Сразу же на первом курсе я загулял. Воздух студенческой свободы вскружил мне голову. Весеннюю сессию я завалил, и чтобы исправить моё поведение и мое отношение к учебе, мама на лето решила отправить меня к своей старшей сестре Тамаре. На перевоспитание. Мне следовало засесть за учебники и вообще остепениться. Тётя Тома жила с дочерью Мариной за городом, в большом частном доме. Фактически в деревне. В общем я должен был провести целое лето на природе в труде и учебе.

— Тамара научит тебя уму разуму. Она у нас дама строгая. Узнаешь как надо себя вести, – говорила мне мать перед отъездом.

Но я пропускал мимо ушей. Мне тогда казалось, что никто не может меня подчинить, что я сам себе голова. И вот мама на своей машине отвезла меня в деревню.

Моя тетя Тамара — красивая сорокалетняя дама встретила нас на террасе своего дома.

— Ну, что говоришь, не слушается тебя оболтус, — обратилась она к своей сестре.

— Ничего, я им займусь. – пообещала тётя.

Мама передала меня своей сестре, а сама через час укатила обратно в город. Меня провели в комнату, посредине которой стояла простая садовая лавка.

— Ну, вот теперь я твоя хозяйка и ты в полном моём распоряжении, — объявила мне тётя. – Будешь меня слушаться. Пора тебе учиться подчиняться, — говорила тётя, а я равнодушно разглядывал комнату.

— И ещё. Раз живешь у меня бездельничать я тебе не дам, за учебники засядешь, и всю работу, которую тебе поручу будешь выполнять. А если будешь лениться – накажу. Ты у меня шёлковым станешь.

— Вот еще! – фыркнул я.

— Ты у меня не дерзи! Ты как передо мной стоишь, негодяй! Ну ка живо стань на колени! – прикрикнула тётя.

— Чего?! – возмутился я.

— На колени передо мной встал, быстро! – снова крикнула тётя.

— Не буду я на колени вставать, еще чего… — попытался я снова возразить.

— Марина, Наташа сюда! – крикнула тётя дочь и её подругу.

В комнату вбежали девушки.

— Помогите мне его на лавку уложить, — скомандовала им тётя.

Девицы схватили меня и потащили к широкой лавке, стоящей посреди комнаты. Марине и Наташе было лет по восемнадцать, крепкие девчонки смогли повалить меня на лавку. Я почувствовал, что тётя Тамара привязывает к лавке мои ноги, потом привязали к ножкам лавки и руки и перехватили веревкой в пояснице. Затем я почувствовал, как с меня поползли штаны, обнажая мою задницу.

— За то, что ты был дерзок со мной. За то, что плохо вел себя дома с матерью, за то, что плохо учился в институте я сейчас высеку тебя розгами по голой попе, — заявила тётя. – А, чтобы тебе было стыдно, сечь тебя я буду при девушках.

— Да вы что! Да вы с ума сошли! Какое вы имеете право!? — завопил я.

Я вертел головой в разные стороны и видел, как тетя взяла из ведра мокрый прут, как улыбались и хихикали девицы, как прошла куда-то мне за спину тётя…

Свистнула розга. Боль, которая обожгла мой зад была нестерпимой.

Я заорал: Ай! Больно!

— Конечно больно. Это же розга, — невозмутимо сказала тётя и снова стеганула меня прутом.

— Ой! Мамочка!

— Ага! Мамочку вспомнил. А что ж ты её не слушался? Что ж ты ей дерзил!? Учился плохо? Получай!

— Ой, не надо!

— Надо. Очень даже надо! Чтоб слушался, чтобы подчинялся, чтобы не смел возражать!

Снова свистнула розга и впилась в мои ягодицы. Встать с лавки не было никакой возможности, я был полностью во власти тёти, оставалось только умолять её прекратить экзекуцию.

— Ай! Тётя, милая. Простите, я больше не буду.

— Вот как ты заговорил! Правильно. Розга уму-разуму учит. Терпи, посеку как следует. Чтоб наперед запомнил. Чтобы впредь не повадно было.

И тетя принялась меня сечь, приговаривая:

— Вот тебе за прошлое!

— Вот тебе за плохое поведение!

— Вот тебе за плохую учебу!

— Вот тебе за грубость!

— Вот тебе за ослушание!

— Простите, простите, я больше не буду! Простите, тётя, миленькая, простите!

— Вот высеку тогда прощу.

И снова засвистела розга.

— Будешь послушным!

— Будешь покорным!

