Разрядилась. Пришла в себя.

Нет, от ночных бесед совсем отказываться не буду. Как же пионеры без меня? Вот это чувство собственной значимости. Нет, чувство нужности — оно же важно? Важно знать, что кому-то в этом мире ты нужен. А может даже кто-то не может без тебя.

Мы же не просто треплемся о пустом. Иногда пересказываю им когда-то давно зацепившие книжки. С детства еще увлекала астрономия, история. Поэтому, у нас скорее беседы. Обо всем. Об устройстве мира, цивилизациях, людях. Мечты, фантазии…

Я не говорила? Примерно со средины потока и девчата перебрались к нам. Ну не совсем перебрались. Не спать, конечно. На посиделки. Вначале кто-то один. Одна. Потом их стало несколько. Кучкуясь все вместе на свободной кровати, что твои воробьи на жердочке. Потом, когда их стало больше и к мальчишкам не стеснялись на кровати присаживаться. Надеюсь, что не так, как я. Хотя временами шипели и попискивали на пацанов. Ниче, пусть учатся стоять за себя, в жизни пригодится.

Я и сама не заметила, как мы все подружились. Не только девчонки будут реветь, уезжая из лагеря. Сама с трудом буду сдерживаться, когда эта мелочь будет хором обниматься и в любви признаваться. Ну да отвлеклась опять…

На чем остановилась? Ах, да. Посиделки. Срывов больше не будет. Даже на кровать к Вениамину не пойду совсем. Эх… Аж мурашки по коже, как вспомню, соприкосновение теплыми ногами… Ощущение ладони на бедре. Как я без этого буду? Но нет! Человек-кремень. Это я про себя так думаю где-то в голове. Сказала – сделала! Раз-два!

И ведь действительно сделала! Так даже лучше. Не нужно путаться в словах. Когда пионеры ждут от тебя ответа, а ты такая вся растекаешься в неге от теплых прикосновений. Забывая, в каком ты сейчас мире – нашей действительности или теплых фантазий.

Как встала, оперевшись спиной о подоконник, так и простояла весь вечер. Хотя предложения поступали. И не только от него. Гордая такая собой, уложив пионеров, иду спать сама.

Остаюсь одна и такая вдруг тоска накатила! Вот зачем, зачем??? Для чего? «Тэбэ ахота, йэму ахота – вот эта ахота!» — почти уже мудрость, а не анекдот.

Я ж не чего-то там одного блядства ради. Просто бы в постельку с кем-то обнявшись. Для любви, для тепла. Душевного тепла. Вот всего разок и было, а как будто привыкла. Не хватает чего-то. Даже теребонькать не охота.

Это ж первый вечер такой будет? Ну да…

Неужели ежедневно? Получается, так.

На удивление сразу же отрубаюсь. А просыпаюсь от того что кто-то тащит из-под меня одеяло. Удивляюсь, что вообще почувствовала. Обычно крепко сплю и просыпаюсь как по щелчку рано утром. Или ждала? Надеялась в глубине души?

Стараюсь так же ровно дышать, делая вид, что сплю. Не шевелиться даже тогда, когда чувствую прикосновение не только прохладного тела, но и вовсе холодных рук и ног. Любимая поза на боку. И этот кто-то укладывается со стороны спины, повторяя все изгибы моего тела.

«Да, мой хороший, обнимай так же. Очень приятно, двигайся дальше, просунь руку. Поднимай ее выше. Чувствуешь, как тянутся вверх и ждут прикосновения сосочки? Как вся страдаю без неги и ласки. Ты же не прикасался ко мне так давно».

Я не знаю, который сейчас час ночи. Не утро. Уже успела соскучиться по таким вот незаметным ласкам. По еще более ощутимым объятиям. Едва хватает сил лежать смирно, не начать ластиться и тереться так же в ответ.

«О божечки, да…» Пусть сквозь волосы, но чувствую вначале дыхание, а потом и легкий поцелуй в область затылка-шеи. Как же я хочу развернуться и сама прижаться к нему. Обнимать, целовать, растворяться в нем. Лопаются последние оковы морали, заложенных с детства установок, может даже остатков целомудренности.

