Моя жена горячая.

Оливия, действительно, горячая.

Нет, вы не понимаете.

Вот — Хлоя, моя бывшая… Её можно с полным правом назвать «горячей женщиной». Она неистова в сексе. Она вопит, царапается и кроет матом. Она так подмахивает, что иногда инструмент вываливается из неё, и тогда она лихорадочно и судорожно засовывает его обратно. Секс с ней бесподобен, восхитителен, изумителен… Ну… Был…

Оливиия же, ведёт себя много спокойней.

Но когда дело доходит до соития, когда наши чресла готовы впиться друг в друга, у неё поднимается температура. И она действительно становится горячей. Она вся горит. Щёки полыхают, кожа краснеет, и она мечется, как в бреду.

Первый раз, когда такое произошло, я перепугался. Я ещё не вошёл в неё и, ощутив жар её тела, запаниковал. Начал спрашивать — хорошо ли она себя чувствует, и не надо ли вызвать врача. Короче, повёл себя как дурак.

Вместо того, чтобы утолить страсть разгорячённой девушки, я обеспокоился её здоровьем.

Она и сама перепугалась. У неё такое тоже было тогда в первый раз. И мы действительно обратились к врачу. Я боялся ей навредить и трясся над её здоровьем.

Но нам объяснили, что это нормально. Ну, конечно, не очень нормально, но в пределах нормы. Уж вот такое у неё тело. Уж такой у неё организм.

Теперь, когда она становится горячей, я понимаю, что она готова.

Ещё одна деталь. Она испытывает мощный оргазм, когда я придавливаю её своим телом.

Нет, без гнёта моего веса она тоже оргазмирует, но особенно яркий эффект она получает именно тогда, когда я полностью ложусь на неё.

Весь процесс я стараюсь, чтобы моя Оли чувствовала себя комфортно. Я не придавливаю её своими сто пятьюдесятью фунтами, а опираюсь на локти и колени, легонько целуя её лицо, шейку и титечки.

Но, в самом конце, когда Деличка начинает судорожно шевелить попкой, стонать низким голосом, почти басом, и старается насадиться на мой шланг как можно глубже, её надо придавить. Для того, чтобы она получила ослепительный, сокрушающий оргазм, на неё нужно улечься. Вот тогда: — «О-о-о». Тогда она мечется, как птичка в силках, мычит и иногда кусается.

Но, самое главное, она так зажимает в себе мой инструмент, так сдавливает его, что извлечь моего парня из её приюта становится невозможно. Да я даже и не пытаюсь. Внутри неё я чувствую себя так комфортно, что никогда не спешу покинуть её гнёздышко. Пока она не успокоится. Да и после… Мы, обычно, никуда не торопимся.

Есть ещё одна интересная особенность.

У меня было… Ну, не много, а несколько женщин, с которыми я состоял в близких отношениях до Оливии. Включая мою бывшую жену Хлою. И у всех у них вульва, перед наступлением оргазма, расширялась на пару секунд и только потом наступало время спазматических сокращений.

Понимаете? В тот момент, когда нужны особенные ощущения, когда необходимо плотное соприкосновение органов, когда так важно трение и давление.. . Контакт неожиданно теряется. Во многих случаях это приводило к потере связи и, так и не добравшись до вершины, мы скатывались вниз.

* * *

Не то, чтобы у меня малоразмерный Дик. Я думаю — он средний. Семь дюймов конечно не рекорд, но вполне нормальный черенок. А вот описанные казусы случались время от времени.

Я говорил с парнями, после тройки пива, и они тоже отмечали такую проблему с их партнёршами.

У моей Оливии такого не происходило. Почему — не знаю. Мы с ней всегда в плотном контакте. От начала и до конца. Как в физическом, так и в духовном.

Если вы думаете, что Оливия идеальная женщина, не обольщайтесь. Если она вобьёт что-то себе в голову, даже самую очевидную глупость, то отодвинуть Ливи с её позиции не сможет даже бульдозер. В таких случаях я отказываюсь спорить и уступаю ей. Отсутствие сопротивления действует на мою Пышечку несколько отрезвляюще и она, чаще всего, признаёт свою ошибку.