— Будешь матери подчиняться!

— Будешь мне подчиняться!

— Будешь передо мной на колени вставать!

— Будешь все мои приказы выполнять!

— Буду! Буду! – завопил я, уверяя тётю в своей покорности.

— Ну, хорошо. Посмотрим. Отвяжите его.

Меня отвязали, я натянул штаны и всхлипывая поднялся.

— Ну, становись на колени и проси прощения.

Я, дрожа от страха, опустился перед тётей на колени.

— Тётя простите меня пожалуйста. Я больше не буду.

— Хорошо, целуй розгу и руку которой я тебя секла.

Я замешкался. Целовать орудие моего наказания показалось мне уж слишком унизительным.

— Ах, так! Девушки привяжите его снова!

Девчонки снова схватили меня.

— Нет не надо! Не надо! Я поцелую! Поцелую розгу, не надо меня снова сечь!

— Очень даже надо, раз ты еще не понял. Рассердил ты меня не на шутку.

И снова тётя секла меня, теперь уже изо-всей силы. Умолять членораздельно я уже не мог, изо рта вырывались только вскрики, всхлипы и мычание. Всыпав мне не менее десяти розог, тетя спросила:

— Теперь понял?

— Да, да, понял!

— Больше не надо тебя пороть?

— Больше не надо!

Меня отвязали, я повалился перед тетей на колени и поцеловал несколько раз розгу и тётину руку.

— Ну, хорошо. Руку ты мне поцеловал в знак благодарности за то, что я тебя высекла, а теперь в знак покорности поцелуй мне ногу, — велела тётя и выставила вперед свою босую стопу.

Мне ничего не оставалось как склонившись головой до пола поцеловать ногу красивой женщины, которая только что безжалостно меня секла.

— Вот смотрите девочки, как благотворно на мужчин действует розга. Стоит их только выпороть, и они у наших ног. А ты запомни будешь плохо себя вести — выпорю снова!

Девчонки захихикали. Было ужасно стыдно. Зад мой горел, из глаз всё еще текли слёзы, я стоял на коленях и был унижен до придела. Но почему-то это унижение было каким-то сладостным. Тётя и девушки были такими красивыми…

Ночью, лежа в постели я прокручивал в голове произошедшее со мной. Зад болел, что было хорошим напоминание о перенесённом наказании и унижении. В голове роились мысли, сами собой делались выводы: я должен подчиняться тёте, я должен её слушаться, я буду ей угождать, иначе она опять выпорет меня.

Но надо признать, что перевоспитание розгой подействовало. Но вот, что удивительно — я боялся и в то же время, где-то в глубине души, почувствовал, что желал бы пережить это унижение снова…

Было в этом постыдном положении, когда я лежал на лавке с обнаженной попой, нечто странным образом приятное…

На следующий день я встал пораньше, чтобы поприветствовать тётю. Оказалась она уже встала и суетится на кухне.

— А, это ты. Доброе утро. Как себя чувствует поротая задница?

— Доброе утро. Спасибо, хорошо. В том смысле, что болит, но это хорошо.

— Вот как? Может быть тебе понравилось?

— Я хотел сказать Вам еще раз спасибо. Я вел себя плохо, и теперь, когда Вы меня наказали я буду вести себя хорошо.

— Вот и замечательно. Я рада, что розга пошла тебе на пользу.

— Да, да на пользу. Я теперь буду вежливым. – сказал я и опустился на колени.

— Молодец. Только если уж поступать по правилам галантности, то перед женщиной надо вставать на колени, как только её увидел. А не потом, когда уже поговорить успел. Понял?

— Понял. Простите тётя. Я теперь буду поступать, как Вы сказали.

— Ладно. Вставай. Сейчас Марина со второго этажа спустится. Вот перед ней на колени встанешь при первом её появлении.

Я встал. Вскоре действительно по лестнице зашлёпали босые девичьи ступни.

Я вышел в коридор и упал перед Мариной на колени, как подкошенный.

— А это ты. Вижу мамино воспитание. Порка подействовала.

— Доброе утро, Марина!

— Доброе утро! Хорошо, когда тебя утром встречают на коленях. Мне нравится.

