Короткая юбочка, тонкая как у змейки фигурка, лицо ребенка. Она моя дочка, я ее папа. Мы так договорились.

– Папа, можно я порулю?

– Пожалуйста, только никого не задави…

Изумленные пешеходы и водители других машин, открыв рот, взирают на несущийся автомобиль: руль в руках у наклонившейся к нему миловидной пассажирки, и безучастный водитель, жмущий вовсю на газ и лишь иногда на тормоз. Они едут на кладбище. Нет, без шуток. Она хочет навестить свою бабушку – Донское кладбище, колумбарий номер двадцать, шестнадцатая секция, третий ряд снизу.

– Молодой человек, купите своей девушке цветы.

– Бабуля, горшочек я тоже возьму, чтобы поставить на могилку.

Его дочка улыбается, она очень странно улыбается, она просто корчит мордочку, обнажая в гримасе свои ровные, недавно подпиленные зубы. Двадцать лет она страдала оттого, что один из передних зубов у нее неровный, а вчера она пошла проверяться к стоматологу, та взяла пилку и невозмутимо подравняла портивший ее улыбку резак.

– Ты представляешь, – еще долго не могла прийти в себя она, – американские дантисты утверждали, что здесь понадобятся дорогостоящие керамические надставки, а она взяла и забесплатно подпилила мне зуб.

Глаза ее при этом блестят. Он любил, когда у женщины блестят глаза от шампанского. Бабушка долго не хотела находиться. Она была профессором медицины и любила говорить: «Вот ты сейчас на меня кричишь, а когда я умру, будешь горько плакать». Поплутав в лабиринте стен с рядами мемориальных досок и выцветших портретов, бабушку, наконец, нашли. Она была замурована третьей в бетонной нише. Кроме нее, в мраморную доску было вделано еще два портрета каких – то дальних родственников, судя по всему, мужа и жены. Кто они такие, дочка сказать толком так и не смогла.

Папу привлекли их имена: Вера Васильевна Молокосус и Оскар Павлович Пильдон. Бедная женщина, подумал он, в девичестве натерпелась с одной фамилией, а замужем мучилась с другой. Между тем бабушка взирала на свою внучку и подозрительную плохо выбритую личность рядом с некоторым состраданием. Папа сразу увидел сходство между дочкой и ее бабушкой. Общими были их губы. Тонкая полоска бабушкиных и нежная влажная плоть его спутницы, несомненно, имели один и тот же рисунок. Возможно, когда – то и прах дочки вот так же будет взирать с надгробного портретика на свою внучку, рядом с которой будет стоять желающий ее мужчина, благодаря чему, эта сцена, дай Бог, и будет повторяться до бесконечности.

– Не могу себе простить, что обижала ее, – вдруг грустно призналась дочка, прилаживая снизу стены горшочек с цветами, которые, похоже, уже повидали на своем веку могил, – а она мне говорила: «Вот я умру, и ты еще вспомнишь обо мне». Я помню о тебе бабуля, мы еще встретимся с тобою.

– Что за глупости лезут тебе в голову? – изумился ее словам папа.

– А, неважно, – махнула рукой дочка и мило скорчила свою гримасу – улыбку. – Как ты думаешь, церковь сейчас открыта?

Папа посмотрел на часы, было около семи.

– Думаю, как раз начало службы. Монастырская церковь встретила их неприветливо.

Он никогда не умел креститься. Если движение рукой еще получалось достаточно хорошо, то последующий поклон всегда выходил как – то скованно. Возможно, все дело было в раннем остеохондрозе, или в том, что он не любил кланяться никому, даже Богу. Дочка тоже отличилась перед церковной общественностью, представ перед Богом с непокрытой головой, распущенными вьющимися волосами, в короткой юбочке, непонятно как скрывающей место соединения двух длинных тонких ног и с голой полоской смуглого гладкого живота, слава Богу, без кольца в пупке. Старушки просто выжимали их из церкви своими неодобрительно – хмурыми взглядами.

– Видишь, – сказал он, усмехнувшись, когда они выходили из храма под сень тихого монастырского кладбища, – церковь не принимает тебя. Не понимаю, почему, ведь такое ангельское лицо, как у тебя, еще поискать надо. И потом ты так молода, что у тебя просто не может быть настоящих грехов.

Наивное лица дочки сразу стало задумчивым.

– А измена это грех? – внезапно спросила она.