А ещё она пахнет грушей. Никогда не интересовался, как называется её парфюм, но Ливи очень точно подобрала свой аромат, неяркий, ненастойчивый, неагрессивный, а именно такой, как надо. Свойственный только ей. Мягкий, и тонкий. Из миллионов женщин я безошибочно могу узнать её по запаху.

Почему я запоминаю такие моменты, в сущности — мелочи? Наверно потому, что люблю Олив. Я без ума от этой женщины. И если нам придётся когда-нибудь расстаться (тьфу, тьфу, тьфу) то я просто не стану жить без неё.

И, да! Она моя жена. И у нас есть дочь — Эйлин. Ей четыре месяца, она уже начала самостоятельно садиться.

Эйлин — самая главная часть нашей жизни. Потом идёт наша близость друг с другом. И после — всё остальное, по степени важности.

* * *

Когда я выставил свою жену из дома, Олив тоже засобиралась уходить.

Я зашёл в её комнату, а она упаковывает в большую сумку системный блок своего ПК.

— Оливия, — спрашиваю я её, — что ты делаешь?

— Собираю вещи, — вздохнула она.

— А зачем ты «собираешь вещи»? Я тебя разве гоню?

— Ну… После того как… Хлоя же тут уже не будет жить?

— Олив, ты мне нисколько не мешаешь. Надеюсь — я тоже не доставляю тебе хлопот. Подумай, как следует. Куда ты пойдёшь? Снова к маме, в Дуевест, в это захолустье? Там наверно и интернета-то нет. Как ты там будешь работать?

— Я… Я не знаю…

И прямо слёзки. Двадцать один год ей было тогда. Но, в сущности, совсем ещё ребёнок.

Я приобнял её:

— Девочка, ты не имеешь никакого отношения к тому, что сделала твоя тётка. Прости меня за то, что я тебя обвинил, накричал… Мне просто было больно… Очень больно. Но, на самом деле, ты ни в чём не виновата. Оставайся, очень тебя прошу. В этом доме и так достаточно горя, чтобы ещё один человек пострадал. Ну? Остаёшься?

Она, не поднимая головы, покивала.

— Ну и прекрасно. Разбирай свои баулы, собирай свой компьютер, а я пока пойду, сделаю нам яичницу с беконом.

Яичница с беконом, это, пожалуй, единственное, что я умел делать из еды.

— Не надо, — тихо сказала Оливия, — ты всё время пересушиваешь бекон. Я сама что-нибудь приготовлю.

И пошла на кухню.

В тот вечер мы ели мясо по-французски. Очень, кстати, вкусно.

* * *

Когда я вытурил Хлою из дома…

Нет, ну а что вы хотели. Я же застукал её в своей собственной спальне, с её коллегой, Маконом Дикинсом. Они работали в региональной больнице Independent regional hospital. Хлоя — администратор госпиталя, а Макон начинающий практикующий хирург. Парень на четыре года моложе её и меня. Что-то рановато у жены начался кризис среднего возраста.

Пока бедный парень пытался вытащить свою клистирную трубку из вагины моей жены, я его пришиб. Просто ударил два раза в лицо, тот упал и отключился. Тяжёлое сотрясение мозга.

Хлоя выла как сирена. Она ничего не говорила, только ревела так, что хотелось убавить у неё громкость.

Приехала полиция и медики. Макона увезли в его же больницу, а меня забрали в участок.

На следующий день суд определил мне залог в сумме пять тысяч. И я вышел в тот же день.

Мама внесла деньги. Мне выдали предписание — не покидать город до окончания следствия. Подумали бы — куда я его нахрен покину! У меня две многоэтажки в центре строятся, по заказу муниципалитета.

* * *

Моя мама… О! Моя мама — это нечто. Она была в группе руководителей феминистского движения третьей волны с самого его начала. То есть с девяностого года. У третьей волны женского протестного движения лозунги и требования были совсем уж заумными. Никто их не понимал. Думаю, что и сами феминистки не въезжали в суть предъявляемых ими требований к обществу.

Но! Но в процессе борьбы за равноправие эти тётки добились таких преференций, льгот и привилегий для женщин, что сами офигели.

Но не это главное. Главное что у миссис Лорейн Галбрейд были знакомые во всей конфедерации. Как только возникал какой-то конфликт, вся это стая накидывалась на оппонентов. Да и сами их антагонисты, когда узнавали, с кем связались, быстро сдувались, сворачивались и исчезали за горизонтом.

