(зимние истории)

Жил был дед. Умерла у него жена. Дед погоревал один годок, да и женился он на другой бабе.

У деда была дочка и у бабы была дочка. Все знают, как девушке с мачехой жить: повернешься – бита и недовернешься – бита. А родная дочь что ни сделает – за все гладят по головке: умница.

Звали дедову дочку Настенька, а старухину дочку — Веруха.

Матчеха не кормила не поила дедову дочку, Настеньку. Потому дедова дочка стройная была, даже худенькая. Где уже было ей раскормиться на старухиных харчах.

Старуха даже не одевала дедову дочку как следует. Полушубка теплого она Настеньке никогда не купила. Пол зимы дедова дочка раздетая ходила, да в одном сарафане и в старых валенках. Даже в деревне над ней все потешались, вот, мол, как оборванка ходит.

Вот, думала старуха, заболеет, может, дедова дочка да и сама помрет, так от нее избавлюсь. А дедова дочка все не болела, а наоборот веселая стала, да зиму и мороз полюбила, со временем.

Настенька по злой старухиной воле пол-зимы раздетая проходила, в сарафане да в одних дырявых валенках. Помучилась она от холода, да сама не заметила как закалилась и к морозу то привыкла. Круче деда Матвея, деревнского, который в прорубь однажды окунался.

И работала дедова дочка по старухиной указке с утра до вечера, чуть только затемно домой поспать заходила, а старуха её еще до зари будит, вставать велит и работу всякую по дому делать.

А старухина дочка Веруха все на печи сверху сидела, пироги маковые ела, да сверху на бедную Настеньку покрикивала, мол, поди туда, сделай то, принеси да подай сё. Так дедова дочка и вертелась, всем услужить пыталась. Еле успевала.

Падчерица и скотину поила-кормила, дрова и воду в избу носила, печь топила, избу мела еще до свету… Ничем старухе не угодить – все не так, все худо.

Старая баба расходится – не скоро уймется. Вот мачеха и придумала падчерицу со свету сжить.

– Вези, вези ее, старик, – говорит мужу, – куда хочешь, чтобы мои глаза ее не видали! Вези ее в лес, на трескучий мороз. Пусть там одна сидит, с холоду помирает.

Старик затужил, заплакал, однако делать нечего, бабы не переспоришь. Запряг лошадь: – Садись, милая дочь, в сани. Повез Настеньку в лес, высадил в сугроб под большую ель и уехал.

Девушка сидит под елью, дрожит, озноб ее пробирает. Да как ей согреться было, в одном старом сарафане и в валенках.

Вдруг слышит – невдалеке Морозко по елкам потрескивает, с елки на елку поскакивает, пощелкивает.

Морозко тот баломутом да шалопаем слыл в народе. Не прочь он был честных людей поморозить для своей забавы.

Интересно Морозке стало, почему девивица под елью зимой сидит, почти раздетая, в одном сарафане. И как она так его стужу выдеживает?

Оборотился тогда хитрец Морозко зайцем, и к Настеньке прискакал, потом ее спрашивает,

– Тепло ли тебе, девица?

А Настенька догадалась, что это Морозко шалит, и ему отвечает.

– Ой, тепло мне, заюшка.

Ускакал заяц, и оборотился обратно в Морозко. Морозко стал ниже спускаться, чтобы поглядеть, сильнее потрескивает, пощелкивает.

Глядит Морозко, как девица сидит, дрожит, зубами стучит, а щеки то у неё все румяные, не сдается девица, не плачет.

Вот те на, подумал Морозко, как же это она моей стужи то не боится? Решил Морозко испытать девицу, помучить холодом. Долго ли она просидеть так сможет?

А она все сидит, и терпит, не сдается. Надоело Морозке ждать, решил он пуще прежнего девицу испытать. Подул он сильно, и слетели с Настеньки ее дырявые валенки, улетели прочь под ветром.

Осталась Настенька босая в одном сарафане сидеть. Ножки голые под себя поджала, краем сарафана прикрыла, сидит на снегу под елью да пуще прежнего дрожит, зуб на зуб не попадает.

