Бориса Петровича затребовали в Советскую Армию из-за отсебятины сопляка Борика, который, насытившись полугодовалым бездельем в папиной семье, и тесным общением с мачехой, явился в конце ноября к райвоенкомату с амбицией:

— Меня забыли!

Глянули военные комиссары в нужные бумаги, удивились редкому случаю, когда на службу сами напрашиваются и дали нежданному ухарю пару суток на сборы, куда тот просился.

Что делать умному Борису Петровичу при таком раскладе? Покрутил он перед зеркалом Борику у виска, сказал:

— Иди прощайся со своими, коль сам захотел.

И пошёл пьяненький Борик — чмоки-чмокать клубных подружек, разлучаться с добавившимися камрадами с Невского.

Перед посадкой в вагон на плечи призывника — новая фуфайка; от отца — часы «Полёт»; от соседки Зойки – засосы; от мачехи унизительное — «пиши…». И повёз литерный поезд умного Бориса Петровича в образе пьяного Борика к Дальнему Востоку. Служить мотострелком.

Там, у края Земли, на продуваемом плацу, «охотник до службы» быстро проникся уважением к пацифизму Бориса Петровича, который, вслед за курсом молодого бойца «раскрыл» в себе талант «художника». И два зимних месяца линял от строевой, малюя в тёплой казарме «Боевые листки» да масляные картинки стеновой «живописи» в Ленкомнате.

Для сбора образцов этих самых картинок на армейскую тему (не придумывать же их самому!), заглянул Борис Петрович по первому февральскому снежку в неработающую, но открытую гарнизонную библиотеку. И встретил там свой юношеский Идеал!

Идеал, самых гламурных пропорций звали Светланой Николаевной (так сообщала табличка возле стопки потрепанных книг). Клеем и калькой Светлана Николаевна крепила выпадающие страницы и надорванные корешки книжных переплётов. Но делала это «не квалифицированно», — нашёл нужное слово, влюбившийся Борис Петрович. А бестактный Борик протянул хорошенькой сверстнице руку:

— Борик!

— Лена, — сказала, залившаяся румянцем Светлана Николаевна, — пальчики которой слегка испачкал канцелярский клей.

— Пустяки! — заверил Борик, хватая прохладную ладошку. — У меня тоже… — начал он говорить, что руки художника могут быть и в клею, и в краске, но осёкся на несоответствии полученной информации. — Лена?

— Ах, это? — Лена таки освободила ладошку из ручища солдата. — Осталось от прежнего библиотекаря. Я здесь недавно…

— Здорово! Надолго?

— Как получиться. К мужу приехала. Капитану Калинину.

— Ага! — продолжал скалиться Борик частично радуясь, что библиотекарша таки оказалась замужней. Но Борис Петрович уже отстранил недотепу:

— Капитан Калинин — наш командир, — сказал он серьёзным голосом. — Разрешите помочь в ремонте библиотечного фонда?

— Помогите, — дозволила жена капитана.

Укрепляя странички, Борис Петрович тайно любовался круглолицей красавицей. Когда же Лена перехватила его быстрые косяк в сторону своей груди, стыдливо опустил глаза. А поскольку желание смотреть на высокий рельеф под вязаной кофтой было исключительно сильным, солдат «заинтересовался» состоянием помещения.

К удовольствию Бориса Петрович книжное «хозяйство» гарнизонной читальни было запущенным. Потрепанные тома нуждались в реставрации. Оконные карнизы с пыльными гардинами держались на честном слове. Полосы ватмана с текстами типа: «Книга — твой друг!», «Любите книгу — источник знаний!» блеклые и надорваны. В углах стен почернение. Стеллажи стояли криво и нуждались в покраске. Ко всему этому нужно было приложить умелые руки.

«И на грудь капитанши в первую очередь!» — шепнул в горячее ухо Бориса Петровича поганец Борик.

От этого науськивания у Бориса Петровича повысилось сердцебиение. А Лена, видя, как лицо солдат покрывается красными пятнами, истолковала это по-своему и, со вздохом сообщила, что даже не знает, за что следует браться в первую очередь, дабы привести запущенное помещение в должный порядок.