Да! Мою маму зовут «Лорейн Галбрейд». Моего отца зовут «Ричард», но я его никогда не видел. Мама воспитывала меня одна, жесткой рукой, но мягким сердцем.

Мама тоже жила в Гринвуде, на Коксбери-роут. Ну, знаете, эти консервативные дома, из песчаника, стоящие за металлическими заборами.

Я жил в южной части города, в семи километрах от Коксбери, на Абботт-авеню. Вот такая дислокация. Мда…

* * *

Меня подвезли к дому на полицейском «шевроле». Мамин форд уже стоял на подъездной дорожке.

Они с Оливией не услышали, как я зашёл в дверь. Лорейн что-то рассказывала и они на пару хохотали, как сумасшедшие.

— О! Сынок! Дай я тебя обниму. Как ты себя чувствуешь?…

Мама и Оливия чем-то похожи. Ну, во-первых, они обе небольшого роста, пять футов четыре дюйма. Во-вторых, они обе, как говорится, «пышки».

Знаете, есть женщины «толстушки», у которых отвисает живот и бюст, а попа при ходьбе вздрагивает как желе. А есть «пышки». Вот такие как моя Оливия. Пухленькия, но чрезвычайно энергичная, просто реактивная. У неё ничего не отвисает, она упругая как мячик. И при ходьбе… Если смотреть сзади… А если она ещё и наклонится… Крышу просто сносит.

Мы позавтракали и мама поволокла меня в садик, поговорить.

— Эдвард, — говорила она строго, — Хлою ты потерял. Нет-нет. Я, само собой, тебя не виню. Твоя жена — банальная дура. Я пригласила Элеонору Дауман, она адвокат и моя старая подруга. Если любовник Хлои поднимет вопрос о твоем наказании, то Элеонора всех порвёт на лоскуты, как овчарка наволочку. Об этом не беспокойся.

Я покивал:

— Спасибо, мама. Ты у меня — золото.

А она продолжила:

— А ты… Ты поделишь с Хлоей Блер ваши сбережения пятьдесят на пятьдесят, и пусть она идёт своей дорогой. Дом, сам понимаешь, никто делить не станет, он только твой. А сейчас…

Мама выдержала драматическую паузу.

— Приглядись внимательно к Оливии Эртон. Хлоя мне никогда не нравилась. И я не ошиблась в её оценке. А вот Олив — хорошая девочка. Я давно к ней присматриваюсь и думаю — это то, что тебе нужно.

— Мам! Ну ты… Я ещё даже не развёлся. Я всё ещё люблю эту суку. Я…

— Эдвард! Я не требую от тебя немедленных действий в отношении этой барышни.

Она сказала это так, что стала понятно — могла ведь и потребовать.

— Я сказала — приглядись к ней. Приглядись к ней внимательно. Если ты это сделаешь, то поймёшь, — какое сокровище живёт с тобой рядом.

Я наклонился и выглянул из-за кустов в сторону дома. Оливия убирала посуду со стола и, кажется, что-то напевала.

— Мама, она же ещё так молода. А я уже старик. Ты забываешь — мне двадцать девять.

— Но-но. Если ты старик, то я кто? «Старая развалина», так что ли?

Я растерялся и не знал, что на такое ответить.

Мама положила ладошку на мою руку.

— Эдди, сынок, ты взрослый человек, и я не хочу вмешиваться в твою жизнь. Но я имею право беспокоиться о твоём будущем и давать тебе советы. Мой тебе совет — быстренько разлюбливай эту, как ты сказал, «сучку» и построй новую счастливую жизнь вон с той крошкой.

Она ткнула пальчиком себе за спину.

— Если ты этого не сделаешь, то я буду считать тебя глупцом, а себя плохой матерью.

Мы ещё немного посидели в саду. Уже начала подниматься жара, и мы вернулись в дом.

* * *

Знаете, когда я застукал Хлою с чужим членом в вагине… И когда я прибил её любовника… Я наорал на Олив.

