Хочу заметить, что к моменту обретения жены, а с ней и тёщи с остальной кучей родственников, девственником я не был лет примерно с… Вот тут опустим мой возраст первого сексуального контакта по соображениям цензуры. В своё оправдание могу сказать, что невозможно остаться девственником, когда вокруг тебя, как у Яшки-Артиллериста, бабий гарнизон. Все эти родственницы в разной степени кровного родства, не очень-то и обременённые узами морали по поводу различной степени инцеста. Здесь скорее присутствовала толика эгоизма: Если я хочу, то почему нельзя? Ещё при живом родителе у нас в доме постоянно толпилась куча родственниц как с той, так и с другой стороны. По малолетству не понимал, что связывает моего папаню со всеми этими созданиями, позже прозрел. А там и пришла пора самому знакомиться со всеми этими таинствами. К виду женщин разной степени одетости или раздетости привык с детства и не обращал на это внимания. Когда пацаны с придыханием рассказывали, как им посчастливилось заглянуть кому-то под подол, да ещё когда интересующая их личность была без трусов, пожимал плечами: эка невидаль! Да у меня дома этого добра полным-полно. Как в фильме «Служили два товарища»: Абы мне показали ковбасу, чи галушки с салом, а такого добра я богато бачив.

Впервые дав мне испробовать женскую… Пирожок? Вагину? Беляш? Вареник? Что-то ещё? Вообще у нас дома предпочитали называть всё это проще, буквально обозначая несколькими словами. То есть могли сказать — писька. Ещё манда. Кунка. Лохмашка. Могли назвать пиздой, в конце концов, со множеством производных от этого слова. А для обозначения инструмента мужчины говорили: писун, торчок, колышек, огурец. Особо крупные называли кукурузиной. Ну и, соответственно, хуй. Опять же с множеством производных.

Не скажу, что совокуплялись прямо у всех на виду. Соблюдали кое-какие приличия, хотя как их можно блюсти, если в маленькой комнате на трёх кроватях спало шесть человек. Это ночью. Днём хватало укромных закутков, сараюшек, сеновала, кладовок, прогалины в кустах.

Родня у нас была гостеприимная. И к нам постоянно наезжали, в том числе и на какой-то более-менее длительный срок, и мы по гостям шастали, не опасаясь стеснить хозяев. Негде спать? А пол на что? Накидали чего ни попадя, лишь бы было помягче, и все завалились вповалку. Несчастные мужики, коим выпало попасть небольшими вкраплениями в женскую среду. Это со стороны кажется, что попал в малинник. А малина-то колючая. Жёны не ревновали. Упаси господь! Со свету сживут такую жадину. Нас ведь как в то время учили? Всё вокруг народное, всё вокруг моё, всеобщее. Человек человеку друг, товарищ и брат. А какие делёжки между такими родственниками? Ты что, против политики партии? Оппортунист? Троцкист? Делись давай!

Утрирую, конечно, но так и было. Тут ещё это прошедшей войны, когда на десять девчонок осталось менее пяти ребят. Из семьи же мужика не уводили, просто временно просили дать в аренду. Да и помочь по хозяйству одиноким женщинам дело просто святое. Вот и я, попробовав в первый раз и решив, что это хобби у меня теперь на всю жизнь, стал самым активным тимуровцем, помогающим всем без исключения женщинам подходящего возраста. То есть тем, кому уже можно, и тем, кому ещё можно. А возрастной промежуток между «уже» и «ещё» был слишком условным, размытым. Девочки писали в своих альбомах: Умри, но не дари поцелуя без любви! И тут же вставали раком. Ну, или как получится.

Лично мне всегда нравилось, когда женщина вставала раком или садилась на меня верхом. Ложась сверху всегда боялся придавить партнёршу, сделать ей больно.

Про секс с тётками в возрасте можно рассказывать до утра, начиная с вечера, и всё равно всё не обскажешь. С молодыми было интересно в том плане, что молоденькое тело возбуждало чуть больше, чем рыхлые тела тёток. А худобой никто из них не отличался. Считалось, что худоба есть признак болезни.