Оборотился тогда хитрый Морозко вороном, слетел на ветку пониже, и у Настеньки спрашивает

– Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?

Она чуть дух переводит, морозные облачка от дыхания у нее с замерзших губок срываются:

– Тепло, воронушка, тепло, батюшка.

Удивился ворон, захлопал крыльями, улетел, снова в Морозко оборотился, и с ветки заглядывает, как там девица, что поделывает.

А Настенька все сидит на снегу, дрожит, изо рта на замерзшие пальчики дует, согреть пробует, а щечки у нее все еще розовые остаются.

Рассердился Морозко, не захотел поверить что девица его пересиливает, и решил испытать ее ещё пуще прежнего.

Как задул сердитым ветром морозко, как засвсистел, что сорвало с Настеньки её старый сарафанчик, совало платьице, и унесло прочь.

И осталась Настенька на снегу совсем голенькая, даже без белья нижнего. Ведь не покупала ей старуха белья никакого.

А Морозко еще ниже спустился, пуще затрещал, сильнее защелкал. Спрятался Морозко за деревом, стоит и смотрит.

Завизжала тогда Настенька от стыда да холода, запрыгала. Почувствовала она что замерзает. Но вместо того, чтобы стоять и горевать, Настенька, чтобы согреться, затопала ножками и в пляс пустилась.

Крутится, танцует Настенька на снегу, только голые пятки мелькают. Танцевала она так, пока не согрелась. Удивился тогда Морозко, на неё из-за ели поглядывая. Не видал он еще такого, чтобы люди, коли замерзнут, в пляс пускались. Не слыхал он о таком.

Потом села Настенька голой попой на снег, зарылась в сугроб от ветра, сама сидит, дрожит, зубами от холода стучит, руками себя за плечики голые потирает.

Удивился тогда сердитый Морозко, как же эта девица его, богатырского мороза, пересилила. Решил в последний раз ее проверить.

Оборотился тогда Морозко в купца богатого, сидящего в санях да правящего за возжи лошадью. На санях поклажа, сундуки лежат с товаром разным, который купец на ярмарку везет, людям показывать, покупателей зазывать, да дорого продавать.

Подъехал Морозко — купец на санях к тому сугробу, в котором бедная дедова дочка от стужи и ветра пряталась, так что только ее голова да плечи торчали.

Остановил он возле нее сани, и спрашивает,

– Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная? Тепло ли тебе, лапушка?

Девица окостеневать от холода стала, чуть-чуть языком шевелит:

– Ой, тепло, голубчик Морозушко!

— Да что ты там в сугробе делаешь? Выходи по мне, садись в сани.

Хотела было дедова дочка из сугроба вылезти, да постеснялась, что она голая была. Не прилично так девушке голой перед незнакомым мужиком разгуливать. Ответила,

— Нет Морозушка, я лучше здесь в сугробе посижу, но только тебе голая не покажусь.

Понял Морозко, что победила его девица, холода лютого не побоялась, выдержала.

Тут Морозко сжалился над девицей, окутал ее теплыми шубами, отогрел пуховыми одеялами. Выложил с саней сундук с приданным да богатыми подарками.

А мачеха по ней уж поминки справляет, печет блины и кричит мужу: – Ступай, старый хрыч, вези свою дочь хоронить!

Поехал старик в лес, доезжает до того места, – под большою елью сидит его дочь, веселая, румяная, в собольей шубе, вся в золоте, в серебре, и около – короб с богатыми подарками.

Старик обрадовался, положил все добро в сани, посадил дочь, повез домой. А дома старуха печет блины, а собачка под столом:

– Тяф, тяф! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину замуж не берут. Старуха бросит ей блин:

– Не так тявкаешь! Говори: «Старухину дочь замуж берут, а стариковой дочери косточки везут…»

Собака съест блин и опять:

– Тяф, тяф! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину замуж не берут. Старуха блины ей кидала и била ее, а собачка – все свое…

Вдруг заскрипели ворота, отворилась дверь, в избу идет падчерица – в злате-серебре, так и сияет. А за ней несут короб высокий, тяжелый.