Она прибежала на шум и стояла растерянно в дверях. А я закричал:

— Олив! Ты знала! Ты знала про всё это и молчала! Как ты могла?! Как?!…

Оливия побледнела. Бедная девочка не знала, что делать. А я продолжал:

— Я впустил тебя в свой дом! Я относился к тебе как к младшей сестрёнке! А ты!…

Дурак, короче. Вот спрашивается — чего ополчился на ребёнка. Она и так оказалась в тяжёлом моральном положении. Хлоя — её родная тётка. Как она могла её предать. Как она могла разрушить её брак.

Позже, она сказала мне:

— Эдди, я не могла сделать тебе больно. Физически не могла. Это было выше меня.

Всё правильно. Чего было орать. За супругой надо было получше следить, а не ребёнка обвинять в соучастии.

Каюсь — придурок.

Мда… Вот такая история.

* * *

Всё же хорошо, что я в тот момент не отпустил свою квартирантку.

Оливия тогда уже отучилась четыре года в Вашингтонском университете в Сент-Луисе. Она получила диплом магистра дизайна и компьютерной графики. И в тот же год начала сотрудничать с издательством Гринвуд Публишен Групп. Поэтому ей удобно жить Гринвуде. А моя жена, (её тетка) предложила ей пожить пока у нас. Всё равно одна комната пустовала. Да ещё и мансарда была свободна.

Ей хорошо платили, и она могла бы позволить себе снимать жильё. Но никто её не подталкивал к смене места жительства. Денег за проживание никто не требовал. Я был не против. Пусть девочка живёт.

Мне например нравилось, как она готовит. У Хлои получалось как-то не очень. А Олив иногда выдавала шедевры.

Моя Ливи — художник. Нет, правда — настоящий художник-иллюстратор. В то время она работала над оформлением обложек книг технического назначения.

А потом Олив получила заказ от Нью-Йоркского издательства Эйвон Боок на иллюстрирование книги писательницы Роулэнд.

Я видел эти иллюстрации на восточную тематику, где японские самураи изящно режут друг друга и обнимают прекрасных гейш на фоне цветущих сакур и завитушек морской пены. Красиво.

Сейчас, когда мы уже три года как женаты, Оливия получила заказ от Государственной Типографии США. Я думаю, моя жена — хороший художник. По крайней мере, я восхищён тем, что она делает.

После маминого наказа «обратить внимание на Оливию», я действительно к ней присмотрелся. Ну как я, хе-хе, мог игнорировать мамины указания?

Олив почувствовала моё внимание и начала вести себя… Ну, знаете… Так, как ведёт себя девочка, желающая понравиться.

Она стала носить коротенькие платья. Иногда мелькала передо мной в прозрачной ночной рубашке. А однажды лямочка топика у неё сползла с плеча и почти полностью оголила грудь. О-о, ребята. Это как минимум третий размер.

Женщины!

И я понял, что Ливи — красивая. Не блестящей красотой светских львиц, не обольстительным очарованием дам высшего света. Нет. Но её лицо, её полнота, её улыбка гармонично сливались в бесхитростное, непринуждённое очарование. И я… Я полюбил её.

Простыни ещё не остыли от первой жены, а я уже отдал сердце другой женщине. Наверное я кобелина.

* * *

Однажды, дело было в ноябре, за окном шумел ливень, а я лежал в своей кровати с книгой в руках.

Оливия, в прозрачной ночнушке, остановилась у открытой двери и топталась в нерешительности. Классическая ситуация — ночь, гроза, женщине страшно…

— Оливи, прости меня за бестактность… Но, скажи мне… Хочешь ли ты… Хочешь ли ты поспасть со мной в обнимку?

Да. Вот так вот. Спросил откровенно и прямо.

Олив покраснела, потом побледнела, потом попыталась что-то сказать…

Я похлопал по постели рядом со мной:

— Или сюда, радость моя…

И она осторожно улеглась, положила голову мне на плечо и прижалась всем телом.

Оливия любит целоваться. Она обожает этот процесс. Просто тает от объятий и поцелуев. С упоением присасывается к моим губам, которые ищут её губы и млеет, млеет, млеет. Я однажды (совершенно случайно) засёк время. Мы в течении двадцати двух минут возились на диване, обнявшись и присосавшись друг к другу, как пиявки.