«Берись за её грудь!» — куражился Борик.

— Я могу взяться, — сказал Борис Петрович, стараясь смотреть только в синие глаза Мечты, — за ремонт и оформление библиотеки. Умею рисовать. Писать разными шрифтами. Люблю книги и хочу их чинить. Только для этого надо разрешение командира роты.

— Вы его получите! Как ваша фамилия, товарищ солдат?

…

За семейным ужином Лена рассказала мужу о проблемах на новом месте работы и назвала фамилию Бориса Петровича.

— Рядовой Большаков? — переспросил капитан Калинин. — Он мне самому нужен. Ленинскую комнату оформляет.

— Ну, милый! Если бы ты видел, в каком состоянии мне досталась библиотека, ты бы так не говорил.

— Я видел. Раскардаш и непорядок.

— Вот! Сам признаёшь, что в таких условиях твоей жёнушке работать не полагается.

— Могу прислать кого-нибудь другого.

— Этот «другой» умеет рисовать, писать плакаты и любит книги, как Большаков?

— Хм. Не уверен.

Лена надула губки: — Кто попало, мне не нужен! – Она прижалась к плечу супруга. — Ну, хотя бы на пару часов, а?

— На пару часов можно, — сдался капитан. — На большее не взыщи.

— Ежедневно! — поставила условие Лена.

— Если не будет ничего экстренного, — уточнил капитан Калинин. И был вознаграждён за сговорчивость благодарной женой многообещающим поцелуем…

…

Большакову не спалось. Он думал о библиотекарше. Вспоминал пришедшее по сердцу лицо. Завидовал капитану Калинину. И тосковал по тем, кто ему нравился ранее. В детском садике маленький Борис Петрович обожал воспитательницу. В школе влюбился в учительницу по физике. В училище, из которого был исключён по вине Борика, глазел на лекторшу по эстетике. А позже, подкарауливал на лестничной клетке соседку с четвёртого этажа и, поднимаясь следом, млел от вида её крепких ног. Теперь вот — жена комроты!

Правда, перед Армией была связь с мачехой. Той самой лекторшей по эстетике из художественного училища, которую Борик решил-таки «попробовать». Получалось без огласки, но пошловато и потребительски. К чему, в общем, Борик и стремился.

Когда в жизни Большакова появился этот завуалированный персонаж, припомнить не сложно. В первый же день, едва он стал реагировать своим «малышом» на женскую красоту. (Вторая ипостась именовалась — Борик.) С этого момента всё стеснительное, умное и начитанное Большакова исходило от Бориса Петровича, а пошловатое и наглое от сексуально озабоченного Борика.

Если Борис Петрович млел от общениями с женщинами, тайно любуясь их формами, краснел от одной мысли, что его тайные взгляды на сокровенные места станут заметны, то Борик искал случай онанировать на тех же формы из любого укромного уголка, откуда можно было не заметно «стрельнуть» в сторону вожделенного объекта избыточной струёй.

Однажды Борик решил покончить с анонимностью. Наметил «распечатать» свою девственность. И не с кем-то, а с мачехой отца.

— Если она так настойчиво маячит перед глазами, пора её трахнуть», — прямолинейно заявил он ошарашенному Большакову.

Мачехе было двадцать пять, на ней была вина разлучницы отца с первой женой и для Борика это было оправдательным аргументом в пользу попытки совращения.

— Она ведь никому не скажет, — нашёптывал свои аргументы Борик. – К тому, же есть план как к этому подойти.

— Какой план? — полюбопытствовал Борис Петрович.

— А вот по какой, — показал Борик книгу Стендаля «Красное и чёрное». – Поступим, как советует классик. — Сначала Жульен Сорель тайно гладит под обеденным столом женские колени. Потом в наглую напрашивается к верной супруге в спальню, устраивает там представление с рыданиями. И, как итог, несколько дней имеет многодетную мать на супружеском ложе во все её дыры.

— Про все дыры в книге ничего не сказано возразил умный Борис Петрович, которого перспектива распечатать собственную девственность тоже интересовала. Но осторожность не была бы его коньком, кидайся он во всякие авантюры.