– Смотря кому. Если твой любимый допускает твою измену, то не грех. Вот скажи, твоему парню будет больно, если он узнает, что ты ему изменяешь?

– Думаю, что да.

– Выходит, твоя измена – это грех.

– А если я ему изменяю только телом, а душой я с ним – это измена?

– К сожалению, на этот вопрос я сам еще не ответил, – пожал плечами папа.

Здесь попробуем разобраться, кто кому изменяет. Дочка досталась папе, можно сказать, по наследству. Наследство оставил один американец, который жил у него и который в свою очередь получил дочку в наследство от другого американца, который и был настоящим парнем Дочки. Ему она и изменяла. Уф! Впрочем, это еще не все об изменах. Все – будет впереди.

Итак, однажды американец сказал ему как бы в шутку:

– Мне хотелось бы, чтобы ты попробовал эту девочку.

Он даже не удивился. Американца так переполняли впечатления от этой жизни, что ему было не жалко поделиться ими с другими. С логикой у него было все в порядке: если у тебя чего – то много, ну, скажем, женщин, не жадничай, поделись с другом. Странные эти американцы. Ко всем народам относятся свысока, как боги или дети, при этом имеют раздражающую привычку постоянно всем восторгаться. Он живет в Америке и всем восторгается, потом он приезжает в Россию и тоже всем восторгается. Ты думаешь, почему ты живешь здесь и тебе так хреново, а он приезжает и всем направо и налево восторгается. В какую бы ситуацию он не попадал: плохую или хорошую – он остается лишь восторженным зрителем, которому показывают захватывающий спектакль жизни. Любые новые впечатления, с твоей точки зрения даже гадкие и позорные, для него – все равно, что нечаянный подарок. Это настолько выводит из себя, что хочется дать этому американцу по морде. Однако вскоре понимаешь, что это бесполезно. Потому что это тоже приведет его в восторг, как новое и необычное впечатление.

Это случилось, когда они устроили вечеринку с «барбикью», (по – русски шашлык) у тихой речки, которая незаметно прокладывает себе путь в ивовых зарослях почти в самом центре города. Их было четверо, две девушки и двое мужчин. Костер, тьма речного берега, вино, музыка из машины, игривые прикосновения, когда пары уже разделились, и смелость в действиях одних только подстегивает других пойти еще дальше в осуществлении своих порочных желаний.

Глаза девушек, одетых во все черное, разогретые вином и мясом, горели в отблесках костра, словно глаза ведьм на ночном шабаше. Очень скоро всех захватил общие танец древних египтян. Дочка танцевала удивительно мило. Несмотря на невероятно тонкие линии, ее тело было необычайно гибко и подвижно. А как известно, любой танец – это игра тела, целью которого служит обольщение партнера. В танце легко происходит сближение тел и выяснение на уровне легких прикосновений и движений, правильный ли выбор ты сделал. Танец двух пар то сливался в общем безумии телодвижений и на первый взгляд случайных прикосновений к интимным местам, то распадался на более естественные полеты каждого мужчины со своей женщиной. Девушки первыми нарушили благопристойность светского пикника и слились друг с другом в интимном поцелуе. Папа немного опешил от такого поворота событий. По всему было видно, что это у них происходит не в первый раз. В нем даже зашевелилась ревность, при этом он понял, что сегодня позволено все. В какое – то мгновение папе удалось вырвать свою девочку из общего развратного танца. Дочка, похоже, давно ждала от него этого, она наклонилась к его уху и разгоряченным дыханием прошептала.

– Покатай меня на руках…

Папа поднял ее на руки и закружил на месте. Молодые сильные ноги обхватили его бедра, дочка откинулась назад, а затем обвила его тело руками, как змея обвивает свою новую жертву.

Кто мог ожидать такого безумства от одетой по последнему крику моды девушки, нет, не девушки, а тончайшей почти бесплотной тени, какой модно быть у современных выпускниц колледжей, предпочитающих говорить больше на английском, чем на родном языке? Ее облик никак не вязался с ее способностям к математике и статусом круглой отличницы. А ведь этот ребенок с лицом ангела, бывшая студентка мехмата московского университета и недавняя выпускница вашингтонского, была без пяти минут магистром экономики!

