13.

Сашка с силой рванул воротничок рубашки, и две пуговицы с пластмассовым цоканьем покатились по кафелю мужского туалета.

Здесь ничего не изменилось с того момента, когда он вышел из дверей с двумя воздушными шариками, наполненными водой. Теперь эти шарики упруго колыхались на Сашкиной груди, больно стягивая кожу.

– Ничего, ничего… – приговаривал парень, торопливо разоблачаясь. – Сейчас… вот… Еще немного…

Мамина юбка тяжело упала на пол.

14.

Костер разгорался все ярче и ярче. Отблески неровного пламени шныряли по классу, как маленькие кривые гномы, выхватывая из мрака то согнутую спину Толяна, то блестящие глаза Игаши, то бледное лицо Михона.

Огромная карусель медленно крутилась в ритме суетливых движений Толяна. От костра отчетливо заклубилась жара, жадно распространяясь по классу.

– Сюда девчонку надо! – вдруг злобно проговорил Толян, искоса глянув на друзей.

– Да где ж мы ее тебе… – недоуменно хмыкнул Игаша.

– Девственницу! – рявкнул Толян.

Игаша открыл рот.

15.

Мозаика легко крошилась на пол, затянутый вытертым линолеумом, и на коричневый плинтус с древними натеками краски. Серая известковая пыль маленькими облачками клубилась возле стены, где стояла высокая полноватая женщина, прислонившись щекой к прохладным разноцветным камушкам.

Учительскими пальцами с коротко подстриженными ногтями Анна Евгеньевна водила по стене, отколупывая то, что можно было поддеть.

– Сан! – негромко говорила женщина, чуть улыбаясь. – Сан! Теаджор!. . Амузар нос! Теаджор!. .

Она упивалась настенной книгой, как голодный гурман. Она читала надписи, едва касаясь их взглядом. Она видела выплывающих из плоскости пестрой мозаики смутные образы, смутные и понятные одновременно. Они обволакивали ее, даря невиданный доселе душевный покой и маня к себе, за собой…

Анна Евгеньевна целовала пухлые губы чьего – то ужасно симпатичного лица, и те отвечали ласковыми прикосновениями. Любовный дурман приятно пьянил голову, и толпы мурашек толкались на спине.

Губы сменялись изящным изгибом крепкой груди, изящным до невозможности, до легкого стона с досады, что ничего лучшего в мире не существует. Анна Евгеньевна высовывала язык и осторожно облизывала дерзко торчащие соски. Они темнели и сморщивались от удовольствия, внезапно сменяясь густыми зарослями мелких кудрявых волос, из самой гущи которых неторопливо и уверенно вырастал матовый банан фаллоса. И тогда учительница открывала рот, принимая на язык всю тяжесть крупной головки, круглой и пахнущей олифой.

– Амузар нос! – невнятно мурлыкала Анна Евгеньевна, прижимаясь к стене как можно плотнее.

Член сменился женскими складками, похожими на свежий сочник с творогом.

– Сан теаджор! – женщина припала к щели…

17.

В каморке сторожа тихо плакала Маринка.

Абсолютно обнаженная она сидела на столе с гитарой в руках и перебирала струны. Девчонка не умела играть, хотя ее пытались научить дворовые ребята; она считала себя слишком тупой для этого.

Но сейчас расстроенная гитара звучала невероятно мелодично и трогательно; музыка разболтанных струн и неумелых пальцев проникла внутрь Маринки, вызывая ее на откровенность.

– Вот видишь… – шептала голая девчонка, обнимая желтую гнутую фанеру, покрытую лаком. – Видишь – мне нечего больше скрывать от тебя!. . Я такая дрянь!. . Я всегда была ею!. . Мне так хо – отелось, а Сережка… Сережка ничего мне не мог дать… Я его так ненавижу… И я перед ним так виновата… А у того парня… Игоря… нет, Олега… или Игоря?. . у него так пахла водолазка… и родителей не было дома… и видак у него новый… и така – ая кассета… В ней я увидела себя!. . Я тут же поняла, что та шлюха на четвереньках – это я!. . Я всегда была ею! Я только одного не помню – было ли мое лицо похоже на ее, когда тот, в водолазке, кончил… Я надеюсь, что было похоже, я верю в это… Потому что это та – ак приятно!. . Это такой кайф!. . Это так прикольно… Это так… Это. .

Маринкины рыдания сменились мелким хохотом – сначала тихим, а потом все более заливистым, радостным,

свободным?