А тогда, во время грозы, она оторвалась от моих губ и зашептала горячо:

— Эдди, я люблю тебя… Я хочу тебя… Я давно тебя люблю…

Всё! Моё сердце принадлежало маленькой Оливии!

В тот момент я не знал, что меня ожидают некоторые проблемы.

Мы сосались как подростки. Мои руки блуждали по ней, изучая роскошное тело.

Я залез в её трикотажные штанишки и нежно гладил девичью киску. Но когда я попытался снять с неё трусики, Оливия запаниковала.

— Нет… Эдии, нет… Не надо… Пожалуйста…

Я, поначалу, рассердился. Девочка решила меня продинамить?

Но через секунду понял, в чём дело.

— Лив, детка, у тебя ещё не было мужчины?

Она судорожно взохнула и мелко покрутила головой.

— Ливи, солнце моё, ты девица?

— Да… Прости… Я боюсь…

Я рухнул навзничь, на свою подушку и постарался успокоиться. Оливия лежала тихонько как мышка.

— Ливи, — начал я — я не хочу тебе делать больно. И я никогда не сделаю тебе больно… Можно я просто поцелую твои титечки.

Лив села и с готовностью стянула с себя рубашку.

И я обцеловал её всю.

Перевернул на животик и облизал сверху донизу. Да. На пояснице обнаружились две «точки». Хорошо иметь хоть небольшой опыт.

Потом снова перевернул девушку на спину и прошёлся губами по её ногам. От ступней к бёдрам.

Поцеловал и слегка покусал её киску через трусики.

— Олив, заинька моя, давай снимем их. Они мне мешают.

Ливи молча покивала.

И я закатил ей такой куни, что бедная девочка на секунду потеряла сознание. Довел до вершины два раза.

Потом обнял её, расслабленную и вспотевшую, да так и уснул.

* * *

Её девственность мы разрушили хирургическим путём. Под местной анестезией. Потом две недели ждали, когда её пуська выздоровеет.

Я водил её в ресторан, в кино и в боулинг-центр. Мы ходили, держась за руки. Мы плавали с ней на лодке по Салуда Ривер до озера Мюррей и обратно. Мы ловили рыбу в озере Гринвуд и ночевали в палатке.

Мы занимались романтикой… Да.

А потом, уже в начале декабря, Ливи впустила в себя сначала мой палец. Ей понравилось. В следующую ночь я растормошил её так, что она заполыхала. В ту ночь мы оба испугались и ничего не было. Ну, как я уже и говорил, пошли к врачам.

А потом… Потом началось наше сексуальное сумасшествие…

* * *

Нас с Хлоей развели в 2002 году. За день до развода мне стукнуло ровно тридцать.

Тем же вечером я повел Оливию в Ревери, в один из лучших ресторанов Гринвуда. И там, встав перед моей Ливичкой на колени, я открыл коробочку с колечком и попросил её стать моей женой. Под гром аплодисментов мы целовались как школьники.

Вот такая вот мыльная история.

Где-то, через неделю, мы сидели на террасе у моей мамы, пили марочное вино и лениво переговаривались.

— Всё же, как хорошо, что я случайно вернулся домой, и застукал Хлою за развратом. Как бы я жил без моей Ливи, не представляю.

Я протянул руку и погладил жену по коленке.

— В жизни нельзя полагаться на случайности, — ответила мама. — Жизнь необходимо планировать и строить самому. Иначе ничего не выйдет.

— Мам, — возразил я, — но ведь для счастливых случаев в жизни тоже есть место.

Мама только хмыкнула в ответ.

Я объяснял:

— Нет, правда. Вот смотри. Я тогда, с председателем комитета по строительству Магнусом Салливаном, поехал на Каролина-ровер осмотреть пустырь под строительство пансионата. Потом он должен был повезти меня в мэрию, взглянуть на репликацию грунтов и карту почвенных вод. Но по дороге Магнусу позвонила жена, сказала, что ей плохо, что ей необходим врач… И он перенёс нашу встречу на четверг. Я приехал домой, а там… Ну, разве это не счастливый случай?

Мама Лорейн отхлебнула из бокала глоток итальянского «Россо» и немного задумалась.

— Магнус Салливан… Его жена, Корнелия Салливан, моя старая подруга и партийная соратница. Я позвонила ей… Ну, не могла же она отказать мне в такой маленькой просьбе…