Особняк семьи римского патриция Корделия, ввиду богатства своего хозяина, отличался от других домов знати размерами и роскошью отделки. Сама планировка особняка была вполне стандартной – прямоугольное здание с маленькими окнами, большим количеством помещений и внутренним двориком с фонтанами, но площадь этих помещений и коридора, наличие колоннады и отделки из разных сортов мрамора и дорогого камня, даже размеры фонтана – всё это указывало на солидное положение хозяина поместья.

Я сидел перед его женой, Флавией, которая рассказывала мне про болезни своей дочери, но из головы у меня не выходили эти мозаики на полу и залитый солнцем внутренний двор. Она говорила мне про боли в спине, преследовавшие её дочь, Вевею, всю жизнь, и о своих надеждах, связанных с моим приходом сюда, а я думал о том, какая же красивая, наверное, ванная в этом доме.

— Ваша слава растет. – говорила Флавия. – Поэтому я и пригласила Вас сюда. Говорят, Ваши руки способны творить чудеса и излечивать самых неизлечимых больных.

Это было, конечно, неправдой, но бороться со слухами мне было лень. Искусство врачевания в Вечном городе было не на столь высоком уровне, как мне хотелось бы, так что любой приличный целитель, отличающийся в лучшую сторону от многочисленных шарлатанов, быстро обретал некое подобие народной популярности. Так же было и со мной. Да, я умел ставить людей на ноги и избавлять от болей в суставах, но слухи обо мне, как это обычно бывает, приписывали мне совершенно чудодейственные способности.

— В любом случае, я надеюсь, что Вы сможете помочь её и её спине. И поймите – она – девушка о странностями, и я прошу Вас не обращать внимания, если она будет себя вести как-то не так…

Я кивнул головой. Мне было, в общем-то, совершенно всё равно.

— Но есть одно маленькое но. – сказал Флавия после паузы. – Мужчинам к моей дочери вход запрещен. Она… она не всегда контролирует себя, и мы хотим избежать каких-либо возможных проблем.

— Уверяю Вас, от меня не будет никаких проблем. – сказал я.

— Я Вам верю, — снова после некоторой паузы ответила Флавия. – Но… Мне хотелось бы избежать любых недоразумений.

— Что ж, тогда Вам придется отказаться от моих услуг. – пожал плечами я.

— Это я тоже не могу. У неё было много врачей… Им не удалось добиться выздоровления. У нас почти нет надежды. И если есть хоть малейший шанс – я хочу им воспользоваться. А сейчас наш шанс – это Вы.

Я молчал, начиная подозревать, куда она клонит.

— Простите, но Вам придется пройти одну небольшую процедуру… Я понимаю, что Вам будет сначала нелегко отвыкнуть от старой жизни, но поверьте, Вы быстро привыкнете. Вы знаете, о какой операции я говорю… После этого Вы получите доступ к женским покоям городской знати. И я смогу быть спокойна за свою дочь.

Я решительно поднялся со своего места, понимая, что мне тут больше делать нечего и что надо побыстрее покинуть этот дом. Конечно, я понимал, о чем она говорит. Я видел тех, кто прошел через неё, и перспектива стать таким же меня совершенно не прельщала.

— Нет, простите, но это не для меня. При всем уважении к Вашему мужу и Вашей дочери, я не могу согласиться на такое.

— Что ж… — с некоторой паузой сказала моя собеседница. – Я Вам хорошо заплачу.

Я вежливо улыбнулся:

— Деньги не компенсируют мне этой утраты.

Флавия помолчала несколько секунд.

– Вы же понимаете, я мать…

Она посмотрела мне за спину. Я оглянулся и обнаружил возникших словно ниоткуда жирных мясистых евнухов, решительно направляющихся ко мне. И где они только прятались? Я даже не успел отойти от стула, как они своими толстыми руками обхватили меня так, что я не мог вырваться. Евнухи подняли меня в воздух, вынесли из гостиной и понесли по коридору. Флавия шла сзади.