Была у меня… То есть как это — была? Она и сейчас есть, моя двоюродная сестра Тоня. Я как раз был в гостях у тёти Али, а она со своим мужем умотала на очередную попойку старших родственников. Ну, вот. С нами у тётки зависли моя младшая сестра Нина, её младшая сестра Анька и младший братень Гриня. Чем-то заняв мелких, мы с Тонькой спрятались в туалете. Мелким навешали на уши лапши, типа как вы поведёте себя, не забздите ли без старших, что-то ещё. И всё потому, что и мне и Тоньке было охота. А известно, что самая охота, когда и тебе и ей охота.

В туалете, едва мы закрылись, Тонька сдёрнула с себя штаны с трусами и встала раком, опираясь на унитаз. Я с готовностью спустил свои штанишки и тут же получил полный облом.

— Нет. Куда торопишься, торопыга? Ты в прошлый раз кончил вперёд меня. Сейчас давай я кончу сначала, а ты потом.

— Не наколешь?

— Дурак, что ли? Дам.

— Что делать?

Тонька пожала плечами в ответ на глупый вопрос тупарька- братца.

— Лизать.

Коротко и ясно. Если кто-то скажет, что в те времена никто у женщин и девушек не лизал, могу смело назвать врунишкой. И лизали, и сосали, правда при этом особо не афишируя сиё, вроде как, извращение. Хотя что тут извратного, не понимаю до сих пор. Если паре нравится, то пусть хоть засосутся и залижутся. Может они слаще морковки ничего и не видели, а тут как нарочно у Вовки морковка, а у Тоньки… Да хрен знает, как это назвать, но реально вкусно. Слегка кисловато, с мускусным запахом и привкусом.

Чему иному, а вот искусству вылизывания лохмашки, письки, кунки, пиздёнки девчата научили, если не в объёме институтской программы, то на техникум потянет точно. Рассказали и показали всё. Все секреты. И что прячут большие половые губы, и что там дальше в глубинах, куда может проникнуть взор или палец, не говоря про что-то иное. И где прячется эта хитрая бестия — клитор. У нас, правда, его называли секилем, но не в названии суть. Главное было в том, что рассказали и показали что и как с ним надо делать, чтобы женщине можно было растянуть удовольствие. И что делать, чтобы она как можно быстрее кончила. Эта мелкая бестия могла быть разного размера. От горошины до фасолины. Причём ни от возраста, ни от телосложения женщины это не зависело. У молоденькой девчушки секиль мог быть с фасолину, а у зрелой тётки с горошину. А вот чувствительность что у мелкого, что у крупного, была одинаковой.

Пробежавшись языком по малым губам, потеребив их, полизав, всосал в рот клитор. Легонько посасывая, одновременно ласкал эту чувствительную мелочь языком. Тонька продержалась недолго. Сжав ягодицы, пропищала что-то тоненьким голоском, вздрогнула несколько раз

— Я всё. Дай лягу.

Расправила коврик на полу и легла, слегка выставив попу.

— Полижи.

Ёпть! Я же только что отлизал. Тебе мало? Ну, раз хочешь, то я готов. Попытался приподнять Тонькину жопу, она сказала

— Нет. Не надо. Там полижи.

И где это там находится? Не понял. Переспросил

— Тонь, здесь лизать?

И пальцем ткнул в жопу. Тонька подтвердила

— Ага. Здесь.

— А зачем?

— За надом. Я чистая. Туда дам. Послюни.

Драть родственниц в задницу не привыкать. Тонька не первая и не последняя. Хотя и девочек среди наших дам-с, вошедших в возраст и пару не наскребёшь, но всё же предпочитали более традиционные дырки. Это совсем уж мелкота, сохранившая целочки, подставляла задок, тренируясь, как герой Вицина на кошках, на своих попках. А целки держались недолго. Была плёнка, — щелчок затвора, — и вот уже фотоаппарат полностью разряжен.

Снегопад, снегопад, если женщина просит… Старательно вылизал анус, смачивая своей слюной задний проход Тони. Когда она посчитала достаточным, выставила попу, приподняв её вверх.