и гитара загудела в ее руках яростным звуком басовых струн.

Звуком зудящей похоти.

Мелодия разгонялась все быстрее, аккорды следовали один за другим, тонкие девичьи пальцы ловко перебирали струны, собирая воедино то, что когда – то было разрушено, разбито, предано забвению.

Лопнувшая струна до крови рассекла запястье.

Голая Маринка вздрогнула, выронив гитару из рук, и…

20.

: Анна Евгеньевна закашлялась, а потом ее вырвало сухим известковым потоком…

21.

: Сашка сел на пол, прислонившись спиной к стене, с тихим отчаянием глядя на свою грудь. На свою женскую грудь…

22.

: Толян все быстрее бормотал «Девственницу! Девственницу!», а потом Игаша испуганно вскрикнул, увидев желтые хищные глаза приятеля…

23.

Михон, сбежавший из класса, уставился на неожиданно сложное переплетение ходов и лестниц в коридоре, и в его груди тяжелой гроздью налились виноградины страха.

Глава третья.

1. .

– Моя любовь?. . – выдавила из себя Анна Евгеньевна. – Я: ну, это: я никогда его не видела.

Она подняла голову и тревожно оглядела всех, словно опасаясь, что ей не поверят.

– Да. Не видела. – уже тверже произнесла она и уставилась на ровный огонек свечки. – Все это началось в тот день, когда я отправилась в Москву. Мне надо было доехать до вокзала на автобусе. И так получилось, что это оказался час пик. Давка была страшная: Ну, вы знаете!

Сашка кивнул. Задумчиво кивнула Маринка. А Игаша локтем подтолкнул Михона, и и они переглянулись.

– И вот я задумалась: Одним словом, очнулась я тогда, когда почувствовала как меня: как ко мне сзади прижимаются сильнее, чем следовало бы: Даже в такой тесноте, как в автобусе в час пик! Я: ну, это: не очень люблю, когда меня: когда ко мне пристают:

Женщина вновь перевела взгляд на слушателей и ощутимо покраснела. Но никто на нее не смотрел. Отчасти от того, что подобную историю надо было рассказать каждому из присутствующих, и все думали только о себе.

Анна Евгеньевна помолчала.

– Словом, я ощутила, как между моих ягодиц устраивается некий предмет, продолговатой формы. Это могло быть все, что угодно – ручка от лопаты, зонтик, ребро папки: Но я почему – то знала, что именно это было! И я особенно возмутилась из – за этого. Но именно в тот момент, кто – то прикоснулся к: Ну, это: У меня есть, наверное, такая точка: на теле: Она, как бы это сказать:

– Эрогенная зона, – тихонько подсказала Маринка. Она сидела по – прежнему голая, на столе, обхватив ноги и положив голову на колени. На Анну Евгеньевну она не смотрела, но впитывала каждое ее слово, словно благодатная земля капли дождя.

– Да. – женщина ухватилась за подсказку. – Зона. Я ощутила то, чего со мной никогда не было. Это было приятно. Так приятно, когда я: ну, это: сама себя: тайком от всех:

Несмотря на весь драматизм ситуации, члены всех трех парней мгновенно вздыбились. Ребята одновременно зашевелились, сменяя позы, а Маринка понимающе скривила губы, заметив это.

– Я боялась только одного, – учительница вытерла испачканный известкой подбородок. – Как бы не рухнуть на пол от таких ощущений: Но то, кто это делал со мной, делал все с любовью. И я это знала. Он бы не допустил моего падения. Ласки стали ослабевать, а потом прекратились вовсе. Вот и все.

Все в каморке посмотрели на Анну Евгеньевну, а потом на песочные часы. Пока она рассказывала, песок потихоньку сыпался. Сейчас он вновь замер. На дне стеклянной половины горка песчинок казалось маленькой и одинокой.

– Все? – переспросил Сашка. Он сидел, сгорбившись, тщательно прикрывая свои груди, забывая, видимо, о макияже, который выдавал его с головой. – Немного:

– Немного, – откликнулась женщина с горечью. – А чего вы хотите? Чтобы я открылась вам во всем? Чтобы я рассказала о том, чего не следует вам всем знать?. .

Она раздраженно кивнула в сторону Михона и Игаши. Мальчики недовольно заворочались – Игаша от желания послушать еще, Михон от обиды, что его сравнили с Игашей.

Некоторое время в каморке все молчали. Стучали сердца, потрескивала свечка и времени было еще навалом.