Сегодня я хочу под него. Ощущать его сверху. Это вчера я была взрослой тетей, соблазнительницей, хищницей. Сейчас я хочу быть дичью, быть податливой и гибкой. Хочу подстраиваться под партнера и давать-давать-давать. Отдавать свое тело, свою любовь, свою душу. Разверни меня на спину, войди в меня. Почувствуй такое ждущее, истекающее лоно. Захвати набухшие губы, покатайся на упругих холмиках груди…

Я твоя, вся твоя. Я готова…

Я могу отдаваться хоть всю ночь. Нет больше стыда, нет угрызений совести. Осталась только женщина. Нет, самочка. Течная сучка, готова перегрызть удерживающие веревки морали, пролезть под мешающим забором воспитания, перепрыгнуть ворота семейных установок. Только бы найти того, кто заполнит эту жажду. Одного, стаю – уже все равно. Грызитесь, скальтесь, но только запрыгивайте и имейте. Вы же видите – я прогнула спинку и отвела мешающий хвост.

Якобы во сне, тяну руки вверх и на самом деле прогибаюсь в спинке, еще оттопырив попу. И так не длинная ночная сорочка собралась где-то в области талии. Его рука все уверенней гладит меня по бедру, сползает на животик, спускается ниже. Изучающе перебирает волоски внизу живота… Потом двигается наверх и, дааа! – под сорочкой находит полушария и сосочки груди. В таком положении они рядом. Хватает даже небольшой ладони, что бы почувствовать и приласкать их оба.

Рука ненадолго исчезает, что бы добавить еще пряности. Изюминку. Того, чего так не хватало. Да, солнышко, вот так между булочек. Я не могу тебе помочь, чуть приподняв полушарие пусть не такой массивной как сейчас, но все равно не маленькой круглой попки. Я же сплю. Как-нибудь сам, но туда, посильнее, поглубже. Чего ты все по верхам? Не бойся, я не проснусь, я сплю крепко, очень крепко. Надеюсь, что незаметно, пытаюсь чуть-чуть, хоть на миллиметр выпятить попку еще немного. Ему навстречу. Еще бы… Уже край? И чего у нас такие узкие кровати?

Веня замирает. А чуть позже я и сама ощущаю стекающее по моей голой ноге на простынку семя.

Мысленно почти кричу: «Куда ты? Побудь еще. Обнимай так же со спины. Я же не прогоняю тебя. Сегодня уже не прогоняю. Чуть позже я развернусь к тебе «во сне», что бы пообниматься по-настоящему. Хоть до утра. Нет, сегодня – именно до утра. Нашей смены-то осталось всего-ничего. Оставайся в постели со мной. Я найду способ незаметно вывести тебя, если мы проспим. А мы обязательно проспим — вот так обнявшись, как муж и жена»

Но он не слышит этого крика. Он не чувствует моей жажды. Тихо и незаметно уходит. Я только слышу закрывшуюся дверь.

Просовываю руку – сколько напускал! Нет отторжения или какой-то брезгливости. Приятно ощущать это на себе. Не знаю. Какое-то новое чувство. Мужчина излил на меня свое семя. Не могу сформулировать. Даже сейчас. Чувствовать себя желанной? Плодородной? Покрытой? Дарящей удовлетворение? Все подходит, но все это не то. Не знаю. Мне приятно. Даже не хочется доводить себя до финала.

С большим трудом распинываю себя подняться просто для гигиены. Весь лагерь спит. Моя душа начинает петь и хочет каких-то бесчинств – хохота с подружками, поездки на мотоцикле, полета на метле. За неимением прямо здесь и сейчас — одеваюсь и выхожу пройтись.

Настроение — как будто у меня последняя ночь в лагере. Как в последний день сессии. Как будто это я вижу все это в первый раз и одновременно прощаюсь с кем-то. С чем-то. С лагерем? С Веней? С девичеством? С прошлой беззаботной студенческой жизнью?

Опять все подходит, но все не то…

Пусть уже будет утро!

Что завершает смену в пионерлагере?