— Это, само собой разумеется. За три ночи они всё перепробовали, начиная с минета. Книга-то французская.

— Если ты имеешь в виду «французский поцелуй», то это поцелуй с применением языка, а не того, что…

— Как раз того самого. Нашего «малыша». На все его двадцать сантиметров! (размер, действительно был такой). Ты на каком этапе присоединишься? «Малыш» то общий…

Борис Петрович задумался. Правильно ли покушаться на супружескую верность мачехи? Всё-таки — подруга отца.

А Борик уже поставил перед собой фотографию введшей отца в искушение и начал на неё дрочить, пока не залил снимок в вечернем платье густой струёй спермы.

— Вот, пусть такой и красуется! — прибалдел от содеянного двойник Бориса Петровича.

Выйдя из-под минутного влияния двойника, благоразумный Борис Петрович всё тщательно всё вытер. Даже понюхал рамочку, куда больше всего затекло — не сильно ли отдаёт выделением?

…

В итоге ночных воспоминаний, Большаков сделал для себя неприятное обобщение — все женщины его мечты были замужние! Имели постоянных мужчин. И шансы на их взаимность к его, несомненно, лирической персоне, равнялись нулю! И происходило это по причине отсутствия в нем целеустремлённости присущих Борику.

Что и говорить — неутешительное резюме для девятнадцатилетнего парня с хорошим стояком.

Едва Борис Петрович вспомнил, а затем ощутил этот самый стояк, рядом с ним появился Борик и напомнил про титьки капитанши.

Борис Петрович упёрся:

— Безукоризненной красоты женщина. Образец русской пригожести…

— Что есть, то — есть! Клёвая тёлка! — согласился Борик. — Глаза васильковые, губки алые, титьки — во! Хотел бы их потискать?

Борис Петрович, на это лишь вздохнул. Для обороны против Борика его окопчик разумника был мелковат.

— Чего зря вздыхать! — Когда, наш кэп разрешит библиотечку оформлять, начни с его женушкой шуры-муры. Чем чёрт не шутит?

— Лена не такая…

— Тю! Все они одинаковые! Вспомни, как мы ловко распечатали «недоступную» мачеху…

Действительно, было что припомнить.

…

Началось с самого простого — намёков, что у пасынка есть член.

Поскольку основное действо происходило в квартире, незаметно от отца, Борик демонстрировал мачехе свою внушительную выпуклость в районе паха. Разгуливал в свободных для колыхания трусах. Как бы случайно, использовал любую возможность прислониться к женской части тела, сообщая тем самым не безразличие для озабоченного подростка присутствия аппетитной самочки.

Эти действия шли по нарастающей.

Когда мачеха пожаловалась отцу на такое странное поведение юнца, тот отмахнулся: «Не обращай внимание. Переходной возраст. Давай лучше займёмся вот этим…».

Борис Петрович, «случайно» подслушавший это, почувствовал, как от происходящего в спальне родителя, его уши зажглись предательским огнём. Через пару минут, закрывшись в ванной, он, руками Борика, позволил себе погонять вздыбленного «малыша» до момента восторга излияния. Потом ему было немного стыдно, но утешало, что никто этого некультурного поступка не видел.

После отмашки отца, Борик окончательно убедился, что пора приступать к осуществлению плана «Жульен Сореля».

Во время обеда, подобно герою книги Стендаля «Красное и чёрное», он позволял себе незаметно прикасаться под столом к женской ноге. Потом начал поглаживать колено с заметными движениями во внутрь бедра.

Мачеха, сбрасывала его ладонь. Округляла глаза. Делала ужасное выражение лица. Но ничего не могла поделать с посягателем на её нежные участка бархатистой кожи.

Наверняка, она не раз обращалась по этому вопросу к супругу. Но безрезультатно. Отец оставался слеп и глух к её «несерьёзным» жалобам. Как все удовлетворённые вторым браком крепкие мужики, он был уверен в прочности семейного тыла, подтверждённого мужской силой и материальным благополучием.

Молодая мачеха начала паниковать. Она уже стала опасаться оставаться в квартире наедине с пасынком.

И неизбежное произошло.