Слишком умная женщина всегда пробуждала у папы противоречивые чувства. С одной стороны было любопытно узнать, как она в постели, а с другой, трахать девушку с такими мозгами – это все равно, что компьютером забивать гвозди. Тем не менее папа отнес дочку во тьму кустарника, недоступную отблескам костра. Там они в яростном объятии упали в траву под каким – то деревом и превратились в доисторических самца и самку, лишь изредка обращаясь к техническим достижениям современного секса.

Впрочем, одна вещь немного сбивала папу с толку. Самка была слишком активна и иногда мешала ему непредсказуемостью своих действий. Наконец он понял, в чем дело. Его партнерша слишком долго жила в стране, где женщины третируют мужчин своими претензиями на равноправие. Это катастрофически сказалось на сексе, где сама природа распределяла роли насильника и его жертвы. И теперь американки сами пытаются трахать мужчину, удивляясь, отчего вокруг так много развелось импотентов. Но папа, как человек опытный, быстро справился с этой проблемой, всей своей массой прижав дочку к земле так, чтобы та не смогла даже пошевелиться.

Он так хотел ее, что едва вошел внутрь, как почувствовал, что тут же и закончит. Для спасения положения он призвал на помощь все ту же математику, кажущуюся многим сухим и бесполезным предметом. Площадь круга – пи эр квадрат, стал выписывать он формулы в голове. Только бы не кончить! Интеграл от икс – икс квадрат пополам. у еще продержись немножко! Он зарычал, как настоящее животное, и непроизвольно усилил движение. Внезапно дочка осознала, что сейчас произойдет, и как женщина во время родов переходит на родной язык, она выдохнула из себя по – английски: «оу! оу!», – после чего, извиваясь, стала вырываться. Но самец уже ничего не понимал. Схватив жертву мертвой хваткой, подняв голову к Луне и оглашая окрестности нечеловеческим воплем, он закончил начатое.

Здесь их и застала вторая пара, уже давно закончившая акт любви, цивилизовано используя заднее сидение автомобиля. Их глазами папа увидел всю дикость их расположения на земле: он, тяжело дышащий, с надетой на одну ногу штаниной, рядом она в платье на ушах. Кроме того, во время бурного акта любви трусы обоих успели куда – то запропаститься. В таких случаях хорошо, если достанутся трусы подруги, а то можно и без них уйти.

Кто была вторая девушка для этой истории не имеет большого значения. В Москву ее занесло страстью русских американцев к перемене мест, часто принося их посмотреть, ну как там, на родине, не случилось ли чудесных перемен, не превратилась ли она в цветущий рай на американский манер, но с русской душой. Она отнюдь не была бесплотной тенью. При небольшом росте она имела все, чтобы сводить мужчин с ума: темные волосы, карие обжигающие глаза, хорошую грудь и развитые бедра, и еще что – то в поведении, что сразу чувствует любой мужчина, и что превращает его в жертву могущественной женской природы.

Папа не стал исключением. Этой ночью он совершил необъяснимый поступок. Он предложил американцу поменяться девушками, на что тот, конечно же, с радостью согласился. Еще бы, этому хоть в омут, лишь бы побольше новых впечатлений. Итого: этой ночью случились три из возможных для четырех человек комбинаций спаривания. Папа представил четвертую комбинацию – американец, как возможный партнер. Нет, подумал он с отвращением – слишком много будет новых впечатлений за одну ночь для одного америкоса. С утра он не знал, куда в присутствии дочки деть глаза. Хуже он себя еще никогда не чувствовал. И главное, он сам не мог понять своего ночного предательства. Неужели, в глубине своей природы он настолько циничен и развращен?

Выбрав удобный момент, он подошел к дочке, и с трудом глядя ей прямо в глаза, спросил: «С тобою все в порядке?» – вложив в свой вопрос по крайней мере два: во – первых, простит ли она его когда – нибудь за предательство, и во – вторых, есть ли у него хоть малейшая надежда на дальнейшие отношения?

– Все нормально, – ответила дочка с бездной безразличия к происшедшему и легким состраданием к нему, мучаемому угрызениями совести бедняжке.

«Неужели, это никак ее не задело? – подумал папа. – Такого просто не может быть!»

Дочка и папа вышли из огромных ворот монастыря.

– Ты бы хотела уйти в монастырь? – с усмешкой спросил он у своей привлекательной спутницы.

– Не знаю, если только в мужской, – мило скорчила свою гримаску Дочка.

– Ха – ха. Нет, я говорю о женском.

– Не знаю, – задумалась дочка. – А потом из монастыря уйти можно?