Да, правильно, костер. Ну, праздничная линейка еще. Хотя, нет — она скорее открывает. Ну, по моей личной шкале значимости. Где-то есть еще Королевская ночь. Ночь музыки, отрыва, гуляний почти до утра. Но у нас – это поход. Обычно где-то в последние дни смены. Как еще повезет с погодой. Поход – он финальная точка. Обычный дневной, не напряженный. Прогулка всей компанией, этакий тимбилдинг.

Завтра утром в столовой нам должны выдать с собой сухой паек. Сухпай – чаще называемый детворой. Но я же вся такая ответственная (чуть не написала правильная), мне нужно лично самой все проконтролировать. Поэтому, ближе к вечеру иду на кухню.

Там заправляют феи борщей и каш, повелительницы сердец. Путь к которым, как известно, у доброй половины человечества лежит через желудок. Феи не молоды, розовощеки и дородны. Сейчас задумалась. А бывают худосочные или злые поварихи? Вроде не встречала пока.

Наши хоть и горланистые, хорошие, простые тетки. Саша и Паша. Как будто специально в рифму подбирали. Как Чук и Гек. Саша городская. Паша здешняя — из соседнего села. Знаю, так как муж у нее, день-через день из кухни пищевые для скотины забирает.

Поварих нет ни в зале, ни на кухне, иду к заднему выходу. Там пристроен такой сарай-не сарай, склад-не склад. Довольно большое несуразное и темное помещение. Лагерь старый, кухня маленькая, видимо места не хватало, позже организовали этот склад. Опять же место отдыха кто-то оборудовал там – лежанку почти у входа.

Сажусь на этот диван-топчан напротив входа и жду, когда освободится. Через выходную дверь вижу и слышу теть Пашу, разговаривающую с мужем. Я никогда не задумывалась, сколько ей лет. Сейчас, вблизи увидев супруга, понимаю, что она не так молода. Наверное, к пятидесяти. Или даже чуть больше. По ее полному и румяному лицу не понять. Да и фигура не столько расплывшаяся, сколько крупная. Огромные груди, каждая размером с футбольный мяч, задница что твоя плита, крепкие икры. И не сказать, что нет талии — угадывается. Муж тоже крупный, но совсем уже седой.

Начинаю стесняться и порываюсь уйти, когда ловлю нить их разговора. Но дальнейшее развитие событий тут же заставляет поменять планы. Примечаю здоровенный холодильный шкаф почти в углу и свободное место между ним и стеной. В общем, теть Паша пеняет мужу, что совсем ее забросил и вообще, не пора ли отдавать долг. Супружеский.

Муж считает, что ничего такого в долг не занимал. И вообще с отдачей можно погодить. Например, пока не вернешься домой. Ну да, чего там осталось-то? Пара месяцев? Ерунда какая – потерпеть. Примерно это же озвучивает телесно сытая, но голодная духовно теть Паша. И чуть не силком тащит его внутрь. На тот самый топчан, где только что сидела я.

Предвкушая отличное зрелище, вся изготовилась в своем темном углу. Действующие лица на сцене. Она сама неплохо подсвечена приоткрытой дверью. Реквизит почти поставлен. Ну, в процессе подъема. «Давай, давай!» — хочется и мне еще приободрить ее поначалу вялого мужичка. Мои руки сами знают что делать. Левая привычно тянет вверх ткань юбки, правая – другую ткань, но уже вниз.

Скрип-скрип, скрип-скрип… Эй, ты чего? Все уже? Я так не играю! В фильмах все это можно растянуть пусть не на час, но все равно не эти условные двадцать уколов шпагой, которые ты нанес!

Смотри – жена вон только разохотилась, а ты уже задергался, захрипел и повалился сверху! Она еще пытается поймать из-под него дополнительные секунды наслаждения, подмахивая попой. Но нет. Судья в этот раз дополнительного времени не назначил. Как сыграли 1:0, так и останется. Муж снова заводит старую пластинку про «порадомой», «скоротемно», некормленую скотину. Потом терзает ногой рычаг ни в чем не виноватого мотоцикла, и долго еще до нас обеих доносится тарахтение с дороги.