Мне почему-то нравилось тоже…

С этого момента у меня началась новая жизнь. Я выполнял все приказы и поручения тёти. Работал в огороде, убирался дома, пылесосил, мыл полы, протирал пыль, ходил в магазин за продуктами. Особенной моей обязанностью был тщательный уход за обувью тети Тамары и Марины. Я тряпочкой протирал их туфли от уличной пыли, а если случался дождь, то и отмывал обувь от грязи. За городом после дождя запросто можно вляпаться. И конечно же я усиленно занимался. Навёрстывал упущенное на первом курсе,

Так прошла первая неделя моего пребывания в гостях у тёти. Наступила суббота. Утром тетя объявила:

— Сегодня суббота – особый день. В этот день женщины наказывают своих сыновей и мужей за то, что они натворили за неделю. Ты всю неделю вёл себя хорошо. Видно первая порка сразу пошла тебе на пользу. Но традиция есть традиция. Даже если мужчина не провинился его секут для профилактики, чтобы и впредь он вел себя хорошо. Проходи, пожалуйста, в комнату. Там уже стоит скамейка, ложись и спускай штаны. Ты всё понял? – строгим голосом спросила тётя.

— Да, тётя, я понял. Мужчин секут по субботам. Но я не понял меня за что? Я же ничего плохого не сделал, ничего не натворил. Я же слушался. Пожалуйста не надо… — взмолился я.

— Я же сказала, для профилактики. Чтобы ты и следующую неделю вел себя еще лучше. Смирись и укладывайся! – тётя указала пальчиком на вход в комнату, где уже стояла скамья.

— Тётя, милая. Пожалуйста… — я упал на колени.

— Ну, что это такое! Прекрати. Не упрямься! Иди немедленно, иначе ты меня рассердишь, ты меня уже рассердил! Всю неделю слушался, а теперь перечишь! Марш на скамью! – прикрикнула тётя.

Осознав, что лучше тётю не злить я вскочил и побежал в другую комнату. Быстро лег на лавку и стянул с себя штаны. Марина, которая к тому времени спустилась со второго этажа привязала мне руки и ноги.

— Вот, Марина, посмотри, воспитанного парня или мужчину и привязывать не надо. Он будет терпеть и ни за что не вскочит. И попу руками не станет закрывать. А моего племянника пока придется привязывать. Он еще смеет мне возражать. — говорила тётя, испытывая розгу.

Она несколько раз рассекла ей воздух.

И снова меня пороли. И снова было очень больно. Тот, кто говорит, что к порке можно привыкнуть – врёт. К порке привыкнуть нельзя. Всякий раз боль, обжигающая ягодицы особенная, всякий раз нестерпимая. Всякий раз вырывается, крик, стон, просьбы о пощаде и мольбы. Но тётя была неумолима.

— Ты меня рассердил. Я тебе приказала лечь на лавку, а ты с первого раза не послушался. А ты должен слушаться меня беспрекословно. Ты понял?

— Да. Да я понял, я буду слушаться вас беспрекословно. Пощадите…

— Я и так тебя щажу. Секу вполсилы. Говори спасибо!

— Спасибо, тётя… Ой!

— То-то же!

— Ой!

Беспрекословно!

— Ой!

Беспрекословно!

— Ай!

— Чтобы знал! Чтобы помнил!!

— Ай!

— Запоминай!

— Ай! Запомнил…

Как такое не запомнить! Выпоротый я снова попросил прощения стоя на коленях, поцеловал розгу, руку и ногу моей строгой красивой тётушки.

Всю следующую неделю я вел себя просто отлично. Читал учебники, писал конспекты. И делал все что тетя приказывала. Работал на огороде, в саду, в доме. На кухне чистил картошку.

А еще у меня появилась новая обязанность – деликатная стирка. Тётя велела мне научиться стирать руками женское бельё и колготки, поскольку в стиральной машинке они портятся. Тетя показала мне как стирать трусики и бюстгальтеры в теплой воде с душистым мылом. Снимая со своей ноги чулок, она сказала:

— Ты должен относиться к нашему и вообще к женскому белью с глубочайшим уважением. Например, стирать его ты должен стоя на коленях.

И вот я коленопреклоненный перед табуретом, на котором стоит тазик с бельём бережно стираю руками трусики и чулочки тёти и кузины…

Наступила суббота и я уже безропотно лёг на лавку… Меня снова привязали, чему я даже немного обиделся. Неужели тётя всё еще не верит, что я смогу выдержать порку, не вскочить и не закрыться руками?

Порка опять была болезненной. Я стонал, причитал, умолял…

Я не привык к боли, но саму унизительную процедуру экзекуции уже принимал как должное. Как необходимое…

Этому способствовали и тётины разговоры со мной. Вернее, её объяснения и нравоучения. Она говорила:

— Вот смотри, ты стал лучше себя вести. А почему?

