадываться, что вся эта высокопарная болтовня есть ни что иное, как банальное словоблудие – вербальная мастурбация, и ничего более, – слушай, давай! давай приколемся – небесплатно прикинемся, что мы – скинхеды… что? не скинхеды? подожди… а кто? молодые патриоты? э, какая, блин, разница, если у тех и других – одни кукловоды… ну, хорошо, хорошо, – не будем спорить! как говорится, было б из – за чего… тем более, что дрочат – прости, мастурбируют – кулаками все одинаково: и скинхеды, и патриоты, и беспартийные беспризорники; вот именно: языками, может, и по – разному, а кулаками – точно одинаково, – давай… давай прикинемся, что мы – истинные патриоты, идущие вместе…

или – нет! давай лучше прикинемся – приколемся… знаешь – кем? скаченными килобайтами, что застыли – замерли на чьих – то бессонных мониторах, – запечатлённые в миг соития – в момент сладострастного совокупления – мы, симпатичные пацаны, трахающие друг друга в юные попки, будем будить в душах смотрящих на нас неистребимое желание делать то же… да – да, то же самое! – и смотрящие, тиская в кулаках напряженные члены, будут воображать себя на нашем месте и, сладострастно содрогаясь от нарастающего удовольствия, будут тихо мечтать о чём – то подобном, – слушай, давай… давай прикинемся фотомоделями, беззаботно и весело позирующими для голубых порносайтов… о, да у тебя уже стоит! и такой твёрдый… блин, как кремень! и размер ничего… оснащен ты, однако, прилично! господи, да не щупаю я тебя, не лапаю! ну, скользнула моя рука вперёд, скользнула – и что с того? подумаешь, запретная зона… ты еще знак прицепи, что запретная зона… или – шлагбаум на брюки приделай, – вот смеху – то будет! у меня, кстати, тоже стоит… нет, не шлагбаум стоит – не смеши, – хуй у меня стоит… да нормально всё это, нормально! ненормально будет, когда он не встанет… кстати: ты измерял? что значит, «в смысле»? без всякого смысла, – линейкой когда – нибудь измерял, на сколько сантиметров твой агрегат в боевом состоянии тянет… нет? и даже мысли такие в голову не приходили? ну, ты даёшь… у тебя что – не было в детстве нормальных друзей? были? и чем же вы, интересно, занимались – чем, взрослея, интересовались? в шашки играли? н – да… потому тебе и вспомнить нечего, что нечего вспоминать; а мы в детстве измеряли – сравнивали, у кого больше… что значит – «зачем»? во – первых, интересно было… а во – вторых, игра у нас в детстве была такая: у кого писюн больше – тот, значит, круче, и не просто круче, а тот – «мужчина», и он – в роли мужчины – сверху… ну – да, кто – то сверху, а кто – то снизу, – я же говорю, что игра у нас в детстве была такая – детская игра «в папу – маму»: друг друга мы, пацаны, типа трахали… почему «типа»? а потому что друг другу не засовывали, один в другого не проникали – не по – настоящему, то есть, всё это было… так, баловство! конечно, приятно… еще как приятно! – ёрзая друг по другу, тёрлись друг о друга писюнами… конечно, кончали! еще как кончали… а чего ты, собственно, удивляешься? – многие в детстве так играют, и удивительного в этом ничего нет… где находился в таких играх я? а это – смотря с кем! у одноклассника Толика, к примеру, писюн был чуть больше, чем у меня, и с Толиком, когда мы шли после школы к нему домой, я выступал «в роли женщины»: мы приспускали брюки, я ложился на живот, он на меня ложился сверху и, обнимая меня за плечи, судорожно сжимая свою голую попку, с сопением ёрзал, елозил по мне – тёрся своим напряженно торчащим члеником о мои пацанячие булочки… нет, я же сказал, что всё это было по – детски, и в попу, в очечко то есть, он мне не всовывал – на это ума у нас ещё не хватало… а у Игоря и у Жеки – у обоих – писюнчики были чуть поменьше моего, и об их упругие попки своим писюном тёрся я… ну, и Толик, конечно, тоже… тоже тёрся, – я «ебал» Игоря и Жеку, а Толик «ебал» нас троих; а когда приходил Серёга, то «в роли женщины» запросто мог оказаться уже сам Толик, а не только Игорь, Жека или я, – писюн у Серёги был больше всех… кроме