Ну, да не важно. Потому что, как только доносятся первые звуки пытающегося завестись мотоцикла, неудовлетворенная тетя Паша думает как совладать со своим, работающим на полную мощность, разогнанным адронным колайдером. Остановить его можно только одним способом – вручную. Под продолжающийся скрип топчана, придавленного этим массивным телом, я вижу только наполовину расстегнутый снизу белый халат. Кажущиеся на его фоне даже смуглыми, широко раздвинутые ноги, орудующую между ними руку. А, и еще чавкающее-хлюпающие звуки распаленной, оплодотворенной, но все еще неудовлетворенной пизды.

— Михална!

Блядь! Ну как так можно с живой женщиной? С двумя женщинами! Чуть ежика не родила! Женщина только-только собралась сравнять счет. Судя по увлеченности, ей нужна была всего минута-другая дополнительного времени, если б не этот.

То ли еще довольно отчетливое тарахтенье мотоцикла виной, то ли наша общая увлеченность, я тоже не слышала, как с окликом уже практически заходит из зала на склад физрук. Михайловна только успевает собраться в кучку и развернуться на бок, судорожно пытаясь застегнуть непослушные пуговицы халата.

— Я ее по всей столовке ищу, а она дрыхнет!

— Да прилегла ненадолго. Саша же за продуктами уехала. Там дома и заночует. Умаялась одна – бросив борьбу с двумя последними пуговицами, усаживается, делая сонное лицо, и отвечает она.

— Одна и не зовет! – хохотнув, все так же громогласно продолжает физрук, усаживаясь рядом – А как же размять затекшую спину? Нам же в физкультурном и массаж и медицину давали.

— Ну-ка, куда руки тянешь?

Я от греха спряталась за шкафом совсем. Но звонкий шлепок слышен отчетливо.

— Паш, ну чего ты все ломаешься? Тебе что, жалко что ли?

— Отстань, сказала же! Муж у меня есть для энтого дела!

— Я ж не просто так, с чувствами же.

— Знаем мы вас, чувствительных. Лет-то тебе сколько? Постеснялся бы. Когда ты в пеленки писался, я уже с мальчиками дружила.

«А сколько лет ему?» — выглядываю осторожно я. Если бы патлы немного в порядок привести, да синюшную щетину сбрить… Ему же и сорока, пожалуй, нет? При чем, прилично еще до сорока. За тридцать где-то. Да и не алкаш, как в начале смены мне показалось. Да, не дурак выпить. Но не так, что бы каждый божий день. Общий образ какой-то такой. Майку-алкоголичку к его треникам еще добавить – полный комплект получится.

Она опять лупит его по лежащей на коленке руке. На ее коленке. Физрук руку отдергивает, театрально машет и дует на нее.

— Рука у тебя, Пашка, тяжелая. Давай к нам в волейбольную сексию — это он так говорит, голосом выделяя секс в секции – Будешь нашим главным подающим. Не, поддающим!

— Не, не — дающим, дающей – продолжает зубоскалить, возвращая руку на ее бедро.

Шурочка, делая вид, что не замечает поползновений, тянет руки вверх, собирая расправившиеся «со сна» волосы. Полы халата еще разъезжаются в стороны, открывая плотоятному взгляду физрука белые бедра чуть ли не целиком. Рука тоже даром времени не теряет, оглаживая оголившуюся богатую плоть.

«Интересно, сможет он заметить, что она без трусов» — думаю я, давно заприметив их белеющий сверток на полу, у самого края топчана.

Не знаю, что он успел разглядеть, но диспозицию меняет кардинально, пытаясь сгрести ее, с так же поднятыми руками, в охапку. Повариха буквально пару секунд дает себя потискать за огромные груди и начинает вырываться.

— Вот же черт прилипчивый! Убирай руки! – как-то очень уже ненатурально, по-девочковому пытается освободиться этот почти стокилограммовый боец скалки и половника. После недолгой борьбы, еще больше раскрасневшись и собрав расстегнутый халат чуть не до того места, где сходятся ножки, ей это удается.

— Чего хотел-то?

— Тебя хо…

— Цыц! – получает еще одну затрещину физрук.