В один из дней, когда отец отсутствовал, Борик снял трусы и пришёл к ней в спальную. Закрыл своими сто восьмидесяти пяти сантиметрами выход из комнаты и с стал подрачивать вставший член.

— Боря, ты что одурел? – задала мачеха самый дурацкий вопрос, прикрываясь одеялом.

— Нет, — сказал Борик, — я хочу тебя. И если ты мне не дашь, я возьму тебя силой.

— Ты готов меня изнасиловать?

— Да. И отговорки, что мы одна семья здесь не помогут.

Тогда она стала придумывать всякие женские хитрости, типа сегодня не получится, скоро папа приедет, подумай, как себя тебе завтра стыдно будет и тому подобное.

— Ладно, — сказал Борик. — Пошутил. (Борис Петрович даже испугался, что тот передумал). — Научи всему, что сама умеешь, и на этом остановимся.

— Чему?

— Спрашиваешь. Всему. Я мальчик большой, а ничего толком в сексе не знаю.

«Самое время «Жульену» зарыдать!», — подумал Большаков.

Женщина опять начала юлить.

Тут Боря подошёл, отшвырнул одеяло в сторону и говорит:

— Или начинай обучение или буду насиловать! Видишь, какого я тебе ученика подготовил? Постарайся оправдать его желания стать отличником… Будешь у него первой учительницей… Чего, волынку тянуть? Раньше начнём, раньше закончим. Бери, разминай перед уроком, делай «малышу» производственную гимнастику!..

Борис Петрович удивлялся как у Борика со словами складно получалось. Будто со сцены говорит…

От первого прикасания нежных пальцев «учительницы» Большаков едва не кончил. Такими они оказались горячими.

Скользит кулачком по стволу, а глаза смотрят зло:

— Я тебя из училища, гадёныш, вышвырну! На зачётах засыплю… — а сама подсела поближе и с продыхаем дышит.

Дальше Борис Петрович действовал, как в тумане. Вгонял «малыша», выгибался от сладких судорог излияния, и, недоступная, красивая женщина, жена отца, препод по эстетики в художественном училище под ним раскрылась! Застонала, начала подмахивать…

После этого куда оставалось совестливому парню податься, как не в военкомат с просьбой отправить куда-нибудь подальше…

…

Ночь воспоминаний приближалась к полночи. Вся двухъярусная казарма храпела, а Борику не спалось:

— И твоя капитанша — не исключение, — нудил он. — Надо дать ей возможность про нормальный стояк узнать.

Большаков не хотел сдаваться, сравнивать голубоглазую Леночку с тем, что лежало перед ним использованным в квартире на Невском.

— Твоего хамства на троих хватит, — огрызнулся он на Борика.

— Так нас и есть трое!

— Каком это?

— Ты, да я, да мы с тобой! — прыснул в кулак, развеселившийся Борик.

— А…, ты в этом смысле…

— Может повторим сценарий с Жульеном? Задай ей завтра вопрос – любит ли она Стендаля?

— Вот ещё! Ты ещё прикажи узнать, как она относится к «французскому поцелую»!

— Очень интересный вариант. Может стать базой будущих отношений, если спросить с намёком…

— Хорош, тарабарить! — шуганул спорщиков засыпающий Большаков. – надоели. Толку от вас…

Его тяжелеющая голова покоилась на правой ладони, а левая рука держала под одеялом не опадающий член. Грузнеющие веки слипались… До самого сигнала дневального: «Рота!.. Подъём!», — Большакову грезились голубые глаза, и красивая грудь Елены Павловны…

…

После обеда, когда вместо политзанятий, рядовой Большаков рисовал в Ленинской комнате бронзовое лицо памятника солдата освободителя из Трептов парка Берлина, дневальный сообщил, что его вызывает командир роты.

Спрыгнув со стола, заменяющего подмости, Борис Петрович сунул кисти в растворитель, вытер тряпицей испачканные пальцы и, застёгивая на ходу верхние пуговицы гимнастёрки, устремился «на ковёр». Он был чрезвычайно взволнован. Ночная «дискуссия» о возможности приударить за женой капитана теснилась в стриженой голове назойливым сегментом.

