Просто попросив?

Наверное, могла, – быстровозбудимого идиота вроде меня было достаточно легко уговорить. Но, может быть, ей хотелось твёрдых гарантий, а может, хотелось иметь моральное преимущество. Чтобы, так сказать, с полным правом мучить и пытать меня раскалённым докрасна паяльником.

Что ж, теперь я нахожусь в полном её распоряжении.

Ловушка захлопнулась.

За дверью раздаётся дробный звук каблучков. Секундой позже на пороге комнаты возникает Настя с блюдцем чего – то беловато – прозрачного в правой руке.

Теперь она одета несколько по – иному. Видимо, возжелав сменить пропитанные мочой колготки, в итоге она, повинуясь стихийной вспышке чувства вкуса или желания покрасоваться пред пленником, сменила туалет целиком.

Чёрные босоножки, тёмные колготки, цельное чёрное платье.

Теперь она больше всего похожа на ту свою фотографию в виртуальном альбоме, которая некогда показалась мне наиболее «гламурной» или «журнальной» из всех.

Изменился даже взгляд.

Став не то мирно – домашним, не то спокойно – скучающим.

– Не тосковал?

Присев передо мной на корточки, она берёт двумя пальцами один из кубиков льда – так вот что у неё в блюдце? – и, глядя ласково в мои глаза, заводит руку с ним мне за спину.

Я невольно передёргиваюсь от обжигающе ледяного касания. Кубик льда, оставляя влажную дорожку у меня между ягодиц, причиняет мне боль, как и любое прикосновение к ожогу, но одновременно – будучи ледяным – дарит и приятную прохладу.

Проведя им меж половинок моего многострадального зада, Настя доводит кубик аккурат до места бывшего пребывания паяльника и чуть – чуть подталкивает.

Как бы шутя.

Кубик соскальзывает вниз меж половинками зада. Поймав его на середине пути, Настя вновь, словно играючись, начинает неторопливо поднимать его вверх.

Вниз и вверх.

При этом глядя мне в глаза с той же заботливой нежностью. Словно лаская меня кубиком льда.

Вниз и вверх.

Снова.

Помимо своей воли, глядя в лицо стоящей передо мной на корточках притворявшейся мазохисткой садистки – или садомазохистки? – я ощутил, что завожусь.

Что это, Стокгольмский синдром?

Или же мой измученный организм попросту столь благодарен ей уже за одно то, что она меня сейчас не пытает, за каждый миг без адской боли, что сворачивается в животе узлом от одной мысли об изменении ситуации и готов на всё ради сохранения диспозиции как она есть?

Чуть – чуть скосив глаза в сторону моего восстающего органа, Настя слегка – слегка щекотнула его кончиком носа.

– Тебе ведь понравилось это, правда? – Эти слова она произносит негромко. Почти шепчет.

При этом я ощущаю её жаркое дыхание на головке члена. Настя облизывает губы.

– Понравилось?. .

Вопрос её двусмыслен, почти коварен.

За положительным ответом может последовать что угодно, но, поскольку я всё равно не решусь ответить ей отрицательно, то предпочту даже в мыслях перед собой сделать вид, что она спрашивает о моих впечатлениях от её языка и губ.

Поэтому я киваю.

Настя чуть выгибается вперёд. Меж её губами и головкой моего члена остаётся зазор от силы в пару миллиметров. Я пытаюсь изо всех сил сосредоточиться на возбуждении, устраняя зазор.

Пальцы её сжимают уже новый кубик льда.

– Знаешь, чего бы мне хотелось? – В момент, когда ротик её приоткрывается буквой «О» и создаётся на миг впечатление, что губки её вот – вот сомкнутся алым поясом вокруг моего поршня, мне начинает казаться, что я готов кончить. – Научить человека – вот, к примеру, тебя – не бояться боли. – Она чуть раздвигает губы и позволяет на миг проскользнуть между ними кончику языка. – Научить тебя любить боль.

Язык её чуть выдвигается вперёд и почти касается кончика моего чуть ли не лопающегося от натуги члена. Почти касается.

Почти, но не совсем.

– Для этого надо соединить приятное с неприятным, – вновь тихим полуголосом, почти что шёпотом произносит она. – Сладчайшее с горьковатым. Раскалённое с освежающим.