– Конечно, это же не тюрьма.

– Ну тогда, если ненадолго… исправить свои грехи и потом обратно.

– Хитрая! Дело в том, что, когда тебе отпускают грехи, предполагается, что ты не будешь совершать их вновь. Мало того, ты должна перед Богом искренне в них раскаяться и обещать больше не нарушать его заповедей.

– А ты сам в Бога веришь?

– Нет, хотя и знаю, что он есть.

– Почему же ты нарушаешь его заповеди?

– Какие?

– Ну, не прелюбодействовать, например. Как там: «Не возжелай жены ближнего своего».

– Вот именно «ближнего»! – Попытался слукавить папа. – О жене «дальнего» ведь не сказано ни слова. Кстати женщинам, кроме того, что она должна убояться своего мужа, вообще ничего не заповедано.

– Ты хочешь сказать, если у меня нет мужа, я безгрешна?

– Да ты просто ангел, достаточно на тебя взглянуть. Кстати, интересно, как у тебя это происходит. Предположим, ты видишь мужчину, получаешь сексуальный импульс, и все – у тебя сразу возникает потребность овладеть им?

– Ну, что – то вроде того.

Папа вспомнил оценивающий взгляд дочки, при их первой встрече и понял, что стал очередной галочкой в списке дочкиных побед. С одной стороны, ему было приятно, что он сексуально привлекателен для женщин, а с другой, не каждому понравится быть одним из, а не единственным и неповторимым.

– Почему ты изменяешь? – спросил он дочку со смешанным чувством ревности и любопытства. – Что это, потребность твоего тела или стремление к эмоциональному контакту?

– Думаю, и то, и это, – совершенно искренне ответила дочка, и направилась к выходу из монастыря. И папа больше не стал ее мучить своими расспросами. ачинало вечереть. Они сели в машину и не торопясь поехали по вечернему городу. Внезапно дочка тихо охнула и схватилась за свой живот, светлой полоской блестевшим между короткой кофточкой и юбкой.

– Что с тобою? – обеспокоено спросил папа.

– Нет, ничего, уже отпустило, – дочка откинулась в кресле и закрыв глаза на несколько минут замолчала.

«Несчастное дитя», – подумал про себя папа. Он вспомнил слова американца о состоянии здоровья дочки. В шестилетнем возрасте ей делали прививку и грязной иглой случайно занесли вирус гепатита. Теперь ее печень была обречена. Ее разрушение – это только вопрос времени. При этом, дочке абсолютно нельзя пить, и что она просто обожала делать.

– Тебе чего – нибудь хочется? – спросил папа

– Знаешь, чего я сейчас хочу больше всего на свете?

– Чего? – поинтересовался он, зная наперед, что выполнит любое ее желание, даже самое необычное.

– Воблы с пивом…

Папа удивленно посмотрел на дочку. Впрочем, он тут же вспомнил, что это совершенно естественное желание для всех беременных и русских американцев наесться соленой малоблагородной рыбы. У беременных это потребность тела, а у эмигрантов потребность души.

– Нет ничего проще, – сказал он и свернул к одному из городских вокзалов, где на импровизированных рынках всегда можно найти воблы и пива к нему.

Кроме рыбы и пива дочка неожиданно попросила купить и полное собрание сочинений Гюго, которое тут же продавал с рук какой – то спившийся интеллигент. На вопрос папы, зачем ей Гюго, если она завтра уезжает, дочка ответила, что она возьмет книги с собою, так как не уверена, что прочла его всего. Вот такое странное сочетание инфантильности и сумасшедшей начитанности представляла из себя эта девочка.

Любое потребление пива совместно с соленой закуской требует либо великолепной компании с задушевной беседой, либо великолепного вида перед глазами. Папа любил и то, и другое, поэтому он направил автомобиль на Воробьевы Горы. Смотровая площадка – самая высокая точка Москвы, как всегда была полна туристами, влюбленными парочками и просто зеваками. Устроившись на заборчике из красного мрамора, за которым лежала горящая множеством огней под звездным небом красавица Москва, папа ловкими движениями, знакомыми с детства, когда его собственный отец впервые угостил его пивом со спинкой воблы, разделал рыбу и открыл пиво для дочки. Та, как маленький проголодавшийся грызун, своими острыми зубками впилась в лакомство.