Я дергал руками и ногами, но сил моих не хватало, чтобы оказать достойное сопротивление. Как вьючный мешок, меня доставили через залитый солнцем внутренний дворик в какую-то маленькую нежилую комнату, где уложили на высокий каменный стол, стоявший в центре. Евнухи привязали мои руки и ноги к железным кольцам, приделанным к бокам стола, а Флавия достала кривой острый нож и распорола мою тунику в районе промежности, обнажив мое съежившееся от страха хозяйство.

— Вы вылечите мою дочь, и я заплачу Вам. Хорошо заплачу. Конечно, Вы можете потом идти в суд, но надо ли Вам это? Утраченного не вернешь, а мой муж человек влиятельный… Отсутствие мужской силы откроет Вам двери во многие знатные дома.

Я торопливо принялся объяснять, что не хочу такой ценой возвышаться в домах римской знати, но рука евнуха бесцеремонно заткнула мне рот куском тряпки. Разожгли каменную печь, чтобы прокалить инструменты. Флавия провела лезвием ножа несколько раз над пламенем, чтобы избежать риска заражения, подошла ко мне, распростертому на столе, с бесстыдно раздвинутыми ногами, и левой рукой крепко обхватила мою бедную мошонку, сжав ладонью яйца.

— Надеюсь, Вы не умрете. – тихо сказала она. – Не хотелось бы терять такого врача.

Я заголосил в тряпку от мысли о том, что вот-вот стану подобным этим жирным бессильным кастратам, притащившим меня сюда. О, мой бедный член, из которого я изливал семя в женское лоно! Ему больше не затвердеть, а мне больше никогда не ввести его в чью-либо теплую плоть! И зачем я только согласился прийти сюда? Флавия прижала лезвие ножа к коже мошонки и, вдавливая его, резкими движениями стала вскрывать этот мешочек. Это было столь больно, что я напрягся как струна и завизжал в тряпку.

За одним надрезом последовал другой, а потом я ощутил, как её пальцы бесцеремонно проникают внутрь моего хранилища, сжимают мои яички и вытягивают их наружу. Евнух раскаленными щипцами сжал семенной канатик, пережигая его, а Флавия своим ножом перерезала его, отделив первое яйцо. Я хрипел и умолял бога лишить меня сознания, чтобы не испытывать этой боли, но мрак всё не наступал, и за первым яйцом последовало второе, и снова раскаленные щипцы сомкнулись у меня между ног, а Флавия торжествующе подняла ладонь с моим вторым яичком.

— Вот видите! Вытерпели. Мужской силы в Вас больше нет, но надо подрезать ещё кое-что.

Она оттянула мне кожу с головки члена, сжала пальцами саму головку и раскаленными ножницами пережала её у основания, сжимая ручки ножниц до тех пор, пока этот кусочек плоти не отделился от члена, оставив на его конце тупой обрубок. Я лишился чувств, когда эту рану прижгли, и в том было мое спасение…

Очнулся я ближе к вечеру, лежа в каком-то доме на лежаке, укрытый покрывалом. Это было кратковременное пробуждение, я ощутил боль между ног и снова впал в забытье. В следующий раз я проснулся от того, что незнакомая мне женщина подняла мою голову и попыталась напоить меня теплой водой. В полудремоте я чувствовал, как мне меняют повязку между ног, но боли было уже меньше. В мошонке боль быстро прошла, только мой укороченный член заставлял ещё стонать. А потом меня разбудили затем, чтобы я мог помочиться в специально принесенный тазик с отходящим от него желобом.

Меня посадили на кровати, поднесли желоб к моему члену, но когда я попытался излить из себя накопившуюся жидкость, боль заставила меня закричать и снова лишиться чувств. Я был ещё слишком слаб.Через несколько дней меня впервые вымыли. Член ещё полностью не зажил, но уже не болел. В дырочку мочеиспускательного канала мне вставили маленькую трубку, чтобы ничего не заросло. Я мог уже стоять, и поэтому меня мыли стоя, одна из прислужниц поливала меня из кувшина водой, а другая терла мочалкой. Я ощущал между ног непривычную пустоту от отсутствия содержимого мошонки, а мой съежившийся укороченный член приобрел совершенно детские размеры. Женщина села на корточки и стала омывать мою промежность, приговаривая:

— Не стоит так переживать из-за этого куска мяса. От него всё равно только одни несчастья. Что с того, что он больше не поднимется? У тебя нет яиц, а значит, нет и желаний. Ты привыкнешь ничего не чувствовать между ног, а там и не будет причин убиваться. Если всё равно не хочется, то какая разница, работает у тебя член или нет? Ты кастрирован, а значит, любая женщина Рима может доверить тебе самые интимные тайны. Это даст тебе такие привилегии, что ещё будешь рад, что тебя освободили от похоти.

То же самое мне говорила потом Флавия, когда пришла меня проведать и принесла с собой небольшую шкатулку из дерева с вырезанными на крышке узорами.

— Это твои драгоценности. Храни их. – сказала она мне, внезапно перейдя на «ты».

Я открыл шкатулку и увидел два своих высушенных маленьких яичка, лежавших на бархатном ложе, а также крохотный кусочек мяса, бывший недавно моей головкой. Так странно было созерцать свои сокровища, отделенные от собственного тела.

Флавия просунула руку мне под покрывало и пощупала мою пустую мошонку с членом.

— Думаю, ты теперь безопасен. – сообщила она. – Ты привыкнешь быть евнухом, поверь мне. Наверняка, ты уже чувствуешь спокойствие между ног, а скоро ты и не вспомнишь, что твой член мог твердеть. Совокупляться с женщинами ты теперь, конечно, неспособен, но это такая мелочь… Не стоит переживать из-за двух яиц. Я прожила долгую жизнь, и могу тебе точно сказать, что это ерунда. Твой член теперь мягок, а щеки будут гладкими, но в положении евнуха нет ничего трагического. Евнухи сейчас ценятся. Мне кажется, ты скоро будешь готов приступить к лечению моей дочери.

Перед посещением моей новой пациентки мне выдали недорогую тунику взамен моей порванной. Промежность свою я обвязал повязкой вокруг бедер. Дочь Флавии, Вевея, жила в одной из комнат особняка, в предбаннике которой спал её евнух. Он впустил меня внутрь, и, глядя на его тучное тело и сонное равнодушное гладкое лицо, я снова поймал себя на мысли о том, что меня ждет то же самое. Евнух закрыл за мной двери, и я прошел к высокой постели, на которой под балдахином лежала девушка.

Она не спала: Флавия предупредила её о моем приходе. Мы поздоровались. Я отметил про себя её худобу и попросил раздеться и перевернуться на живот. Она разделась догола и вытянулась на постели лицом вниз, открыв мне свою спину. Да, позвоночник её был искривлен. Я вылил себе на ладонь немного ароматного масла, растер его и приступил к процедуре. Мои руки скользили по её коже, разминали каждую косточку, каждый хрящ. Я поочередно начал применять к её спине каждое из упражнений, изобретенных мною, вытягивая мышцы и воздействуя на определенные точки. Вевея извивалась от болезненных ощущений, иногда постанывая, но тут я ничем не мог помочь: в моем деле без боли выздоровления не бывает.

Потом стоны прекратились, и около двух часов в полной тишине я колдовал над её спиной, вспотев так, словно день провел на пашне, мышцы моих рук уже побаливали, а Вевея лежала без звука, очевидно, уже не испытывая такую боль, как в начале. Я остановился, она поняла, что на этом всё, медленно перевернулась на спину и посмотрела на меня. Я думал, что наше приветствие так и останется единственными произнесенными тут словами, как вдруг она сказала:

— А теперь спереди.

— Что спереди? – не понял я.

— Помассируй меня спереди.

— Я должен лечить твою спину, и не более того… — начал я, но она прервала меня, схватила мою руку и прижала ладонь к своей промежности.

— Чувствуешь? У тебя нежные руки. Раздевайся и сделай мне приятно.

Я совершенно не ожидал такого поворота, кровь прилила к моему лицу, я отдернул руку, успев ощутить мягкость её лона. Вевея села на кровати.