— Тихонечко!

Вдавил головку. Тонька охнула, заойкала. А чего ты охаешь и ахаешь, чего ойкаешь? Ты же сама захотела туда. Если больно, то не давай. А если не больно, то чего ойкаешь? Или это что-то сродни мазохизму. Можно сравнить, в моём личном понимании, с парной. Жара такая, что уши в трубочку, волосы трещат от жара, а ты сидишь да ещё веником себя нахлёстываешь. И когда наступает момент, что сидеть уже нет мочи, соскакиваешь с полка, на себя бадейку холодной воды и в предбанник отдышаться. А коли на дворе зима, так ещё и в сугроб. А потом снова в парную. И так раза три. А потом сидишь в предбаннике, отдуваясь, пьёшь холодный квас, чтобы погасить внутренний жар, а в теле такая истома, какой не получишь и с женщиной, даже кончив несколько раз подряд.

Тонька двигает задом, насаживаясь на огурец, сама продолжает ойкать. Дам сто процентов гарантии, что сейчас под дверью туалета собралась вся мелочь, спустила трусишки и теребит свои кунки-письки. Сами такими были, какой тут секрет. А некоторые из более старших родственников, не про взрослых говорю, и не прятались, показывая нам всё в реале.

Меня всегда удивляло, откуда во мне берётся столько молофьи? Вроде бы не заправляешься ничем таким, а спускаешь в день по несколько раз, а она всё не заканчивается. Сгущёнка, спущёнка, сметанка — как только её не называют. Вот и из Тонькиной жопы потекло, едва вытащил свой опадающий елдачок. До настоящего елдака ему ещё расти и расти, но и того, что есть, достаточно. Особенно когда в жопу.

Тонька пропукалась, помыла задницу, я оже подмылся. Мелочь, услышав, что мы выходим, юркнула в комнату и прикинулась ветошью. А мы что? Мы тут игали. А морды у всех красные и трусишки оставили там, где сняли — у двери туалета. Ну не сученята ли?

После такой физической нагрузки лично мне всегда хочется есть. Хотя бы корочку хлеба. Дайте мне тарелку борща, я и остальных переебу. Мелкие тоже поели с нами. Интересно, Гришка толкал свой огурчик в девичьи писюни? Толкал, с гарантией толкал. Вон рожа какая довольная. Да и пусть. Я и сам Нинке вставляю при любой возможности. Знает ли об этом мамка? Да знает, конечно же. Но знать и поймать — две существенные разницы. А может мы с сестрой как тот Лимонадный Джо, который на хрен никому не нужен? То есть у мамы нет такой цели, чтоб нас изловить. Шоркаются? Да и пусть их. Нинушку отваром травок попоить, ничего и не случится. А так всё деткам разгрузка.

Это уже позже мы с сестрой начали приносить усладу друг другу. Хотя вру, до кунки была Нинкина попа. А до попы было между бёдер. И подрочить друг другу никто не запрещал. Нинке, кстати, нравилось, когда из надроченного члена вырывалась струя спермы и летела невесть куда. Бывало, что и в рот, если убрать свои губы от залупы не успеет. И на лицо. И на тело. Поэтому всегда раздевались, чтобы не пачкать одежду. А когда тёрлись меж ляжек, кончить старался, прижимая залупу к попе и даже слегка вдавливаясь в неё. Нинка балдела, утверждая, будто создаётся впечатление, словно её надувают. А уж пососать-полизать, про то и речи не ведётся.

Нинушка всё делала старательно, обстоятельно. Если уж сосать, так не филонить. И оближет, и пососёт, и вздрочнёт слегка. И вообще ей нравилось играть с членом. Взять в руки что-то вялое, потеребить его, приласкать руками, губами, языком и вот уже огурец созрел для засолки. Подставляй, сестричка, тару. И сперму глотать нравилось. А то сделает так, что спущу на свой же живот, а сестричка потом слизывает. Зараза, не сестричка. Почему?