О чём это она?

Настя протягивает вперёд свободную руку и касается пластмассовой рукоятки паяльника.

Мой организм безо всякого участия сознания уже на одно это её движение реагирует мгновенным напряжением и стоном.

Настя чуть придавливает паяльник к кубикам льда.

Проворачивает, прижимая его к горстке полупрозрачной щебени в блюдце то одной, то другой стороной.

Раздаётся шипение.

– Чтобы научиться любить боль, – Настя смотрит прямо мне в глаза, – надо получить удовольствие от боли. Или хотя бы одновременно с болью, соединив соль и сахар в единый неразделимый кристалл.

Держа в руке охлаждённый льдом паяльник, Настя выпрямляется, по – прежнему не отводя от меня строгого взгляда.

– Я хочу, чтобы ты получил удовольствие от боли. Прямо сейчас, на моих глазах. Если ты сумеешь, успеешь это сделать явным и очевидным, окончательным образом, – предпоследнее слово она подчёркивает, – то я сразу же извлеку из тебя паяльник. Если же нет – так и оставлю в тебе. Чтобы тебе было легче, я даже освобожу частично твою левую руку. Вопросы есть?

Мычание, по – видимому, за вопросы не принимается.

Что может быть страшнее боли от процесса получения ожога? Разве что боль от ожога уже бывшего и варварски кем – то потревоженного.

Кончик паяльника, пока вроде бы холодного, торкается мне в задний проход, и анус сразу же сводит дикой болью.

Не обращая особого внимания на мой стон и прошедшую через всё моё тело судорогу, Настя погружает паяльник глубже – о чёрные и голубые небеса, едва ли не глубже, чем она сделала это в прошлый раз! – и закрепляет его прочнее на неведомом мне устройстве. Обойдя вокруг меня, проворачивает до щелчка ключ на оковах вокруг запястья моей левой руки и с уже знакомым мне выражением великосветской скуки отступает на пару шагов, явно готовясь насладиться ожидаемым зрелищем.

Роль моя мне ясна и при этом унизительна до простого.

Получить удовольствие.

У неё на глазах.

Явным образом.

Получить его «от боли», если это вообще возможно, я едва ли сумею, даже язычок Насти едва сумел завести меня во время конвульсий, так что единственный мой шанс – успеть довести себя до кульминационной точки раньше, чем боль станет нестерпимой.

То ли от страха, то ли от остаточной боли, но мне показалось, что на этот раз паяльник накаляется гораздо стремительнее.

Сильно ли его мог охладить лёд?

Глядя на меня, Настя неторопливо проводит языком по губам. Этот её жест словно служит для меня спусковым крючком; не отводя взгляда от её губ, я изгибаю руку – по – прежнему скованную чуть ниже плеча и лишь ограниченно свободную – таким образом, чтобы дотянуться до промежности.

Хорошо, что благодаря Интернету – и приспособленной под правую руку компьютерной мыши – я давно привык делать некоторые вещи левой рукой.

Успею ли я, однако?

Зажмуриваюсь, пытаясь забыть о раскаляющейся стали позади, пытаясь сосредоточиться хоть на каких – то возбуждающих фантазиях и образах.

Страшно.

Слишком страшно, чтобы завестись.

«Если сумеешь: сразу же извлеку из тебя паяльник. Если нет – так и оставлю в тебе».

Стерва.

Как приятно было мучить её там, на деревянном ложе, думая, что она взаправду корчится от боли. Как сладко было бы подвергнуть её этой процедуре воочию.

Ловлю себя на стихийной вспышке возбуждения.

Извлекаю из бездонно – чёрных глубин памяти образ Насти, извивающейся на деревянном ложе от страданий; Насти, делающей от боли почти что стойку на руках и при этом ненароком подсовывающей свои напряжённые соски мне чуть ли не прямо под губы; воспроизвожу в воображении её расширенные глаза – наполненные слезами и ужасом.

Сучка.

Стараюсь раздвинуть изо всех сил ягодицы, боль между которыми вновь начинает постепенно приближаться к нестерпимейшему порогу. Спорадическими, резкими движениями сжимаю и разжимаю руку на члене.