— Ну давай же! Возьми меня!

Она смотрела на меня болезненным алчным взглядом. Я видел такой взгляд у людей, пораженных недугом душевной болезни. Я отошел назад, вспоминая её мать, вырезающую мои яйца. Она наверняка знала, что этим всё закончится и решила обезопасить свою семью от каких-либо инцидентов. Пустая мошонка гарантировала, что её дочь останется в неприкосновенности. Вевея соскочила с кровати, подошла ко мне и прошептала:

— Я хочу ощутить твой член.

И прежде, чем я успел что-либо сказать, схватила меня промеж ног, сжав мошонку. Я видел, как её глаза расширились, когда она ощутила пустоту и мягкость под своей ладонью, как на лице её появилась презрительно-смешливая гримаса.

— А, ну теперь понятно. Ты же не можешь. Матушка и тут постаралась.

Она села на колени, раздвинула края моей туники и сдернула повязку. Двумя пальцами взяла обрубок моего члена и захихикала:

— Подрезали тебе твой кончик, как я вижу. И мошонку выпотрошили. Это матушка сделала, да?

Она поднялась и прижалась ко мне, глядя в глаза. Бесстыдно стала тереться промежностью о мой обрубок.

— Ты визжал, когда тебя кастрировали? Или потерял сознание? Ты теперь евнух, какая жалость… Я мечтаю о члене, а вижу только кастратов с вялыми мелкими пипками. Вместо мужских твердых орудий вы носите ниже пояса детские бледные пиписьки, мягкие словно масло… Женские отверстия тебя больше не манят, да? Может быть, ты и хотел насадить меня на свой жезл, но увы… Ты кастрат… Скопец… И тебе в меня не войти. Ты чувствуешь мою дырочку? Ты только тереться о неё своим дряблым отростком и можешь. Посмотри на меня! Я вся горю, а ты совершенно не способен меня удовлетворить. Матушка посылает ко мне одних евнухов, омерзительных, жирных и ленивых. Я вас всех ненавижу!

Я хочу мужчину, а ты – безъяичный боров, такой же, как и все до тебя. Ты тоже будешь жирным и ленивым. На, любуйся на мою щель, кастрат! Хотела бы я увидеть, как тебе яйца отрезали… Интересно, это было насильно? Или ты сам пришел к матушке, вытащил мошонку и положил свои ненужные яйца ей под нож? Я знаю, что многие соглашаются на это добровольно и расстаются с мошонками и членами без сожалений. Что ты чувствовал, когда она вынимала твои яйца? Орал в ужасе или радостно похрюкивал? Ты хоть слил перед этим напоследок, матушка тебе подрочила или кастрировала тебя так? А тебе понравилось быть кастрированным женщиной? Понравилось, что женщина делает тебя неспособным спать с другими женщинами? Может, у тебя даже встал, когда она поднесла нож к твоим яйцам? Скажи, у тебя встал? Ты рад, что тебя кастрировали, евнух?

Она проговорила всё это скороговоркой, страстно прижимаясь ко мне, и глядя в её полубезумные глаза, я понимал, почему родители скрывают её ото всех в этой комнате. Болезнь её была не только физической, она прорывалась наружу вот такими всплесками эмоций. Я отодвинул её от себя и не говоря ни слова, пошел к дверям. Голая, она кричала мне вослед, называя евнухом и кастратом.

Я отворил двери и вышел. Скопец-прислужник, не обращая внимания на выкрики Вевеи, к которым он, видимо, уже привык, закрыл за мной. Выйдя во внутренний дворик, я сел на каменную скамью и задумался, глядя на фонтан. Её мать оказалась права. Я переживал, каково это будет – быть кастрированным, а теперь у меня между ног пусто, и я только что провел с обнаженной женщиной два часа и не захотел её.

И я уже не видел в этом никакой трагедии. Два моих яичка лежали в шкатулке, и я был застрахован от любовных терзаний. Покой окутал меня.

Я прогнал из головы все ненужные мысли и просто смотрел на льющуюся, искрящуюся в лучах солнца, воду, не думая ни о чем.