Нинке нравилось, когда я её вылизывал всё время в разных позах. То стояла раком, то лежала на спине, то сверху садилась. Как-то, сразу после того, как я спустил в неё, дав мне время расслабиться и потерять бдительность, уселась верхом на мою харю, прижала мокрую пизду, полную спермы, моей спермы, к моему рту, засмеялась

— Попался! Теперь лижи. До чиста лижи.

Вот кто бы мне сказал, что я когда-нибудь буду вылизывать пизду сестрички от собственной спермы. А пришлось. Как раньше говорила Нинушка, вкус так себе, преснятина. Но тут смешались её соки и моя сперма, так что за чистоту эксперимента не ручаюсь.

Шоркались мы, как это называла мама, при всяком удобном случае. Главное, чтобы было желание. А желание было семь на двадцать четыре. И потому драл я сестричку в любой позе и в любом доступном месте. Благо мать работала с восьми утра до восьми вечера. Два дня. А потом у неё было два выходных. И тут для нас наступало время ПХД — парко-хозяйственный день. Мать драила на сто раз промытые окна, стирала, я драил полы, Нинка на кухне перемывала и без того чистую посуду. А к вечеру мама забирала нас с собой и вела в баню. И уже в бане драила нас, едва не сдирая кожу рогожной вехоткой. Второй день отдыха был посвящен либо приёму гостей, либо походу в гости. После гостей мама всегда была в лёгком подпитии, — иначе зачем в гости ходить? И потому спать ложилась рано, тем более, что с утра на работу. А мы занимались своими делами. Читали, болтали, смотрели телевизор.

Дождавшись всхрапываний мамы из её спальни, проверяли, так ли она крепко спит, как нам бы хотелось, и тогда уже занимались приятными вещами.

Нинушке нравилось, когда я целовал ей попу через трусики, потом стягивал их, не переставая целовать ягодички, целовал между булочек, пробегался языком от копчика до клитора, протискивал руки под маечку и мял титечки. Она делала вид, что это всё её не касается, что она слишком занята, чтобы обращать внимание на такие мелочи.

Раззадорившись, сама задирала попку. И всё это молча. Мама спит, она устала. И далее по тесту детского стишка. Практически никогда сам не вставлял сестричке. Сама, только сама. Как бы это выразить словами? Сама натягивала свою писюню на огурчик. Причём делала это с иезуитской медлительностью. Надвинется на пару сантиметров и замрёт, лишь слегка покачивает попой. Потом ещё чуток. И снова замрёт. И так до упора. И снова все замирают, пока Нинушка, как она описывает это, наслаждается чувством наполненности. И уж потом — еби, братик!

Сестричка моя слишком голосистая. Не от словосочетания «голые сиськи», а просто громкоголосая. И во время самого процесса ебли, и в особенности, когда кончает, может выдать такие рулады, что способна пробудить к жизни мёртвого. Если это так, то ей бы стоило повторить чудеса по воскрешению умерших. А что? Лежит тело в гробу. Лежит и никого не трогает. Покойники вообще мирные и тихие люди. Это лишь в фильмах про зомби апокалипсис мертвецы ходят-бродят, ещё и рычать пробуют. А в реальной жизни они тихие и спокойные. Сколько ни видел покойников, всё просто ангелочки: не пьют, не курят, по бабам не шастают, не сквернословят. Вот лежит он, то есть покойник, а тут мы с Ниной подходим, она снимает трусики, я вставляю и понеслась, родимая. Нинка голосит, покойник оживает, все вокруг радуются, за исключением наследников. Мда. Тут адо ещё поработать. Или оживлять умерших без присутствия родственников.

О своём вокальном таланте Нина знает сама и потому то я ей рот закрываю, то сама прикусит свою ладонь, то в подушку лицом зароется. Маму бы не разбудить. Она ведь разбираться не станет, а возраст детей её мало интересует. Думается мне, что задница в рубцах от ремня не самое прекрасное зрелище. Нет, мне больше нравится Нинушкина беленькая попа, да и свою не очень желательно разрисовывать полосами. И сидеть неприятно, и лежать не совсем то.