— Да огручиков бы мне – уже почти серьезно отвечает он.

— Вот с этого и надо было начинать! – в голосе более не удерживаемой и встающей с лежанки женщины, даже мне слышится явное разочарование.

«Огурчиков, ходют тут всякие» — приближается к моему углу Михална, выглядывая на полу ящик. Нагибается, а потом и вовсе встает на четвереньки. Долго копается, в неверном свете что-то выискивая.

Я дольше писала пару этих предложений, чем хватило времени нашему физкультурному руководителю собрать воедино образ стоящей раком женщины, валящихся под кроватью трусов, темного закоулка и еще хрен знает каких мыслей, роящихся в неудовлетворенной лохматой мужской голове.

Какой-нибудь Месси, или кто там отвечает за новых игроков, увидев этот прыжок из положения полулежа, тут же пригласил бы Николаича в сборную Аргентины. Не задумываясь. Оп! И физрук, пристраивается за спиной поварихи, задирая и заворачивая разошедшиеся полы халата, оголяя круглый зад.

— Для меня трусы сняла? Подготовилась? Знала, что приду? – громким шепотом, не дает ей вставить слова физрук. Громко дышит, удерживает ее руками, и как-то еще умудряется стаскивать с себя свободные треники. Теть Паша так же молча пытается вывернуться, упираясь руками в ящик.

— Тпруу! – как молодую лошадку под узцы, перехватывает он ее под груди-бидоны.

Она все еще делает вид, что пытается высвободиться, крутя задом и помогая тем самым Николаичу быстрее нащупать членом вход.

— От это пизда!.. Да ты ж хлюпаешь вся… Чего сопротивлялась?.. Дело-то житейское – раз-два и готово… – что-то еще бормочет озабоченный мужик, еще теснее, совсем уж по-собачьи прилипая к белому большому заду, переместив руки с грудей и прихватывая ее за бедра.

— Не болтай – вначале еще грубо, а потом все нежней – Вася.. Васек…

— Двери бы закрыть… Вдруг кто зайдет… Ой, Вася… Василек… Что ж ты делаешь со мной…

— Двери, Васек…

— Айда на лежанку. По-настоящему хочу… По-человечески… Тока запрем сначала – сквозь тяжелое дыхание и постанывание слышу ее громкий шепот. И речью не назовешь – отдельные быстрые фразы на выдохе.

Она так же в почти расстегнутом халате убегает закрыть главные двери. Он не спеша закрывает засов задней двери. Становится почти темно. Я стаскиваю до средины бедер мешающие трусы, приваливаюсь плечом к шкафу, в предвкушении еще более аппетитного и пикантного действа.

Теть Паша останавливается у входа на склад, снова вроде как смущаясь. Запахнула халат, обхватив руками себя пониже грудей. Видит торчащий хер физрука, отбрасывает последние сомнения, сама расстегивает оставшиеся пуговицы халата, стаскивает его с плеч. Да и он не стоит столбом, тянет к ней руки, просовывает ей за спину, освобождая тяжелые сисяндры от лифчика. Вначале так же стоя целуются-милуются, потом Михална тянет его сама на импровизированную кровать, укладывая сверху на себя.

Под их тяжелое дыхание, женские стоны, рука сама собой порхает между все более расслабляющихся ножек. Резинка больно врезается в кожу, но я даже не замечаю, мысленно находясь там же. На лежанке. Вместо Михалны, под физруком.

Хрясь! Не новые труселя не выдерживают натиска, лопаются, ноги разъезжаются в стороны. Я чуть не падаю на пол на таких разомлевшее-мягких и уже ничем не связанных ногах. Пытаюсь ухватиться хоть за что-нибудь в полутьме, роняю что-то еще, стоявшее тут же в углу, падающее с металлическим бряком. И если треск разорвавшихся трусов в пылу борьбы они могли не заметить, то стук и звон падающего предмета, производит эффект разорвавшейся бомбы!