По всему было видно, что ей нравится, когда вокруг так много людей и событий. Например такое: невдалеке расположились две симпатичные девушки с бутылкой шампанского на двоих. Не успели они ее допить, как к ним подошли два молодых человека, по виду свободные художники, и попытались завязать знакомство.

– Посмотри, они их снимают, – толкнула в бок папу дочка.

– А что тут удивительного, – невозмутимо заметил тот, – у нас это просто. Вот увидишь, девочки для вида немножко поломаются, но в конце концов дадут себя уговорить.

И действительно, о чем – то ненапряженно поговорив, две парочки соединились и направились к машине, оставленной парнями на стоянке.

– Смотри, смотри, они их увозят! – в азарте закричала дочка.

Папу здорово рассмешило ее неподдельное изумление. Она, видно, порядком отвыкла от свободных нравов, царящих в Москве. Он вспомнил возбуждение и квадратные глаза американца, с которыми тот каждый раз возвращался из города. Папа долго не мог понять, в чем дело, пока не пришел к простейшему объяснению: американец всего лишь проехался в московском метро и прогулялся по московским улицам, где толпами ходят красивые девушки и женщины, и каждая смотрит на тебя таким взглядом, словно говорит, только предложи мне, и я отдам тебе все.

Однажды американец высказал свою мечту: познакомиться с какой – нибудь провинциалкой из российской глубинки не старше восемнадцати и не испорченную цивилизацией, увезти ее в Америку и там сделать из нее образцовую жену по своему вкусу: чтобы была и сексапильной, и заботливой, и не перечила, как обнаглевшие американки. Папа тогда подумал, что наладить поставку русских жен на экспорт было бы выгоднейшим бизнесом. И ничего страшного нет в том, что наши красивые девчонки будут уезжать за границу. Мы – то, мужики, остаемся. Мы себе еще наделаем. еожиданно взгляд папы привлек странного вида человек, стремительно движущийся среди продавцов матрешек – политиков и прочих псевдонародных сувениров, при этом все матрешечники его приветствовали, как старого и хорошего знакомого. Он имел смуглое и скуластое лицо индейца, голова его была повязана платком, что одновременно делало его похожим на пирата, одет же он был в длинное цветастое пончо. Заметив интерес папы к себе, человек быстро подошел к нашей парочке и, приветливо улыбаясь, заговорил:

– Ребята, вам фото, портрет, интересный разговор, что хотите?

– А вы кто? – спросил недоверчиво странного человека папа.

– А кто хотите: индеец, Чингачгук, маг. А вообще – то меня зовут Саша.

– Погадайте нам, – вдруг попросила дочка.

– А гадать мне вера не велит, а еще Люба, адя и моя жена Валя. Я про вас и так все знаю. Знаю, откуда вы.

– Ну и откуда? – скептически поинтересовался папа.

– Откуда? Откуда и все мы – из мамы.

Дочка и папа засмеялись от неожиданного ответа.

– Ну а все – таки, что с нами будет? – продолжала настаивать дочка.

– А то же, что и с песочными часами.

– Как это? – она удивленно подняла брови.

– А так: женщина и мужчина – это песочные часы. Мужчина проистекает в женщину. Женщина становится больше, пока вся не перевернется, и уже она из себя начинает испускать нового человека. Так все друг в друга и проистекают.

В это время большая группа туристов вышла из двухэтажного автобуса и облепила мраморный барьер смотровой площадки. Индеец немного засуетился, вероятно, надеясь найти желающих сфотографироваться в толпе вновь прибывших зевак.

– Ну, заболтался я тут с вами. Пора и мне на землю возвращаться. А то дети подрастают, скоро воровать начнут…

– Подождите, – остановил его папа, – вот вам деньги.

– Нет, просто так я денег не беру.

– Вера не велит?

– Ага, а еще Валя, жена моя. Она у меня строгая. Душою – то я всегда с нею, телом где угодно: на другом краю земли, с другой женщиной, а душа всегда рядышком с моей Валей.

– Так я плачу не просто так. Вы же сами сказали – за интересный разговор.

– Ну хорошо, – улыбнулся Саша, – но тогда я вас бесплатно сфотографирую.

Индеец достал из – под обширного цветастого балахона – пончо мгновенный фотоаппарат, ослепил парочку вспышкой, а затем протянул им белый квадратик с еще отсутствующим изображением.

– Держите в тепле, близко к сердцу, и у вас все получится, – улыбаясь сказал странный фотограф в своей иносказательной манере и поспешил к новым клиентам.