Старуха глянула на свою падчерицу, как она вся нарядная на санях с дедом приехала, и руками всплеснула. А потом руки врозь расставила.

– Запрягай, старый хрыч, другую лошадь! Вези, вези мою дочь Валюху в лес, да посади на то же самое место…

Старухина толстая дочь Валюха упиралась, не хотела она в дедовы сани садиться, в лес на трескучий мороз ехать. Да старуха ее сама заставила, скалкой стукнула, смирно сидеть ей велела.

Старик усадил старухину дочь в сани, повез ее в лес на то же место, вывалил в сугроб под высокой елью и уехал.

Старухина дочь сидит, зубами стучит. В полушубок старухин меховой прячется, в тулуп закутывается. А Морозко по лесу потрескивает, с елки на елку поскакивает, пощелкивает, на старухину дочь поглядывает.

Оборотился Морозко зайцем, и прискакал к старухиной дочке. Спрашивает,

– Тепло ли тебе, девица?

А она ему:

– Ой, студено! Поди сюда, заяц, тут я с тебя шкуру сдеру, себе на плечи повешу. ..

Ускакал заяц от нее, и снова в Морозко оборотился. Рассердился на неё Морозко, задул сильнее, у старухиной дочери сапоги с ног вертом сдуло, и осталась она босая сидеть под елью.

Морозко стал ниже спускаться, пуще потрескивать, пощелкивать. Посмотрел он что старухина дочка поделывает.

Смотрит, как Веруха, старухина дочка, сидит, дрожит, босые ноги поджала под себя, и под полами тулупа прячет.

Оборотился Морозко вороном, слетел с ветки на землю, и спрашивает,

– Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?

– Ой, руки, ноги отмерзли! Полети сюда, ворон, я то у тебя перья пообщипываю, да ими и укроюсь.

Рассердился ворон и улетел, сел на ветку, и оборотился снова в Морозко,

Еще ниже спустился Морозко, сильнее приударил, затрещал, защелкал. Потом подул он ветром так сильно, что сорвало со старухиной дочки тулуп, а потом сорвало с неё и сарафан.

Осталась старухина дочка стоять в одном нижнем белье и босая. Стоит старухина дочка, дрожит, на Морозко злыми словами ругается.

Рассердился на неё Морозко. Решил в последний раз ее проверить.

Оборотился тогда Морозко в купца богатого, сидящего в санях да правящего за возжи лошадью. На санях поклажа, сундуки лежат с товаром разным, который купец на ярмарку везет, людям показывать, покупателей зазывать, да дорого продавать.

Подъехал Морозко — купец на санях к старухиной дочери. Спрашивает,

– Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?

– Ой, совсем застудил! Сгинь, проклятый Морозко! Давай скоре уже свой сундук с приданным да богатыми подарками. Я домой уже хочу!

Рассердился на неё Морозко, решил что не будет с этой девицы проку. Щелкнул он своим кнутом лошадь, и умчался на санях в лес, только от его саней след и видели. И никаких подарков он ей не оставил.

Осталась старухина дочка стоять в лесу в одном нижнем белье, замерзла совсем, окостенела, чуть только жива осталась. Прошло время, а старуха посылает мужа:

– Запрягай скорее, старый хрыч, поезжай за дочерью, привези ее в злате-серебре… Старик уехал. А собачка под столом:

– Тяф! Тяф! Старикову дочь женихи возьмут, а старухину дочь в рогоже везут.

Приехал старик на санях обратно в лес, а старухина дочь вся замерзшая в нижнем белье стоит, дрожит.

Завернул он старухину дочку в рогожу, усадил в сани, накрыл сеном, да привез домой.

Заскрипели ворота, старуха кинулась встречать дочь. А та чуть живая от холода в санях сидит. Занесли они со стариком старухину дочь, да на печь греться положили. Так там старухина дочь два дня на печи пролежала, пока не отогрелась. И потом целый год кашляла.

* * *