Капитан Калинин сидел за столом каптенармуса и пересматривал хозяйственные бумаги. На доклад рядового Большакова о прибытии, не поднимая головы, велел:

— С завтрашнего дня, с четырнадцати до шестнадцати ноль-ноль отправляетесь в расположение гарнизонной библиотеки. Заведующая библиотекой Елена Павловна скажет, что надо делать. Её указания выполнять, как мои. Это приказ! Ясно?

— Ясно, — сказал Борис Николаевич.

— И, без халтуры! Чтобы Елена Павловна была довольна.

— Так точно! Будет довольна! — весело опередил Борик.

Командир роты мельком глянул на Большакова:

— Чего это вы, рядовой, так веселитесь? И лицо у вас красное. Больны?

— Никак нет! — вытаращил глаза Большаков, цыкнув на подвернувшегося Бориса Петровича, которого сжигало смятение, но достать веселившегося Борика не представлялось возможности.

— А тот скакал за спиной у Большакова козликом и радовался:

— Началось! Началось! Началось…

— К двадцать третьему февраля библиотека должна быть отремонтирована и оформлена. Вопросы есть?

— Никак нет! — сказал за всех Большаков.

— Свободен! — отмахнулся капитан и уткнулся в талмуды…

…

В первый же библиотечный день Борик устроил рабочий стол Бориса Петровича напротив стола Елены Павловны так, что влюблённый «реставратор», мог свободно зреть и рельефный бюст капитановой жены, и её круглые колени, идеальную форму которых не портили даже вязаные колготки.

Следующая выходка беспардонного весельчака заключалась в следующем. Находясь за спиной библиотекарши, он позволял себе делал тазобедренные движения в сторону Елены Павловны, имитируя руками, что придерживает её за воображаемые бёдра и долбит сзади.

Сердце Бориса Петровича, при исполнении таких вольностей, колотилось, как у кролика.

— Тебе нравится? — шептал на ухо Борису Петровичу вальсирующий вокруг него Борик: — Признайся, что хочется большего…

— Перестань рисковать. Ещё не время! — увещевал своего антипода Борис Петрович (он же – Большаков), — Елена Павловна может увидеть…

— Так это и нужно! — скалился Борик. — Сделай, что-нибудь этакое, всем понятное, — Борик изобразил пальцами колечко и потыкал в него толстым фломастером. — Пусть догадается, что ты её хочешь.

— Ни в жизнь!

— А я порезвлюсь! — и, как бы случайно, оказавшись за спиной библиотекарши, поганец эмитировал непристойное применение фломастера ежесекундно рискуя быть застигнутым случайным оборотом в его сторону.

Терзаемый ревностью и болезненным обожанием молодой красавицы, Борис Петрович размалёвывал тематические планшеты, писал на ватмане цитаты классиков, ремонтировал книги, забеливал стены. А его второе я приседало перед столом Елены Павловны за оброненными предметами, смотрело через плечо за отворот вязаной кофты, спешило принести стремянку и подстраховать голубоглазое чудо, чтобы лишний раз подержать нос возле колокола юбки с безупречными ножками.

И, чем больше находился рядовой Большаков возле прекрасной Елены, тем меньше оставалось в нём сдержанного Бориса Петровича, всё явственнее проявлялся дерзкий на поступки Борик. Когда же последний ушёл за стеллажи и начал оттуда мастурбировать на то, что удавалось высмотреть у склонившейся над книгами Елены Павловны, Борис Петрович едва не умер от страха быть замеченным.

Настала пора Большакову соображать, кто же он есть по натуре: добивающийся цели циник, или трусливый «ботаник», который не решается на дерзкий поступок, при этом не прочь бы его совершить?

Какой из двух ипостаси верить своё будущее?

Думал, думал и ни к чему не додумался. В нём присутствовали все признаки дискомфорта. Большаков не желал оставаться интеллигентной размазнёй Борисом Петровичем, но и перспектива быть шалопаем Бориком не «улыбалась». Хотелось нечто среднее. Такое, от чего его местоимение «я» стало бы весомее и востребованным.