Сказать, что я в шоке и в ужасе – не сказать ничего. Когда физрук оказывается напротив меня, я, по-моему, стою так же — разинув рот, раздвинув ноги и задрав юбку в полном ступоре. От него не укрываются ни обрывки трусов медленно сползающие по ноге вниз, ни общее мое состояние.

Все-таки мужчины быстрее реагируют на внезапный стресс. Теть Паша еще сидит на лежанке, закрывая рукой грудь, когда Николаич тащит за руку меня из угла туда же на неверный свет.

— Ты чего? Зачем? Как же так? Теперь все узнают… Расскажет… — что-то еще тихо бормочет повариха, кажется, еще и собираясь зареветь? Голос совсем потерянный.

— Не расскажет!

Сколько прошло? Две секунды? Четыре? Да даже если десять! Физрук уже собран и у него уже родился план.

— Укладывай ее на топчан, тогда не расскажет.

Мой ступор начинает проходить, когда (или только тогда) и до меня доходит его «план». Я начинаю сопротивляться вначале вяло, потом все сильней. Повариха поначалу больше бормочет и мешает ему, чем реально помогает. Но тут, наверное, важней психологическая поддержка.

Сейчас вот думаю. Если бы я изначально не хотела того, что произойдет – как бы себя вела? Наверняка бы орала, кусалась, пиналась. Не далась бы. Может никто не услышал бы и на помощь не пришел. Но напугать – точно бы напугала. А то и отбилась. Сейчас вот думаю, что даже тогда я сопротивляюсь больше для вида. Как совсем недавно Михайловна.

Им (точней практически ему) совсем не сложно уложить меня на лежанку. Теть Паша придерживает за руки, я вижу почти перед самым лицом ее большие груди с огромными альвеолами и на удивление маленькими сосочками. Отмечаю весь перепачканный смазкой женский волосатый лобок, когда она пересаживается назад, мне за голову, отводя туда же и руки.

Я все еще слегка извиваюсь телом, пока не начинаю чувствовать член физрука, то скользящий, то упирающийся мне в промежность. Почти перестаю двигать тазом ожидая того самого, вот сейчас, сейчас, да – есть контакт!

— Тише-тише, не дергайся, расслабься, так лекше – даже уже не понимаю, кто говорит. Кажется голос женский. Голоса вообще начинают доноситься издалека. Я погружаюсь в другой мир, новый мир ощущений, мир наслаждений.

— Оп, и рыбка на крючке! Смотри, Паш, что делает с вами, бабами, хуй в пизде. Она вроде куда-то бежать собиралась. А тута опа – и ноги сами раздвинулись!

По барабану, пусть что хочет говорит, отплываю…

— Умница, хорошая девочка – очень медленно, скорее даже нежно Николаич двигается внутри меня. А позже уже не Николаич. Как она его называла? Вася… Васек… Василек…

Меня начинает куда-то уносить. Хочется освободить руки. Кто здесь еще? Буквально на пару секунд возвращаюсь снова в наш мир, что бы понять, что Михална ласково смотрит мне в лицо и сама, по-женски все понимает. Сама отпускает руки, которыми мне хочется обнять мужчину. Он еще далеко.

Где-то там внизу, сидя между ног, медленно и неглубоко вводит и выводит, оглаживая пока еще сквозь одежду грудь, наблюдая, как девочка тает под неспешными ласками. Следя, как джойстик все легче скользит по обильной смазочке, как она сама начинает подаваться бедрами, всем телом – навстречу ему, навстречу неге и наслаждению.

— Люблю сиськастых! – я почти не замечаю как он или они раздевают меня дальше, расстегивая блузку, высвобождая грудь. Наверное сама помогаю снять ее с себя совсем. Из одежды остается только собранная на поясе юбка.

Так же не замечаю, когда и как оказываюсь полностью под ним. Мне приятно ощущать его тяжесть сверху, его руки, просунувшиеся под плечи. Грудь, сильно прижатую его движущееся грудью. И самое главное движение там, внизу – все такое же размеренное, неспешное, дающее возможность на уровне чувств осознать, подстроиться под него.

