Выкладываю крайнюю, двенадцатую, главу романа. Отредактированная полная версия романа будет доступна по электронной почте))

*****

Когда Эмили закончила свой долгий рассказ, среди нас, ее слушателей, возникло некоторое замешательство относительно того, следует ли нам выслушать еще одну историю от кого-нибудь из присутствующих или лучше прерваться. Моя тетя аббатиса решительно поддержала последнее. Она полагала, что хотя присутствующие дамы — монахини, послушницы и гости — могли бы слушать подобные истории весь день (ибо, конечно, время было уже довольно далеко за полдень), здоровью и хорошему виду девушек, находящихся под ее опекой, лучше поспособствует их уединение или развлечение прогулками в саду до ужина. С этой целью она попросила Адель передать ее распоряжения своей мирянке-сестре, которая выступала качестве экономки, обеспечить хороший ужин для молодых леди, присутствующих в гостиной, — такой, же как был у послушниц и молодых леди-пансионерок монастыря. Затем она и моя мать удалились в свои комнаты.

Отец Юстас пригласил меня проследовать за ним в уютную комнату, которую он называл «кельей», и которая предназначалась для него всякий раз, когда его долг или его удовольствие, или и то и другое вместе, приводили его в стены святой обители. Обстановка в этой комнате на первый взгляд казалась вполне обыденной, но дальнейший осмотр показал, что это было только внешне. Кровать, покрытая льняным покрывалом, была большая, теплая и мягкая, а кресло с подлокотниками, неуклюжее и уродливое на вид, оказалось очень удобным для сидения. И хотя ковра на полу не было, его с успехом заменял толстый мягкий мат. На стенах комнаты, среди изображений святых и ангелов, висели, демонстративно выставленные напоказ, грубая шерстяная рубаха и хлыст с узелками. В отдельном ящике, который его преподобие отпер для меня, среди множества цветных картинок самого распутного и возбуждающего похоть характера, лежали гибкие розги из березовых прутьев и несколько ремней и пряжек. Я легко мог догадаться, что святой отец пользовался своим скрытым от глаз имуществом гораздо чаще и с бóльшим удовольствием, чем теми вещами, которые открыто выставлялись напоказ. В комнате стояла переносная ванна, которой он порекомендовал мне воспользоваться, сказав, что нет ничего лучше для восстановления силы мужского члена.

— Плесни побольше холодной воды, и омой ею свой зад и интимные места, сын мой, — добавил он. — Чем больше твой инструмент сжимается от холода, тем с бóльшей готовностью он будет стоять прямо, когда его призовут к службе. Ты действительно очень хорошо поработал сегодня, — полагаю, столько, сколько я мог выдержать в свои лучшие годы. Льщу себя надеждой, что в качестве любимого исповедника, я был весьма прославлен среди своих кающихся грешниц. Давай-ка посмотрим! Сегодня утром ты первым делом трахнул Эмили, а потом вы с ней хорошо поработали над похотливыми чувствами Луизы, — она оказалась настолько глупенькой, что позволила тебе забрать ее девственность. Затем последовало то грязное и развратное нападение на сестру Агнес, которое отчасти явилось делом рук леди Агаты. Милый Огюст, если бы я знал, что в этом месте будет происходить что-нибудь подобное, я бы высказал свое веское слово заранее, ибо намеревался сам получить удовольствие от лишения девственности у этой молодой монашки. Ведь когда ты врываешься в девственное святилище такой благочестивой и чопорной ханжи, как Агнес, ты испытываешь острейшее и самое пикантное наслаждение. Скажи мне, она хорошо трахалась? Хорошо ли она двигала своим задком?

Я рассказал ему, что поначалу мы вынуждены были привязать ее к столбикам кровати, но когда мои готовые ко всему «служанки» поняли, что она очень возбудилась и по достоинству оценила это похотливое развлечение, они освободили ее ноги, и после она стала очень активной в своих движениях.