Хорошо ещё, что Нинушка, если её разогреть, кончает достаточно быстро. Вот ещё феномен. Сколько времени прошло до той поры, пока Нинка научилась испытывать оргазм. Ебаться ей нравилось, а вот с оргазмом напряги. Молоденькие родственницы, кто умел это делать, или, хотя бы, притворялся, что испытывает оргазм каждый раз, подсказывали, учили, поучали. И всё зря, пока однажды Нинка реально не испытала оргазм. Ох, как она радовалась! Едва в пляс не пустилась. Хорошо, что были дома одни. Тут же насосав и поставив мне елдашку, потребовала продолжения для закрепления результата. А через некоторое время научилась получать оргазм и от анального секса, что и вовсе редкость. Может просто не так что-то делают? Мы не старались сделать это быстро и грубо. Напротив делали всё медленно и чувственно, с предварительными ласками. И результат стоил того. Особенно во время месячных. У попы такого перерыва не бывает. К тому же сестричка утверждает, что ебля в попу помогает избавиться от болезненных симптомов. Ей лучше знать.

Кончив, сестричка просто лежит безучастно, даже не подмахивает, отдавшись полностью на мою волю. Делай, что хочешь.

Я и делал, перепрыгивая из одной дырочки в другую. Водил головкой меж ягодиц. Меж половых губок. Короче говоря, изгалялся всяко разно. Нинушка редко возбуждалась и хотела второй раз. Ей нужен был перерыв часа хотя бы на два-три. Ей просто было приятно и не более.

Уже говорил, что мама была уверена в нашей связи с сестрой, но никаких карательных мер не предпринимала. Пока всё это дело не вышло за пределы семьи, можно было закрывать глаза на такую связь. Придёт пора и всё пойдёт своим чередом, всё успокоится. Примерно так и вышло. Правда, когда нам случается встретиться, мы с Нинушкой вспоминаем прошлое и с удовольствием делим постель. По большому счёту и мы не борзели, старались не шибко наглеть. А что мама, якобы случайно, войдя в нашу комнату видела нас голенькими, так что такого, если дома мы часто ходили нагишом, если вместе мылись в бане. Точно знаю, что, если бы мама захотела, всегда могла бы поймать нас на горячем. Видимо ей это было не надо. Тактичная женщина.

Остальные мои родственницы тоже не были обойдены вниманием. И моего возраста, и постарше. При этом старался не обидеть никого. Не мною было заведено, что в родне равными правами пользовались как мужчины, так и женщины. Это означало то, что не только мужик просил у женщины, когда хотел, а и она сама могла предложить мужчине покунявиться. Или пошоркаться. Представьте себе, что женщина в возрасте за и плюс к тому ещё чуток, а мужики всё сплошь молодые. И у какого мужика возникнет мысль залезть на бабушку? А если бабушка сама этого захотела?

В те времена для меня не имело значения, какого возраста партнёрша. Была бы дырка, а чего туда сунуть мы найдём. В ту пору я уже точно знал, что ни размеры, ни положение пизды не зависят от возраста. Были, конечно, нюансы. Как-то пришёл к тётке Наталье уже и не помню по какой причине. Она в саду чем-то была занята. Благодать! Весна, яблони в цвету и всё такое остальное чудо. Весной щепка на щепку лезет. И тут я весь в белом, красавчеГ. И тётя Наташа без трусов в коротеньком одеянии чего-то там в грядке ковыряет.

И всё её естество чуть ниже задравшегося халатика, либо чего-то на него похожего, торчит наружу. А я весь из себя такой молоденький и активный, у которого стоит двадцать четыре на семь. Не совсем так, но встаёт часто и надолго. Вот и узрев одну из своих тёток, не удержался, сказал, что вид у неё заманчивый и стати вполне сохранились в той степени, которая вызывает интерес у мужчин и возбуждение низменных инстинктов, отвечающих за размножение. Если и не совсем так, то точно как-то цветисто. Бабуля замлела. Замлела от простенького комплимента. Выпрямилась, попыталась натянуть свою одежду куда-то в район коленок. Да куда там, если жопу не прикрывает. А я сдуру ещё добавил, что — Эх, засадил бы! Тётка засомневалась в искренности моих слов, но я же мужик, а мужик сказал — мужик сделал. Тем более, что никого из родственниц такого возраста ещё ни разу не ёб. А у тёти Наташи во саду ли, в огороде покрывалко на земле лежит. Пояснила