…

Через несколько дней супруга капитана Калинина заметила в поведении своего помощника все признаки симпатии к своей персоне. Они выражались по-разному. То, как бы мимоходом (обсуждая текст очередного планшета), Большаков, ужасно краснея, сообщал: «Сегодня, Вы прекрасно выглядите, Елена Павловна!». То, вдруг, замирал на полуслове, любуясь её лицом: «Интересное освещение. Так и просится на кисть…» То беспардонно разглядывал фигуру и разглагольствовал о силе женских чар.

Елену Павловну поражал этот кучерявый суррогат начитанной вежливости и простоватой глупости собранные в одном человеке.

— Вы же взрослая личность, а говорите такие суггестивности! — восклицала она, опережая слишком несерьёзные высказывания Борика.

На что Большаков тут же виновато разводил руками. Мол — каюсь, был неправ! Ведь он, на самом деле, не всегда понимал, что с ним происходит.

Сама же Елена Павловна объясняла непостоянство в поведении помощника его молодостью. Будучи ровесником Большакова, она считала себя и старше, и мудрее его. (Ведь юноши взрослеют позже своих сверстниц!) Большаков в девятнадцать лет, по сути, оставался, пацан пацаном. А у неё уже и — семья (Елена Павловна находилась в замужестве шестой месяц), и — жизненный опыт!

В целом, если быть до конца честным, знаки внимания со стороны симпатичного юноши, Елена Павловна принимала, без восторга, но, как должное. Потому, что со школьных лет привыкла считать себя привлекательной девочкой. И «тайные» подглядывания парня в солдатской робе за её стройными ножками, станом и высокой грудью были ей понятны. Более того, не уделяй Большаков этим деталям её фигуры должного внимания, она, пожалуй, огорчилась бы… Потому (с чисто женским эгоизмом), девушка позволяла себе иногда подразнивать безусого сердягу. Приходила на работу то в короткой юбочке, то в кофточке с глубоким вырезом.

Вот в такие дни оформительская работа у Бориса Петровича не клеилась, а Борик потирая руки, пялил наглеющий взгляд на прелести капитанши, дольше прежнего. И, однажды, громко произнёс:

— Мне нравится, что я вижу!

Елена Павловна подобной откровенности не обрадовалась. Одёрнув край юбки, строго спросила:

— Не стыдно, товарищ рядовой, так откровенно меня рассматривать?

— Ни капельки! — ответил Борик. — Что показывают, на то и смотрим…

На эту дерзость Елена Павловна смолчала. Отнеся её тоже к юношеской непосредственности. И напрасно! «Шутка» проскочила и попала на благодатную почву.

С этого эпизода Борик, как бы, получил индульгенцию на подобные вольности. Придумав шаблонное начало всех своих, так называемых «комплементов», он говорил Елене Павловне: «Как художнику, мне нравятся ваши…» И далее, в разных вариациях: «трепетные губы», «рельефные формы», «чуткие пальчики», «линия бедер», «волнующий взгляд», «сладкая улыбка». ..

На замечания Елены Павловны, что подобные казарменные фразеологии далеки от искренности, Борик (ни с того, ни с сего), объявил, что начал вести дневник, куда уже записывает все свои эпитеты о самой красивой в мире женщине, которую он, когда-либо, встречал! И что, возможно, использует эти впечатления в будущем.

— Интересно, каким образом? — подняла изящные бровки Калинина.

— Книгу напишу! — ошарашил девушку, невероятными планами Борик и одарил такой многозубой улыбкой, что Елена Павловна, не сдержавшись, беззлобно фыркнула в кулачок:

— Представляю этот винегрет на бумаге!

Однако слова о самой красивой в мире женщине попали в её ушки и запомнились…

…

Дневник «прятали» в библиотечном шкафу, где хранились гуаши, кисти и ватман. Потом, «нечаянно» забыли на рабочем столе.

Елена Павловна, чуток посомневалась и «случайно» ознакомилась содержимым. Парень любовался её пригожестью и страдал от невозможности открыто признаться в симпатии из-за неравенства социального положения — предмет обожания состояла замужем за офицером!

Читая эти строки, Елена Павловна немного взволновалась. Не часто мы имеем возможность узнавать то, что о нас думают. И, находясь наедине с собой, Елена Павловна не гасила приходящие к ней эмоции, а, как девочка, радовалась новому ощущению личной значимости в жизни другого человека.