По дороге к машине они рассматривали постепенно проявляющийся образ – ухмыляющийся нахал со взглядом людоеда обнимает сзади смеющуюся и нежную как лань девушку.

– Можно я возьму это себе? – попросил папа дочку.

– Возьми, – спокойно согласилась она, улыбаясь в своей милой манере. Затем она взялась за дверь автомобиля, чтобы открыть ее, но вдруг побледнела, качнулась и чуть не упала. Папа едва успел подхватить ее и усадить в автомобиль.

– Что с тобою? – спросил он встревожено, быстро поворачивая ключ зажигания.

Дочка ничего не ответила. Согнувшись, она держалась за живот, пытаясь преодолеть боль.

– Отвезти тебя в больницу? – снова спросил он, коснувшись ее плеча.

Дочка по – прежнему молчала. Папа даже не видел ее закрытого распущенными волосами лица.

– Не молчи! Говори, отвезти тебя домой или лучше в больницу?

Дочка разогнулась, глотнула несколько раз ртом воздух и слегка расслабилась.

– Подожди, – наконец произнесла она, – я не могу так быстро думать.

– Но ведь надо что – то делать, с животом лучше не шутить.

– Хорошо, тогда домой.

– Ты уверена?

– Да, я знаю, что так будет лучше. Сейчас мне надо полежать.

Завизжав протектором об асфальт, папа сорвал автомобиль с места. Никогда он еще не ездил так быстро и одновременно так аккуратно, стараясь не причинять дочке дополнительных страданий. Он почти внес ее в огромную квартиру, расположенную в большом сталинском доме на Фрунзенской набережной. Когда он укладывал ее в постель, он вдруг в самом деле почувствовал себя родителем, заботливо укладывающим спать своего ребенка.

– Расскажи мне что – нибудь, – как самый настоящий ребенок неожиданно попросила девочка.

– Что рассказать? – озадаченно спросил папа.

– Сказку, – через силу улыбнулась дочка.

Он посмотрел на огромное количество книг, которые занимали почти все стены в этом доме наследственных интеллигентов. а одном из стеллажей он заметил и полное собрание сочинений Гюго.

– Какую же сказку тебе рассказать? Похоже, ты их знаешь больше меня.

– Хорошо, тогда я сама расскажу тебе сказку.

Папа с восторгом согласился, как родитель, радующийся успехам своего дитя. Кроме того, он надеялся, что это отвлечет ее от боли в животе.

– Эту сказку я знаю от очень смешного на вид профессора, – начала рассказ дочка, – специалиста по романской литературе 12 века.

– Постой, – изумился папа, – мне казалось, что ты изучала в университете экономику?

– Да, но вторым предметом я взяла, сама не знаю почему, именно романскую литературу 12 века. Итак, слушай:

Жили – были в одном доме мама с дочкой. Мама очень берегла дочку от всяческих напастей и никогда не рассказывала про то, что бывает между мужчиной и женщиной. И вот однажды дочка гуляла в одиночестве у реки, а мимо ехал странствующий рыцарь. Он странствовал давно и очень соскучился по женским прелестям. Увидев дочку, которая была очень хороша собою, он сразу захотел овладеть ею. Рыцарь быстро поймал в лесу зайчика и подъехал к девушке, как будто хотел спросить дорогу. Когда она увидела в руках рыцаря зайчика, то очень захотела иметь такого.

– Рыцарь, подари мне пожалуйста зайчика, – попросила девушка.

– Я бы дал тебе зайчика, – пожал плечами рыцарь, – но взамен мне нужна от тебя любовь.

– Ой, – развела руками девушка. – а у меня нет никакой любви.

– Есть, есть, – начал уверять ее рыцарь.

– Честное слово, нет.

– Дай, я у тебя ее поищу.

Рыцарь слез с коня и стал искать любовь у девушки. Очень скоро ее получил, а взамен оставил зайчика. И вот прибегает девушка к матери и кричит:

– Мама, мама, смотри, какого зайчика я выменяла у рыцаря на любовь.

Мать, как услышала эти слова, набросилась на дочку с последними словами. В общем, как следует, отругала ее за то, что она обменяла какого – то зайчика, на самое ценное, что есть у девушки – любовь. Дочка долго плакала, и вот однажды она снова встретила в лесу того же рыцаря.