Одно помню отчетливо. Я очень хочу, что бы он меня поцеловал. Как навязчивое желание, как наваждение, как крик. Я обнимаю и глажу его спину, пытаюсь подтянуть или подтянуться поближе, мой рот призывно открыт. Но нет и нет. Намеков он не понимает, сама поймать губами его не могу. Я уже почти готова начать просить, начать униженно умолять, когда он снисходит до меня.

Да, наконец-то! Это не просто поцелуй. Он натурально засасывает мои губы, мой рот, ловит язык, проталкивает свой. От него несет то ли перегаром, то ли дешевым куревом, то ли и тем и другим. Это так противно и так кайфово! Я сосу его язык, снова и снова ловлю его рот. Пожалуйста, еби меня и там и здесь. Хуем и языком, это такое блаженство!

Муж не курит, а я до сих пор ловлю себя на том, что иногда мне хочется повторить. Мне хочется снова пьющего и курящего мужика, хочется еще раз почувствовать это, на самом ли деле так было? Или девичьи воспоминания наложились на такие же девичьи фантазии?

Ну, да я отвлеклась…

Не могу сейчас сказать, сколько по времени это все продолжалось. Вообще никак. Что минута, что час – вообще пропало чувство времени и реальности.

Прихожу в себя только тогда, когда он, резко вынув член из меня, начинает кончать. Семя попадает на лицо и волосы, грудь, живот, лобок. Больше всего на лобке. Знаю, так как из густых волос потом будет долго и сложно вымываться. Я не знаю, сколько он это копил, но такое чувство, что его ооочень много. Как будто покрывает все тело.

Жутко стесняюсь лежать перед ними вот так голой, но первое время не могу собраться. Тело просто не слушается. Потом медленно поднимаюсь. Как сквозь туман вижу склад, нахожу одежду. Они что-то говорят, но у меня как программа включилась – «пора на выход», ничего не слышу и не отвечаю.

Стараясь ни с кем не встречаться глазами, одеваюсь. Прямо так, на липкую сперму. Все равно. Кажется, понимаю, что одежда все в пятнах. Да и я без трусов, перепачканная, со слипшимися кое-где волосами, совсем не в адеквате. Поэтому, не иду по центральной аллейке, ухожу куда-то в сторону. Кто мне открыл дверь и выпустил из столовой? Через какую дверь? Куда девались обрывки моих трусов? Вообще ничего не помню. Лифчик почему-то держу в руке, сиськи просвечивают через влажную ткань белой блузки.

А нет, вспомнила еще. Обрывок разговора. Неудовлетворенная теть Паша сама зовет физрука приходить ночевать. Напарницы не будет. Еще помню ощущение, что иду слегка нараскоряку. Нахожу первую скамейку. Сажусь, медленно прихожу в себя. Думаю, как поступить с лифчиком. Надо бы надеть? Прямо здесь? Да, похуй.

Сухпай же еще! Про питание забыла! Ага, иди сходи, вернись. Они тебя примут, на все твои вопросы подробно ответят. Может даже покажут, где лежит. Вон там пониже, еще ниже…

Вместо этого иду в душ. Приятно горячий, потом холодный, потом снова горячий. Из чего мужчины делают сперму? Почему такая прилипчивая?

Где я взяла полотенце? Или обошлась без него? В отряд же вроде не заходила. И одежду? Или надела грязную? Какой-то очередной провал – вообще не помню.

Вода смывает следы, с остатками стыда. Его больше нет. Не будет больше никаких угрызений совести. Мне на самом деле не стыдно за то, что только что произошло. Наоборот, оглаживая под струями воды кожу, любуюсь своим молодым телом. Представляю на нем чужие руки, чужие взгляды. Физрук снова мнет крупные сиськи, берется за соски… Фантазия реально рисует обратное возвращение в столовую за добавкой.

Ничего невинного во мне больше не осталось… Начало уходить после проведенной ночи с Вениамином. Окончательно ушло вместе с вынутым из меня членом физрука.

Здесь бы и остановиться…

Но нет, раз взялась рассказывать, надо идти до конца. Как минимум до конца лета.