— Ага, так я и думал! У нее очень красивая упругая попка, с очень округлыми полушариями, — добавил он задумчиво. — Сегодня днем ты очень мило ее поимел — я не был настолько занят, подавая твоей великолепной матери тот же самый изысканный любовный соус, чтобы не заметить этого. Это было весьма достохвально, — продолжал он, одобрительно кивая головой, — особенно для пары послушниц. Дай-ка подумать, это получается три, вернее, четыре раза, если считать вторжение в задний проход. Кстати, ты трахнул Адель по-кобыльи, не так ли? И при этом она удовлетворяла свою мать-настоятельницу искусственным фаллосом? Что ж, тогда получается пять раз. Вполне достаточно, молодой джентльмен, как для одного дня. Но я бы не советовал тебе, сын мой, слишком много смотреть на эти очаровательные картины. Они уже заставляют твой член подниматься вновь! Ты и в самом деле очень хороший юноша, именно таким я и был в твоем возрасте.

Последние замечания были вызваны тем, что я рассматривал коллекцию похотливых картинок, пока усердно вытирался грубым полотенцем после омовения. Эти два стимулятора вместе, несомненно, производили тот эффект, который и заметил мой, не только духовный, но и настоящий отец. Я сказал ему, чтобы он не обращал внимания на мой внешний вид, и после ужина я буду в полном порядке, но в то же время спросил его, не может ли он достать из своих тайных запасов какое-нибудь тонизирующее средство для возбуждения аппетита, так как я не чувствую себя сейчас особенно сильным. Он с улыбкой ответил, что у него в келье есть все, что может принести человеку утешение, кроме женщины, и что он может получить все, что попросит. С этими словами он достал маленькую бутылочку и, смешав ложку ее содержимого с таким же количеством вина, предложил мне выпить. Напиток был немного горьковатым, но вполне приятным на вкус. Воздействие настойки оказалось неоспоримым и в течение короткого промежутка в десять минут явно заметным.

— Ты прав, сын мой, — заметил монах в ответ на мой одобрительный возглас, — это очень ценное средство для восстановления сил, и я нахожу его весьма полезным в качестве возбуждающего средства. Его тайну я узнал от одного аптекаря, изготовившего его для нашего ныне покойного короля, который нашел в нем огромную пользу для восстановления своей изнуренной энергии, а также для возбуждения чувственных желаний в умах многочисленных добродетельных юных леди, которым он оказывал королевскую милость и честь в виде истинного и настоящего траха. Будучи почетным пажом Его Величества, я много раз видел такого рода вещи, и если бы я ограничивался только наблюдением, то не был бы сейчас монахом. Но увы! Искушение взяло верх над благоразумием, и однажды я принялся за дело серьезно. Мне нет нужды рассказывать тебе, сын мой, что даже простые лакеи знатных дам хорошо осведомлены о частной жизни семей, в которых они живут, а теперь представь, какие же тогда появляются возможности у привилегированного пажа самого короля, который находится среди придворных дам Его Величества?

Тогда среди королевских фавориток было великое множество еще нетронутых девочек, с нетерпением ожидающих счастливого момента, когда они будут удостоены чести познакомиться с королевским членом. Среди них была одна молодая леди из знатной семьи по имени Жюли Сен-Рош, к которой часто невольно возвращались мои мысли, и которая, как я вскоре убедился, часто бросала свой тоскующий взгляд на красивого пажа, а именно на меня. А случилось все так. Король давал придворный бал, на котором должны были присутствовать все красивые дамы, и среди своих фавориток из знатных семей он выбирал тех, которые бы не затрагивали аристократические чувства знати, которая будет присутствовать. Ты вскоре поймешь, что в том обществе мораль, скромность, или добродетель являлись пустяками, не имеющими никакого значения. Меня же он избрал в качестве гонца для передачи своих приказов для тех его воспитанниц, которые жили за пределами Парижа в его загородном дворце. Так, помимо всего прочего, я передал послание и мадемуазель Сен-Рош.