— Я поработаю, да прилягу. Силы-то уже не те. — Говорит, а сама покрывало расправляет, соринки с него стряхивает, садится на него, а потом и вовсе легла. — Кунявиться будем.

И титьки наружу вытаскивает. А уж титьки у неё — отдельная песня. На такие титьки можно младенца шестимесячного попкой садить, ещё и место останется. Я как тет титьки увидел, так понял, что пропал. И пока я тет титьки не потискаю вдоволь, пока тётушке Иванушку-дурачка своего не запущу в её лохмашку, не успокоюсь. И не будет мне покоя ни светлым днём, ни тёмной ночью.

Поначалу вволю наигрался сиськами. Я и мял их, и тискал, и целовал. Сколько засосов на них оставил — не счесть. И сосочки, на удивление маленькие, вниманием не обделил. А уж про задницу толстую и речи не веду. Всю измял. Наигравшись, стянул с себя штаны да засупонил тётушке. Ох, ёпть! У тётки оказалась на диво мелкая, но широкая пизда. И драл же я её и всё не мог кончить. Качался на животе её пышном, как на резиновой лодочке, она старалась то ноги повыше задрать для моего удобства, то пыталась подмахнуть. А в конце просто поставил тётушку раком и вдул с тыльной стороны.

Тётя отдышалась, села на покрывале, потянулась, погладила меня по животу, опустила руку чуть ниже и потрепала сопливого мальчишку.

— Проказник какой! Измучал бабушку совсем. — Подумала и добавила. — И поделом ей.

Потом потянулась, засмеялась

— Сладко-то как. Как медку поела. Чё сидеть? В дом пошли, чаем хот напою. Или есть хочешь?

Вытер конец о тёткино покрывало, заправил в штаны.

— Не, есть не буду, а чаю попью.

Дома тётя напоила гостя чаем, выспросила все новости, будто живёт не на соседней улице, а невесть где, у чёрта на куличках. Сижу, с тёткой-бабулей, поскольку по возрасту она мне в бабушки и годится, разговоры веду, и тут, чую, в штанах чего-то зашевелилось. И это что-то, скорее всего, ответ на тёткино неглиже. Всё тот же коротюсенький халатик, похожий, скорее, на рубашку. Как наклонится, так вот они — все её увядающие прелести. А меня, словно геронтофила какого, это страшно заводит. Или это по контрасту с молодайками? Бабка наклонилась у буфета, то ли достать ей чего надо, то ли ещё что, а едва не заорал

— Тёть Наташ! Стой так!

Она выпрямилась

— Чего?

Подскочил, развернул к себе задом, к буфету передом, на спину надавил, заставляя наклониться. А как с меня одежонка слетела, враз и не вспомнить.

В этот раз дрючил тётку долго. Мы с ней уже и на лавке попробовали, и на столе, и на полу. Тётке в радость. Да и мне в удовольствие. И в очередной раз тёткина пизда спущёнки покушала с удовольствием и с аппетитом.

Нет, всё же наша родня всем родням родня. Самые лучшие, самые душевные и самые отзывчивые люди. И вполне раскрепощённые. И были такими задолго до перестройки и новых веяний. А то какая-то дура брякнула, что в Союзе секса не было. Уточнене. Эту её фразу вырвали из контекста. Рекламы секса не было, а всё остальное было. Еблись все по своему разумению. Кто-то пуританствовал и развратничал лишь в мыслях, а кто-то не считал естественное развратом и просто наслаждался жизнь, которая даётся человеку один раз и так далее. Кроме работы были и иные ценности в жизни, в том числе и такая разрядка сопряжённая с отдыхом. Моральным и физическим.