Рассказать, что не отказала и пришедшему этой же ночью Вене. Началось все невинно, как и в прошлый раз. Полежала бы развернувшись попкой, притворяясь спящей. Он бы разрядился и ушел. Но нет, начала просыпаться, развернулась, раздвинула ноги. Прижимала к себе, обняв руками и ногами. Учила контролировать процесс, как сделать секс максимально безопасным. Обнимались, шептались, целовались, а потом тренировались снова и снова. Хорошо, что такая ночь повторилась всего раз. Да и в ту следующую ночь мы больше спали, чем ебались. Крепко обнявшись, переплетясь руками и ногами. Так было не хуже. Даже лучше. Да и растраханной пизде нужен был отдых.

Он уехал завтра и в следующие потоки больше не приезжал. Лагерь, хоть и стоил по тем временам недорого, но это недорого тоже надо было где-то заработать. Хорошо. Он не видел моего позора, моего дальнейшего падения.

Все надо рассказывать. Как жутко ревновала физрука к поварихам. Да-да, потом уже обеим. Он все свободное время проводил на кухне. А я, уже вечером, бывало, подкрадываясь к их домику у столовой и прислушиваясь к скрипам кровати и приглушенным стонам. Бесилась и готова была то ли лечь под первого встречного, то ли ворваться к ним.

Как не отказала и толстенькому директору с его небольшим и вялым членом. Точнее, не отказывала, если его светлость вдруг оказывался в романтически-приподнятом настроении. Случалось это не часто. Но быть приглашенной в его отдельно стоящий домик, с хорошими стенами и удобной кроватью – особая честь. Где можно, не сдерживаясь, активно двигаться и кричать в голос. Жаль недолго.Ночевать тоже не приглашал ни разу. Как там у классика — «кончил-не кончил — три минуты».

Вообще жаль, что перепадало тогда, в средине лета, не часто и не долго. Какое-то нимфоманство, бешенство матки. Это как с мороженным, которое в детстве запрещали, а потом вдруг разрешили. Ешь сколько хочешь! И ты первое время не можешь им насытиться, тебе все мало. Тебе нужно попробовать шоколадное, пломбир, с орешками. В разных вариациях и очередностях.

Все надо рассказывать. Как имел меня физрук за тонкой картонной стеной кинобудки, уложив грудью на пыльный стол. В двух шагах от танцующих на дискотеке пионеров. Да ладно еще за стенкой. Однажды после ужина загнул раком в кустах у главной аллейки, по которой еще возвращались с ужина припозднившиеся пионеры и дежурные. Как сдерживала стоны, боясь выдать свое присутствие. Боясь и заводясь одновременно от риска быть обнаруженной, от риска прослыть грязной подзаборной шалавой.

Сдуру, в припадке откровения, разболтала все подружке. Нет бы остановиться, увидев ее заблестевшие глаза. А потом, ревновала и ее, если замечала возвращающуюся помятую и раскрасневшуюся от Николаича.

Хотя нет. С подружкой мы квиты. С какого-то момента вожатые первого-второго отрядов переключили свое внимание на нее. А потом и на нас обеих. Никакие оказались не мажоры, нормальные ребята. И, бывало, долго скрипели койки в вожатских первого-четвертого отрядов, принимая полуночных гостей.

Не осталось и следа от наивной и невинной вчера еще студентки, приехавшей отдохнуть в уже не пионерский лагерь. Главный принцип «лишь бы никто не узнал» — где, если не там.

Сейчас задумалась. Хотела бы повторить? Точнее задумывалась тогда, бродя по его почти заброшенной территории. Отмечая взглядом выросшие деревья, заглянув в такой, оказавшийся совсем небольшим, летний душ. Хорошо, что здание столовой оказалось закрытым и даже заколоченным. Не удержалась бы от соблазна поваляться на тюфяке, если он еще сохранился.

Поехала бы в такой же лагерь сейчас. Лагерь для тех «кому за…». В голове — да. Стыдно рассказывать, но чертовки приятно вспоминать…

А, по-настоящему, вот если бы кто-то пришел и предложил? Вот так вот снова в омут с головой? Ммм, нет…

Или снова да? Найдись физрук, крепко прихвативший тебя за голые ляжки и насадивший на крючок над ящиком с огурцами.