Когда заполнялся дневник, Елена Павловна не знала. Но едва Большаков прекращал работу и уходил из библиотеки в казарму, она, при задёрнутых шторах и запертых дверях, пылая лицом, читала короткие записи постороннего мужчины и млела, узнавая о себе любимой немало хорошего.

На этой волне располагающих ощущений женщина легко согласилась с моральной безобидностью подглядывания чужих записей: «Ведь я читает ни о ком-то, а о себе самой!» аргументировала она и уходила в грёзы приятностей.

Однажды, солдатик написал, что Е. П. приснилась ему голой, и они занимались страстной любовью!

Это для Елены Павловны было, нечто новое! То, что сначала возмутило, но спустя нескольких минут, разлилось по телу тёплой волной, словно от бокал крепкого вина…

…

Рядовому стрелковой роты Большакову снилось, что в тексте дневника появилась откровенная жеребятина: «Эта женщина — станок для любви. Я готов трудиться на нём. в три смены! И так глубоко, как только позволит размер моего «малыша»!»

— Ты с ума сошёл! — стукнул по голове безусловного автора Борис Петрович. — А если она покажет ЭТО своему капитану?

— Я такое не писал! — лыбился Борик.

— Хочешь сказать, что это сделал я?

Борик беспечно пожал плечами:

— Какая разница? Ей всё равно нельзя признаться, что заглядывает в чужой дневник, и читает о себе разное.

И тут случилось необычное. В разговор вмешался некто посторонний:

— Если капитанша всё-таки скажет, кэп может поколотить «писателя». И случится огласка. По этим причинам краля будет молчать! И, согласно особенностям женского характера, продолжать шпионить. Как Мата Харри. Мы этим воспользуемся. Начнём писать ещё откровенней. А когда у «читательницы» появятся признаки сластолюбия, раскрутим чистенькую супружницу на блуд.

Такие логичные рассуждения не могли идти из уст Борика. Борису Петровичу они тоже не принадлежали. Оба двойника с ликом Большакова огляделись. Так и есть! Рядом с ними появилась третья копия их босса!

— Вы, собственно, кто будите? — вежливо поинтересовался Борис Петрович у внезапного явления.

— Тем же, кем есть ты! И ты! — палец незнакомца указывал на Бориса Петровича и на Борика. — Я есть третья сущностей нашего шефа. Точнее сказать — конечная составляющая его натуры. Он не дал мне имени. И я — просто Я. То есть Я — это ОН, в самой крайней степени самоутверждения. Так что, обсуждаемый здесь текст написан не кем-то, а мной. Для начала концепции, изложенной мною выше. Я понятно изложил?

Две первые ипостаси почтительно приклонили головы. Но имелись неясности. И Борик спросил:

— А где ты был раньше? Почему мы с Б.П. тебя не видели?

— Я так понимаю, что Б.П. — аббревиатура на нашего уважаемого коллеги Бориса Петровича?

— Ну, да! — весело тряхнул головой Большакова Борик.

— Раньше во мне не нуждались, — сказал Я. — Но теперь, когда наш босс повзрослел, и подумал, что ему не хватает целеустремлённости я пришёл.

— Понимаю! — склонил свою, голову Большакова Борис Петрович. — Вы появились по причине увлечённости нашего шефа славной женщиной из гарнизонной библиотеки?

— Не только из-за неё. Библиотекарша — ближнее звено в длинной цепи его грядущего. Дебют, так сказать! Над этим будущим нам предстоит усердствовать. Если с капитаншей случиться прокол, мне придётся, удалиться. До поры, пока у босса не появится новая цель и желание иметь моё присутствии.

Теперь, в секундной значимости происходящего, склонил голову Большакова пришелец Я.

Возникла пауза. Стриженые копии одной и той же головы «зависли» над заснувшим Большаковым, В зеницах спящего, под плотно прикрытыми веками, угадывалось движение глазных яблок. Он видел сон, как его идеал читает непристойную жеребятину.

— Будем стараться и наш альянс Разумности, Весёлости и Устремлённости не распадётся, — сказал Борис Петрович.