– Верни мне любовь, – бросилась она к нему со слезами, – а я верну тебе зайчика.

– Хорошо, – тут же согласился рыцарь. И отдал девушке любовь обратно и зайчика не взял. Сказал, не нужен мне больше зайчик.

Побежала девушка к маме и радостно закричала, что рыцарь вернул ей любовь и зайчика оставил. Мать еще пуще отругала дочь и даже надавала ей затрещин. Скоро тот рыцарь решил жениться. Народу на свадьбу он позвал со всей округи. Были там и мама с дочкой. Перед самым венчанием решил рыцарь позабавить гостей и свою невесту и рассказал историю про любовь и зайчика. А невеста, видно, была совсем дурочка, она тут же призналась, что с нею такая же история приключилась, и она уже много раз своему святому отцу любовь отдавала.

Рассердился рыцарь и передумал брать замуж свою невесту, но свадьбу отменять ему очень не хотелось. И здесь он увидел в толпе приглашенных девушку, у которой выменял любовь на зайчика. Не долго думая, он вывел ее перед толпой и объявил, что эта девушка и есть на самом деле его невеста, потому как не дарила свою любовь никому, кроме рыцаря. Вот и вся сказка.

И милая рассказчица, вздохнув, скорчила гримаску радости.

– Нет, не вся, – возразил папа. – Эта сказка должна заканчиваться так: «Они жили долго и счастливо и умерли в один день».

– Нет, – грустно сказала дочка, – девушка к сожалению умерла гораздо раньше.

– Почему? – насторожился папа.

– Болела, дурочка.

В голосе девушки папа вдруг услышал еле сдерживаемые слезы. Он обнял ее и поцеловал в лоб, потом в грудь, потом в живот.

– Care it, – вдруг услышал он смущенный шепот дочки.

– Ласкать что? – не понял он просьбы.

– My rabbit.

У папы от нахлынувшей нежности екнуло сердце. аконец она впервые прямо сказала, что она от него хочет. Это было выражением самого большого доверия, какое женщина может оказать мужчине. Он осторожно приподнял ее попу и снял трусики с почти бесконечных ног. Впервые он, как следует, рассмотрел ее лобок. Его немного удивили и развеселили милые колечки волос, аккуратно выделяющие низ живота. Он давно уже признался себе, что в женщине его больше всего привлекают именно ноги и то, чем они заканчиваются. Ни грудь – он прекрасно относился к отсутствию таковой, ни лицо, которое у любой женщины прекрасно и изменчиво – загадочно в темноте, не приводили его в такой трепет и смятение, как обнаженная плоть женских ног.

Ноги дочки были по – детски трогательны своей свежестью и смуглой чистотой, и в то же время в них была и женская сила, и эстетическая законченность. Папа погладил их руками, а затем стал покрывать поцелуями, не забывая ступню и маленькие пряные на вкус пальчики.

Странно. То, что, в обычном понимании является неприличным и грязным, доставляло ему наибольшее удовольствие. Очень скоро он перешел от кончиков ног, к их началу. Он всегда любил эти первые прикосновения к самому сокровенному месту. Потом любые запахи и вкусы куда – то уходили, уступая место звериному возбуждению и тяжелой работе. Он любил этот уникальный женский вкус, который никогда не повторялся. Сейчас к нему добавился легкий аромат мочи и металлический привкус месячных. Дочка, разжав ноги, задрожала и издала первый стон. Вскоре он понял, какие именно ласки доставляют дочке наибольшее удовольствие, а следовательно является кратчайшей дорогой довести ее до пика наслаждения. Надо было всего лишь легко и нежно прикасаться кончиком языка к самому забавному и удобно выступающему месту дочкиного «кант» (слово позаимствовано из ее англо – русского лексикона).

Это продолжалось бесконечно. Ему казалось, что он уже несколько раз довел извивающуюся и почти рыдающую девушку до высшего наслаждения, но она, нежно прикасаясь пальцами к его волосам, требовала все новых и новых ласк.

Бедняжка, подумал папа, не исключено, что ей трудно достичь оргазма при обычном акте, из – за чего у нее будут постоянно возникать проблемы с мужчинами, не понимающими, что она ждет от них не грубого вторжения в ее тело, а ласкового и дружественного контакта. Не дай Бог, ей попадется такой ласковый и понимающий друг в образе другой женщины. Наконец дочка несколько раз сильно выгнулась в самой мощной судороге, сильно ударив лобком папу в челюсть, а затем вся в поту обессилено упала и замерла.

