У всякой школы есть свой ангел-хранитель. Или бес-искуситель, или и то, и другое в одном лице — школьный домовой. Был такой домовой и в школе Вовки Макарова. Только он до поры о нем не знал…

Ребята перед физкультурой всегда переодевались в одной и той же раздевалке. Именно поэтому в ней поселился неискоренимый мужской запах пота и табака. Выросли парни, заматерели, скоро кому-то в армию, кому-то на завод, кому-то в институт. Еще пара месяцев, и, здравствуй, взрослая жизнь!

Разумеется, переодевался в этой раздевалке и Вовка Макаров. Не с девчонками же, толкаясь и обжимаясь. Хотя хорошо бы!

В этот раз затыркался Вовка, засуетился. Лопнул шнурок на кедах и резинка на черных физкультурных трусах. Проклятие! А тут еще учительница заглянула. Торопит! Да хрена ли! Без трусов, что ли идти? В одних плавках? С четким бугром спереди, как у балеруна? Не пойду, решил Макаров и показал негодные трусы Валентине Васильевне. «Ну, тогда сиди здесь, вещи сторожи», – сказала она и исчезла.

Макарова всегда интересовало обилие дверей в раздевалке. Кроме входной, были еще две. Положим, одна, обычно наглухо запертая, вела в «женскую» половину. А другая? Делать особо было нечего, и Вовка подергал обе двери за ручки. «Женская», как всегда, была на замке, а вот другая оказалась открытой! Туда, в темноту, Макаров и шагнул, особо не задумываясь о том, что будет дальше…

Вовка был в таком состоянии, что дрочить в одиночестве надоело, с друзьями – стыдно, а поиметь девушку со всеми вытекающими из нее последствиями было как-то боязно. Вот и стоял на дороге, словно витязь на распутье перед камнем с надписями, а что написано, не разобрать. «Иди прямо!», – сказал голос. Макаров всегда был послушным мальчиком. Скажет мама: «Иди, Вовка, на горшок!», шел, хотя и не хотелось, скажет бабушка: «Иди, Володенька, кашку есть!», тоже шел, прикажет отец: «Не мешайся под ногами, иди, погуляй, лучше!», тем более шел. И сейчас он пошел прямо, да и голос был женским и показался знакомым. Шел Вовка, шел, держась за пыльную стену, и оказался перед темной дверью, за которой был свет. Потому что из щелей выбивались лучи. Улица, что ли, подумал Макаров. «Нет, не улица», – ответил голос. – «Все еще подвал. Ты заходи смелей». Макаров нашарил дверную ручку и потянул. Дверь, чуть скрипнув, отворилась, и в глаза ударил яркий после темноты свет. «Постой немного», – сказал голос. – «Глаза привыкнут, и тогда…». А что тогда, хотел спросить Вовка, но не успел, потому что глаза открылись сами, и он узрел Таньку Дудину, одетую только в очки. В дурацкой коричневой роговой оправе, которые ее портили ее миловидное и даже красивое лицо. Она. кажется, давно прошла фазу девушки, и казалась женщиной, случайно попавшей в среднюю школу. Так вот, Танька Дудина, освещенная яркой одинокой лампочкой, сидела на каком-то ящике и левой рукой теребила темный сосок, а правой – быстро-быстро нажимала что-то среди темных густых волос между широко распахнутых белых бедер.

— Тань, ты-то как тут? – еле переводя дух, вымолвил Вовка.

— Живу я здесь! – ответила женщина, быстро превращаясь из рослой Дудиной в миниатюрную Леночку Годину, известной Макарову тем, что она «доставляла себе удовольствие» прямо в классе, и которой он тайно вожделел.

— Ну. как, похожи? – спросила Танька-Ленка, и сильно, до телесной дрожи, стиснула миниатюрные бедрышки. – Ох, маменьки, хорошо-то как!

— Очень похожи, – еле выдавил Вовка. – А Вы кто?

— Я – дух твоей школы, дурачок! – сказала Ленка, быстро превращаясь в математичку, которая Макарова не любила и ставила ему оценки не выше четверки.

Лидия Сергеевна, как дядя Сэм вытянула палец и, сверкнув золотыми очками, сказала страшным голосом:

— Я все про тебя знаю, Макаров! Дрочишь? Тогда иди к доске! Покажи нам все, что умеешь!

И неожиданно засмеялась маминым смехом.

— Ну, что, похоже? Ладно, не буду больше пугать.