— Потому что Вы меня воспитываете.

— А как я тебя воспитываю?

— Вы меня наказываете.

— Говори прямо! Потому что я тебя секу.

— Потому что Вы меня сечете.

— А чем я тебя секу?

— Розгой.

— Вот. Правильно. Значит розге ты обязан своим исправлением. Розга делает тебя все лучше и лучше. Ну, и скажи, пожалуйста, разве можно прекращать процесс воспитания?

— Нельзя…

— Правильно. Розга поддерживает в тебе понимание надлежащего поведения. Стоит прекратить тебя пороть, и ты скоро забудешь, как надо себя вести. Опять начнешь дерзить. А вот свистнет розга и ты снова шелковый. Согласен?

— Да тётя…

С этим было трудно поспорить, да и себе дороже…

А еще тётя говорила, что только розгой можно внушить и закрепить понимание того, что ко всем женщинам нужно относиться с почтением.

— Вот, например, ты уже знаешь, что при встрече с женщиной нужно опуститься перед ней на колени. Так?

— Так.

— Так почему же ты не встал на колени, когда к нам зашла соседка тётя Люба?

— Я подумал, что она чужая…

— Ну, и что что чужая. Перед тобой женщина! Ты должен был оказать ей знаки внимания. Ты должен показать ей, что готов ей подчиниться и поэтому преклоняешься перед ней. А ты этого не сделал. Будешь наказан.

— Простите тётя…

— Высеку, тогда прощу. В субботу добавлю тебе десять горячих.

В другой раз тётя спросила:

— Как как ты думаешь, почему мужчины должны поклоняться женщинам?

— Потому что Вы красивые…

— Ну, почти угадал. Да, потому что мы красивые, потому что мы совершенные создания. Мы не только красивее, мы лучше и умнее вас мужчин. Разумеется, в семье женщина должна быть главной. Вот твой отец не захотел подчиняться и ушёл от твоей мамы. Когда вырастешь не вздумай поступать также, сразу же полезай к жене под каблучок, во всем её слушайся, и даже если она не права – проси прощения.

— Как это? Она не права, а я должен извиняться?

— Именно так и не иначе. Это же самое главное. Женщина поступила неправильно, обидела тебя, оскорбила, унизила, предала, а ты все равно её люби, она виновата, а ты встань перед ней на колени и попроси у неё прощения.

Тётины слова запали мне в душу. Женщина не права, а ты попроси у неё прощения… Вот оно что! Всё встало на свои места. Мама оставила меня у тёти, а сама уехала развлекаться в город. Она, конечно, не права и поэтому я должен буду умолять её о прощении. Разумеется, стоя перед ней на коленях.

Через месяц моего пребывания в деревне, когда я уже пережил четыре порки, и стал совсем послушным тетя сказала:

— Пора тебя приучить еще к одному послушанию. Будешь по вечерам мыть Марине ноги. Ты будущий чей-то муж и должен будешь когда-то жене ноги мыть, а Марина чья-то будущая жена и ей тоже пора привыкать, что ей на ночь ноги моют. Дело тут не столько в гигиене, сколько в ритуале. Ноги могут быть и чистыми, но ты будь добр стань перед женой на колени и ноги ей ополосни. А потом возьми, да и отпей немного из тазика. Тем самым покажи, как ты жену любишь, как перед ней преклоняешься. Понятно?

— Да, тётя…

— Ну, ладно его ты воспитываешь, а мне то это зачем? Может раз-два помоет и хватит? – поинтересовалась Марина.

— Ну, уж нет! Все будет как положено. Я сказала каждый вечер, значит каждый вечер. И тебе полезно привыкнуть и принимать это как должное, пусть это у вас обоих войдет в привычку, — ответила тётя.

— Ну, я иногда поздно спать ложусь. Часто за полночь…- предупредила Марина.

— Ничего. Будет ждать. Станет у тебя под дверью на колени и будет ждать, — улыбнулась тётя Тамара.

— Ну, хорошо. Тогда ладно, — засмеялась Марина.

И вот я мою ноги Марины. У неё красивые удлинённые ступни. Тонкие аккуратные пальчики. Мягкая, нежная подошва. Очень хочется её поцеловать…

Но целую я ноги тёти. Каждый вечер стучусь к ней в спальню, когда разрешает захожу, опускаюсь на колени и желаю ей спокойной ночи. Иногда она дозволяет мне поцеловать ей крепкую пятку или большую немного грубую подошву. Но чаще она говорит:

— Иди, поцелуй мои туфли и ложись спать.