Папа поцеловал занемевшими губами дочку последний раз и также обессилено откинулся рядом на спину, давая отдых затекшим ногам и спине. Пятнадцать минут спустя, выйдя из полудремы, он обнаружил, что дочка лежит рядом на боку и с интересом смотрит на него. Папа почему – то всегда смущался, когда кто – то пристально его разглядывает. Он тут же уткнулся носом дочке в грудь, опрокинул ее на спину, а затем спросил:

– Как он?

– Кто? – не поняла дочка.

– Твой живот.

– Ой, а я про него совсем забыла. Он ни капельки не болит. Просто чудо. Как ты это сделал?

– А ты не заметила?

– А разве это лечит?

– Вместе со мною – да. И вообще, ты разве не знаешь о целебных свойствах секса?

Лицо дочки на секунду стало грустным и задумчивым.

– Скажи мне что – нибудь хорошее, – вдруг попросила она со слезами в горле.

– Что?

– Ну что – нибудь.

– Ты самая удивительная девушка, которую я когда – нибудь встречал.

– Horrible!

– Я ужасный?

– Нет, я.

– Ты – прекрасна! астолько, что я готов тебя на самом деле удочерить.

– А ты знаешь, что так папы не поступают с дочками? – усмехнулась она.

– Хорошо, я буду твоим святым отцом, а им дарить любовь можно.

– Святой отец, а вы меня бросите? – неожиданно спросила грустно дочка.

– Никогда, – прошептал папа и посмотрел на часы. Было уже начало первого. – Кстати, уже поздно и, кажется, мне пора.

– Я тебя провожу.

– Не надо, лучше спи, – и папа нагнулся, чтобы поцеловать дочку. Но та, вместо поцелуя, намертво обвила его шею и бедра своими руками и ногами.

– Поехали, – скорчила она свою смешную гримаску.

– Куда?

– Куда хочешь.

Папа поднял легкую как пушинка девушку из постели, донес ее до огромной заваленной старыми журналами и различным барахлом прихожей и остановился у входной двери.

– Как удобно на тебе сидеть, – заявила в конце их похода дочка. – Здорово! Первый раз я не сползаю с мужчины. Спасибо тебе.

– За что?

– Сегодня ты избавил меня от моей депрессии.

– У тебя была депрессия? Почему?

– Меня бросил мой американский boy – friend, и теперь мне негде и не на что жить.

– А родители?

– Родители? – она грустно усмехнулась. – Мой отец нищенствует здесь на зарплату профессора математики, и ему самому надо помогать, а моя мать в Америке платит за обучение и только. И потом у меня ужасные отношения с отчимом, я просто не могу жить в их доме.

– Где же ты теперь будешь жить?

– Не знаю. Может быть, на время найду себе какого – нибудь американца или поеду в Нью – Йорк. Говорят, там жить весело и можно умереть совсем незаметно.

– А ты сама знаешь, чего ты хочешь?

– Я хочу, чтобы обо мне кто – нибудь заботился. Мне так страшно. Я не хочу никуда ехать, я боюсь этого большого и жестокого мира.

Ему хотелось тут же крикнуть: «Не надо никуда ехать. Оставайся! Я буду тебе настоящей опорой. Я огражу тебя от всех напастей этого мира». Пусть это будет глупо, подумал он, неправильно и закончится ничем, но это будет поступок.

Его остановило одно. Он вспомнил слова американца, сказанные о забавном характере дочки: «Если она пришла на вечеринку со своим молодым человеком, то нет никакой гарантии, что, потанцевав и выпив немного лишнего, она не уедет домой с кем – нибудь другим». Папа сказал другие слова, очень сильно отдающие фальшью, тем самым, быть может, совершив предательство во второй раз:

– Моя девочка, где бы ты не находилась, как бы тебе не было трудно, помни, у тебя в этом городе есть друг, который всегда будет помнить и любить тебя. Прощай!

С этими словами он опустил дочку на пол, поцеловал ее во влажные губы и вышел вон.

Последняя информация американца о дочке:

Вскоре после приезда в Америку, возвращаясь на своей машине из университета, дочка по своей вине совершила столкновение. За рулем другой машины находилась беременная женщина. Женщина отделалась испугом, но не исключено, что она потребует через суд компенсацию за вред, нанесенный здоровью своего еще не родившегося дитя.