Она снова превратилась, но на этот раз в незнакомую девушку с темной толстой косой в светлой рубахе и темном сарафане.

— Вот такая я была на самом деле.

— А сейчас? А сейчас какая Вы?

Макаров почему-то совершенно не боялся ни этой девушки, ни ее превращений.

— Опять ты ничего не понял! – всплеснула руками девушка. – Я же дух, дух твоей школы! А у духа нет тела!

— Но Вы такая настоящая!

— Ага. Я Акулина Полякова, которая…. Хочешь знать, садись рядом и слушай.

Вовка сел на такой же ящик, покрытый старой газетой, и навострил уши.

— Вот тебе, Вовка Макаров, хотелось учиться?

— Нет, – честно ответил Макаров. – Я, когда был маленький, походил в школу недели две и сказал, что мне все надоело, что я в школу больше не пойду.

— Вот видишь! – огорчилась Полякова. – А я хотела учиться. На этом месте когда-то стоили школу для бедных, а я приносила строителям поесть, смотрела, как они работают, и просила: «Скорее, дяденьки, скорее, а то меня замуж отдадут, и я поучиться не успею!».

Какая же ты, Акулина Полякова, дура, подумал Макаров.

— Может, и дура, – согласилась Акулина. – Но тем не менее.

— Ну и как? Поучилась?

— Не-а. Замуж хотели выдать за купца Иголкина.

— А вот с этого места попрошу поподробнее! – пошутил Вовка.

— Да что уж тут подробней-то! Я как сватов увидела, пошла в сарай и удавилась на вожжах…

— Ну, ты, Акулька, все-таки дура набитая, честное слово. Ф-фу…. Ну, а потом, как тут оказалась?

— Плохо помню. Вот свет запомнила, облако запомнила говорящее. Красивое! «За то, что повесилась, не хвалю!», – сказало мне облако. – «А за такую тягу к знанию быть тебе, Акулина, школьным ангелом пятьсот лет. А там посмотрим. Бац, и я оказалась на этом месте. Сто пятьдесят лет оттарабанила, еще триста пятьдесят осталось. Вот так-то, Вовка Макаров.

— Скучно, наверное, на одном месте сидеть?

— Поначалу скучала. Потом привыкла. Это ведь уже третья школа на этом месте. Хожу по урокам, знаний набираюсь, может, повышение какое выйдет…

— А ребята интересные, разные. – продолжила Полякова после некоторого молчания. — Балбесов, конечно, много. Но и старательных тоже хватает. А когда научилась в чужое тело вселяться, вообще веселуха пошла. Старшие-то ребята, в туалет не только поссать ходят. Да и девочки тоже. Дрочат, я тебе скажу, все. А кто не дрочит, того я прошу тихонечко. Ох, здорово! Они стараются, а кайф – пополам! Одного паренька раз пять попросила, так его в больничку увезли. Но живой, живой…. Ночью, правда, скучновато. Если ты в курсе, в школе директор живет, Матрена Семеновна. Она хоть и старенькая, а мужички-то к ней шастают! Я все про всех знаю! А надоест чужие мысли читать, так я в окно смотрю, или по территории гуляю. Только вот за забор – ни-ни! Табу! Нельзя, значит…

— А в чужом теле ты не пробовала выходить?

— В чужом?

— Да. Вселишься в чужое тело, и пошла гулять! А?

— А что, это мысль! Давай я в тебя вселюсь?

— А давай! Только не задрачивай меня до потери пульса. Договорились?

— Договорились! А после уроков я в тебя вселюсь, и мы пойдем к тебе в гости.

— А чего тянуть-то! Вселяйся сейчас.

Все произошло в мгновение ока. Акулина исчезла, а Вовка ощутил в члене приятное покалывание. А потом он понял, что надо быстро обнажить нижнюю часть тела…

Так сладко и долго Макаров еще не кончал. Сперма вылетала упругой струей, и не точками азбуки Морзе, а длиннющими тире. В яйцах возилась Акулина, и побадривала: «Еще, давай еще! Молодец!».

Когда все кончилось, и Вовка вытер член газеткой, Акулина сказала:

— Тебе, Вован, в раздевалку пора!

— А может, еще спустим? – вкрадчиво поинтересовался Макаров.

— Нет-нет! Н первый раз хватит! Я сейчас тебя перемещу…

И Макаров, как был со спущенными штанами, оказался в физкультурной раздевалке в самой гуще полуголых потных девчонок…