Сидя в маршрутке, я, улыбаясь и закрыв глаза, думала о нем. В 17.00 он будет ждать меня у входа в метро. Я представляла себе его лицо, внимательные, радостно ожидающие глаза, улыбку, которая появится, как только я вылезу из маршрутки. Представляла, как мы мы пойдем по морозу, взявшись за руки, войдем в полутемный подъезд сталинской высотки, поднимемся на 11 этаж, целуясь в лифте… а потом… потом…

—Остановите у Петерки! —Возвратил в реальность чей то голос.

—Как, Петерка?! Разве Рижскую проехали?

—Давно!

Парочка напротив смотрит на меня и хихикает. Мне не до смеха, я хватаю сумку и продираюсь к выходу. Господи, дура мечтательная!!! Что делать? Вылезла наконец, смотрю на часы. Ужас! 17. 07! А еще обратно бежать! Набираю дрожащими пальцами номер телефона. В душе надежда, может сам опоздал?

—Да. Спокойный голос такой.

—Сашенька, я через 5, нет, 7 мин буду, проехала случайно остановку!

Вздох.

—Давай.

Господи, как я бегу! Ведь каждая минута опоздания— один раз прутом. Перебегаю дорогу, ближе, ближе, все, я на месте.

—Опоздала. Констатирует факт. —Жду тебя на морозе. Разве так можно?

Я смотрю на электронные часы на столбе— 17. 15.

—Да, шепчу я. Я знаю, что заслужила.

Тут он впервые улыбается:

—15 раз.

—Да, 15 раз.

Знаете как больно, когда секут прутом? Я недавно это узнала. Саша сечет меня по голой попе за мои прегрешения. И опоздание— одно из них.

Идем рядом. Из-за предстоящего наказания сжимается низ живота, в голове пустота.

Саша чувствует, что мне страшно, что все внутри меня сопротивляется порке, но я безропотно подставлю голую попу под розгу… В такие минуты мне хочется, чтобы все побыстрее кончилось, хочется, едва зайдя в кватиру, прямо в прихожей спустить трусы и получить причитающиеся горячие, но я робею, оттягиваю наказание в надежде, что забудет, простит… Нет, так не быват.

—Выпорю— прощу, —говорит Саша. Значит, надо плакать и терпеть.

Вот мы и в квартире. Пахнет как вкусно! Тепло! Грустные мысли покидают меня. Ну выпорет, так выпорет, ничего не изменишь уже.

—А я курицу жарю! — говорит Саша, он доволен, любит меня баловать.

—А я чулки новые надела!

—Покажи!

Приподнимаю подол юбки, видна круживная резинка чулка.

—А сзади?

Поворачиваюсь, приподнимаю подол повыше, чтоб были видны черные кружевные стринги.

—Ах, какая попка! Саша запускает руки мне под юбку, гладит бедра, попку, неприкрытую стрингам. Почему-то он особенно любит мою попу, не только лупит меня по ней, но и ласает, иногда положит меня себе на коленки и гладит, гладит, нащупывает мою узкую дырочку, ласкает пальчиками внутри… Я замираю от наслаждения, я вся отдаюсь таким странным и сладостным ощущениям…

Мы сидим на кухне, на угловом диване, обнимает меня, гладит по голове, щекочет шею…

—А помнишь, как первый раз?

—Помню! Здесть, на столе! —отвечаю. И любовью первый раз на столе, и это… ну… наказал меня первый раз… здесь…

—Ага, за то, что зачет не сдала. Помню!

Мне стыдно. Уткнулась лицом ему в ладони, наверное, покраснела.

—А сегодня чем? —шепчу.

—Да вот прутика хорошего сейчас не сыскать! Ремнем, наверное, придется!

Ну ремнем… это не так больно! Настроение стремительно улучшается. Вскакиваю.

—А давай… давай… прям щас! Отстреляемся! Сашка хохочет.

—Ишь обрадовалась! А ремнем-то больше полагается! Один к двум, забыла? Так что выдам тебе все 30!

Ой, блин, правда забыла…

—Саш… может так? не надо 30…

—Опаздывать, дорогая, не надо! Знаешь, как я замерз? Окоченел. Давай-давай, подставляй попку.

—Саааш… простииии… Слезы закапали. 30 ударов это много. Ремень бьет не так больно, как розга, но это дольше. И сидеть потом очень больно… И стыдно.

—Ну не плачь! Чего ж заренее? Давай, ложись животом на стол и подставляй попу. Я щас.

И он пошел в соседнюю комнату за ремнем. Есть у нас специальный ремень такой, для экзекуций. Не узкий, не широкий, плоская плетеная косичка, Саша его специально для этого купил. Вернулся он быстро.

—Что стоишь, носом шмыгаешь? Давай-давай! Быстро попой кверху. —Строго говорит, знает, что сама я не лягу, меня заставлять надо, нежности тут неуместны.

Как всегда я теряюсь, в животе холод, страх, стыд! Подхожу на ватных ногах к столу, смотрю на Сашу.

—Пожалуйста… прости…

—Выпорю— прощу, —как всегда, говорит Саша. Ложись. Задери юбку, спусти трусы.

Я ложусь животом на край стола, дрожащими руками поднимаю юбку, потом спускаю трусики… прячу руки под живот…

Первый удар обжигает кожу, больно!

—Будешь опаздывать?

—Нет!!!

—Будешь внимательной?

—Да!!!

Саша бьет размеренно, сильно, это настоящая порка, мне очень больно, хочется убежать или хотя бы прикрыть попу руками, но я знаю, что надо терпеть, только так я избавлюсь от чувства вины…

Пять… шесть…

—Саша… ! Сашенька! Не надо… ! Прошу… !

Саша останавливается:

—Я только начал!

И дальше сечет.

—Терпи, хулиганка! Как хулиганть… так первая!…

А как отвечать… так последняя!…

Одинадцатый… двенадцатый… Сколько там еще!… Пятнадцать! Только половина еще! Плачу навзрыд… Двадцать! Остановился.

—Ишь, какое красное все! —Гладит по попе. Я плачу тише. —Жалко мне тебя. Давай последние пять, и все.

Я всхлипываю.

—Хорошо, — шепчу. Я благодарна и за передышку, и за прощенные 5 ударов. Больно, больно получать по напоротому месту ремнем, но, памятуя о снисхождении, стараюсь плакать потише. Двадцать пять!

—Ну вот и все! Саша меня обнимает, помогает подняться со стола, я плачу стоя, не рискуя сесть, Саша гладит меня по голове, по спине, целует мокрое лицо, вытирает мне слезы.

—Ну все, все, не плачь, ты молодец, ты храбрая девочка!

Я сквозь слезы улыбаюсь.

—Квиты?

—Квиты!