Я спускаюсь вниз, в коридор, достаю из шкафа тетины туфли и покрываю их поцелуями. Я, конечно, мог бы просто повозиться внизу и туфли не целовать, никто же за мной не следит, но ослушаться тёти я не смею, да к тому же мне всё больше и больше нравится быть униженным. Тётины туфли я целую с большим почтением, потому что они были на ЕЁ ноге.

Всего за месяц я стал настоящим её рабом. Я думал о ней как о своей королеве и владычице. Мне все больше и больше нравилось ей подчиняться и преклоняться перед ней. Вскоре я сам уже придумывал новые способы того как это сделать. Например, я замечал на полу место куда тётя ступила босой ногой, а потом несколько раз целовал его. Я кланялся её туфлям, я целовал её чулки и колготки прежде чем бережно постирать их руками.

Тётя замечала благотворные последствия моего перевоспитания, но сечь меня по субботам не прекращала. Теперь меня не привязывали. Я научился лежать смирно и терпеть изо всех сил. Сильнее всего хотелось потереть попу руками после очередного стежка, но я сдерживался.

К наказанию розгой добавилась новая экзекуция – тётя после порки стала ставить меня в угол голыми коленями на горох. Это было мучительно, горох впивался в кожу, нестерпимо хотелось встать, но я и это терпел. Терпел и думал о том, как я люблю свою мучительницу-повелительницу.

Что касается Марины и её подруги Наташи, то я преклонялся и перед ними, но не раболепствовал. Конечно, когда к Марине приходила Наташа, я встречал её стоя на коленях. Снимал с неё обувь. Целовал руку или даже ногу, но делал я это без подобострастия. Точно так же и с Мариной. Кланялся, преклонялся, но без душевного волнения. Просто потому, что так было положено…

Другое дело тётя. Перед неё я трепетал. А как еще чувствовать себя перед красивой величественной женщиной, когда любое мое неосторожное слово, неловкое движение или неудачный поступок, чреват дополнительными строгими розгами? И не только в субботу.

Однажды я, разувая тётю порвал её колготки. Что тут было!

Мне пришлось самому идти в сад и нарезать себе свежие розги.

Высечен я был немедленно. А потом еще полчаса стоял на горохе.

Одна радость – порванные колготки тётя оставила мне на память. Чтобы я так больше не делал. Надо ли говорить, что я покрыл их поцелуями и долгое время спал с ними прижимая к щеке.

Наконец, прошло почти три месяца. Однажды тётя сказала:

— Завтра за тобой приезжает мать. Пора тебе возвращаться в город. Надеюсь там ты будешь вести себя хорошо. И будешь подчиняться маме, как мне.

На следующий день во двор въехала мамина машина. Открылась дверца с водительской стороны и показалась женская ножка в туфельке. Я подошел к машине и опустился на колени.

— Вот, Евгения. Полюбуйся. Я перевоспитала твоего сына. – громко сказала тётя.

Мама заулыбалась:

— Тамара, как тебе это удалось?

— Просто никогда не поздно сечь мужчину! От порки он станет шелковым. Дай ему поцеловать свою ногу, — продолжила тётя.

— Он еще и ноги мне будет целовать? – удивилась мама.

— Конечно! Как и положено послушному сыну.

— Ладно. Целуй, — мама выставила вперед ножку, и я припал к её туфельке.

Вечером мама сидела на кровати, а я, стоя перед ней на коленях мыл ей ноги в теплой воде. Потом опустил в эту воду лицо.

— Я вижу, что ты хорошо прочувствовал, что такое женская власть, — сказала мне мама, оценив мои старания.

— Скажи, а бы будешь сечь меня по субботам? — спросил я, развивая тему.

— А тебе этого хочется? — вопросом на вопрос ответила она.

— Я думаю, мне это будет полезно… — тихо произнес я.

— Хорошо, буду тебя сечь. Но только ты сам будешь заготавливать розги!

— Конечно, мама. Можно я сейчас буду целовать твои ноги пока ты не заснешь?

— С чего бы это?

— Я так по тебе скучал…

— Ну, хорошо. Целуй.

Мама легла на кровать, перевернулась на живот, подтянула одеяло и мне, стоящему на коленях, представилась возможность покрыть поцелуями её милые, уставшие за день ступни. Нежно и почтительно я прикасался губами к подошвам красивых женских ног. Мама возлежала, как царица.

Какой же я был дурак, что не поклонялся ей раньше…

Хорошо, что меня перевоспитали.