того, у Серёги уже росли вокруг писюна – у основания – длинные черные волосы, и кустик чёрных курчавых волос уже был над писюном – на лобке, и – когда Серёга, с сопением елозя и содрогаясь, кончал, на моём теле всегда оказывалась его клейкая горячая влага… нет, в жопу он мне не всовывал; хотя, нет – вру, – однажды, когда мы – я и Серёга – были вдвоём, Серёга попытался мне вставить по – настоящему, но у нас ничего из этого не получилось: мне было больно, и я от такого новшества категорически отказался… да, отказался; а мог бы и согласиться – потерпеть немного… что – моя рука? у тебя в трусах? и в самом деле… ну, не знаю, как она там оказалась! блин, это не рука, а какая – то Мата Хари – везде пролезет… да откуда ж я могу знать, как моя озябшая рука оказалась в твоих жаром пышущих плавках – трусиках? говорю тебе: Мата Хари… и ничего я тебе не дрочу, – не выдумывай! говорю тебе: не выдумывай, – не дрочу я тебе твоего пацана… и не поддрачиваю, – стой спокойно… ну, в трусах моя рука, в трусах, и – что теперь? вытаскивать её, что ли? пусть уже будет там… да ладно тебе! не обкончаешься… а я говорю: не обкончаешься! и вообще… ничего плохого моя рука тебе не сделает – пусть она будет там, где есть… типа – с визитом дружбы… ох, какой ты несговорчивый! ну, хочешь… хочешь – засунь свою руку в трусы мне тоже… ну – да, в трусы, – а что здесь такого? ни засады, ни капкана там нет… говорю тебе: не бойся – засовывай! ну, смелее… вот так! чувствуешь, какой он горячий? губы можно обжечь… что значит – на что я намекаю? ни на что я не намекаю, – стой… а тебе что – послышался намёк? ишь ты! какое у тебя игривое воображение…

слушай! ну давай… давай кем – нибудь прикинемся – как – нибудь приколемся! давай прикинемся, что мы сперматозоиды, выпущенные с миллионами своих собратьев из напряженно торчащего писюна одиноко взрослеющего подростка, торопливо мастурбирующего по вечерам над голубым унитазом… мальчишка, глядя на капли своей перламутровой спермы, заправит обмякший писюн в трусы и, выпустив из сливного бачка воду, выйдет из туалета, с напускной беспечностью закрывая за собой дверь, а мы… о, нам до него, до этого взрослеющего мальчика, одиноко терзающего по вечерам в туалете – пенале свой возбуждённый член, уже не будет никакого дела: смытые, слизанные со дна унитаза шумящим водопадом, мы уже будем, обгоняя друг друга, весело нестись по канализационным трубам, и по пути нам то и дело будут встречаться другие сперматозоиды, выпущенные из сотен и сотен других писюнов, и мы, видя эту нескончаемым потоком летящую массу протеина, с удивлением вдруг откроем для себя, что, оказывается, в большом городе в одно и то же время тысячи пацанов, стоя над унитазами в разных квартирах на разных этажах, одиноко мечтают о любви, воображая рядом с собой девочек или мальчиков, женщин или мужчин… кто знает, о чём мечтают взрослеющие мальчишки, сладострастно сжимающие в кулаках свои вожделением набухающие члены, – какие грёзы терзают их юное воображение, что за картины разворачиваются перед их мысленными взорами, устремленными в собственные бушующие фантазии? дверь за спиной закрыта, шорты приспущены, полусогнутые в локтях руки ритмично двигаются… и когда, отстрелявшись, одни покидают туалеты, им на смену – на других этажах в других квартирах – в точно такие же туалеты заходят сотни других «пулеметчиков», чтобы, сжимая в кулаках дымящиеся стволы, точно так же мечтать о заветном, приоткрыв от усердия рот, и эта бессрочная вахта, в разное время суток осуществляемая с разной – то ослабевающей, то усиливающейся – интенсивностью в разных концах большого города самыми разными, совершенно не знакомыми между собой мальчишками, есть не что иное, как бесконечная, никем не контролируемая молодая мечта о Великой Любви, ежесекундно умирающая в канализационных трубах и, как птица Феникс, возрождающаяся вновь, – слушай, давай приколемся, что мы – сладкими оргазмами рождённые юные сперматозоиды, в вечное никуда несущиеся по канализационным трубам…