— Согласен, — сказал Я.

— Замётано! — оскалился Борик.

После этого тройственный союз услужников Большакова закрепил своё существование символическим рукопожатием…

…

Елена Павловна сидела над раскрытым дневником и, обхватив руками горячую голову, пыталась унять возбуждение от только что прочитанного. Сердце несчастной колотилось на пределе. Прошло несколько минут, пока женщина заставила себя произнести:

— Боже мой! Что я читаю! Дожила…

Но эти слова прозвучали как бы вне неё. Будоражило воображение того, ЧТО вчера рядом с ней проделал паршивый солдат, а потом цинично изложил об этой гадости в своей мерзкой тетрадке.

Она с трудом припомнила, как намедни, заполняя картотеку книжного фонда, со стороны рабочего стола Большакова, слышала звуки сиплого дыхания, но не предавала им значение. Ну, собирает свой инструмент её помощник и собирает. Ну, дышит немного громче обычного. Чего ту особенного? Может, простыл. Или, пишет в «секретный» дневник что-то романтичное, волнуется. В таком случае, тем более, не следовало ему мешать. А он! Вот ЧЕМ, на самом деле, был занят!

Елена Павловна ещё раз пробежала глазами переполошившие её нравственность строки.

«…Эта женщина сводит с ума! Её лицо, грудь – само совершенство. А упругая попка бесконечно заводит. Так и хочется иметь это совершенство сзади. Повернуть Е.П. лицом к стене, наклонить да засадить по самые помидоры! Сегодня решился! Перед уходом в казарму, прикрыл низ рабочего стола планшетом, и, сидя напротив Е.П., начал тупо на неё дрочить. Пыхтел, как паровоз, чтобы слышала, как гоняю в кулаке лысого. Когда она мельком посмотрела в мою сторону, долго спускал, глядя на её пухлый ротик. Вот бы куда вставить! Что бы отсосала…»

Елену Павловну в очередной раз пробила волна нервного озноба. Она поднялась со стула, прошлась к окнам. За ними, по-зимнему, стемнело. Поправила гардины. Быть видимой в освещённом помещении с улицы ей не хотелось. Потом, решительно подошла к рабочему месту Большакова, подняла и повернула к себе обратную сторону, стоявшего у стола планшета. На шершавой фанерной поверхности широкой полосой, сверху вниз, тянулся шлейф ещё не высохшей жидкости. Она была выплеснута на щит не более пятнадцати минут назад. Значит солдат не только вчера, но и сегодня занимался ЭТИМ!

Оглянувшись на закрытые окна, Елена Павловна, поднесла планшет к лицу. Ошибки не могло быть. Запах мужского семени запомнился ей ещё с прошедшего лета, когда они с мужем впервые, после свадьбы, занялись любовью. Калинин не хотел, чтобы она «залетела» и «выстрелил» молодой жене на живот. Вытирая мутную жидкость, Лена сохранила в памяти этот необычный «парфюм». Потом муж сливал семя в заранее приготовленную им тряпочку, которую лично выбрасывал в мусорное ведро. И почти всегда, это действо комментировал словами, что им не время заводить ребёнка, что нужно сначала обустроить быт и закончить военную академию в которую, мечтал поступить.

Этот мужской дух на фанерной поверхности планшета показался Лене резче и сильнее, чем был после первого секса с супругом.

Нежные ноздри женского носика несколько раз втянули пряное испарение. Прикрыв глаза, Лена вспомнила, как пять лет назад, в отрочестве, она по ошибке, забежала в мужской туалет городского парка и увидела на побеленной стене, рисованный углём фаллос. У фаллоса были круглые яйца, и сердцевидная головка с фонтанирующей струёй. Рядом размашистый текст: «Даю сосать каждый четверг. Ты — следующая! Приходить в 16 часов». Четырнадцатилетняя Лена и раньше встречала подобные рисования, но этот «шедевр», с непристойным предложением, врезался в память настолько, что, и годы спустя, каждый раз, проходя аллеями парка, она не только вспоминала туалетное «художество», но испытывала сильное побуждение глянуть на него хоть ещё разок…