Обрадованная возможностью сменить обстановку и, кроме того, побыть на балу со всеми сопутствующими ему нарядами, музыкой и сладострастными танцами, Жюли была в восторге, и не скрывала этого, целуя меня, как вестника таких хороших новостей, снова и снова. С ней находилась лишь одна молодая леди — мадемуазель Лафонтен. Она также обрадовалась таким новостям, но оказалась более благоразумна, приговаривая: «Смотри внимательно, что ты делаешь, Жюли, целуя этого молодого красавца! Вспомни, что он не мальчик, и может продемонстрировать тебе это, если ты возбудишь его мужские наклонности!»

Жюли только краснела, засмеялась и приговаривала, что ее подруга — просто ханжа. Она настаивала на том, что я мальчик, просто маленький мальчик, который не может причинить никакого вреда.

— Может быть, это и так, — ответствовала та, вторая, молодая леди, которая затем удалилась, заметив, что мы идем в ее гардероб искать подходящее бальное платье. Как только она повернулась ко мне спиной, я подумал, что в знак признательности должен ответить Жюли на те несколько поцелуев, которые она мне подарила, что и проделал, поцеловав ее с такой силой и решимостью, что внушил бóльшее уважение к моим мужским силам, чем она утверждала раньше. После я сообщил ей, что, по-моему, Его Величество в предстоящем случае пожелает получить от нее какую-нибудь чувственную честь. Услышав это, она покраснела и на одном дыхании спросила меня, что я имею в виду и откуда мне это известно. Я ответил, что прислуживал за столом на частном ужине, который мой господин устроил для пожилой госпожи Дезар, которая была хорошо знакома Жюли, поскольку в свое время представляла ее при дворе. Его Величество советовался с этой пожилой сводницей относительно различных прелестей и способностей неопытных дам из его сераля, а она в ответ настоятельно рекомендовала мадемуазель Сен-Рош.

— В самом деле, милая леди, — сказал я, — она настолько восторженно рассказывала о ваших разнообразных прелестях, о вашей прекрасной белой груди, о ваших длинных стройных ножках, о вашей округлой белой попке и о том девственном сокровище, которое вы лелеете между молочно-белыми бедрами, что она возбудила мое любопытство так же, как и любопытство короля.

— Ну в самом деле, мастер Юстас, — сказала она, — как вы думаете, что он сделает со мной?

— О, я знаю это, — сказал я.

— О, вы знаете? — удивленно воскликнула она. — От чего же?

— Я дежурил в передней, когда король в первый раз беседовал с мадемуазель Лафонтен, — молодой леди, которая только что вышла из комнаты. Я выглянул из-за занавески, которая закрывала дверь, и увидел…

— Что же, что? — нетерпеливо воскликнула моя прекрасная спутница. — Дорогой Юстас, расскажите мне!

— В этом злом мире, милая леди, — ответил я, — никогда ничего не делают даром. Но я расскажу вам все о прелестном зрелище, свидетелем которого я был, если вы позволите мне хотя бы одним глазком взглянуть на все те ваши прекрасные интимности, которые так восторженно описывала мадам Дезар.

— Пажи всегда дерзки, — ответила смеющаяся девушка, — но вы еще такой ребенок, что, я думаю, не будет большого вреда, если вы хоть раз взглянете на них. Как вам угодно, сударь, но помните, что это всего лишь подглядывание, а не манипуляция.

— О, конечно же нет, прекрасная Жюли! — с пылом произнес я.

С этими словами она встала, а я опустился перед ней на одно колено и приподнял широкие складки ее платья, после чего начал поднимать и нижнее белье. Одна из величайших прелестей моего исследования состояла в том, что, поскольку эти драгоценные дамы должны были быть готовы в любое время принять объятия Его Величества, они всегда были одеты безупречно, как в нижние юбки, так и в сорочки. Сейчас же я прежде всего рассматривал перспективу длинного белого шелкового чулка, ведущего к великолепным недрам промеж кремовых бедер и ягодиц. Я распахнул ее бедра и, боюсь, довольно грубо (слишком грубо, полагаю, ибо у меня не было времени на прелюдии) раздвинул половинки ее попки, начав целовать, лизать и сосать ее темноволосую киску со всей пылкостью и страстью восемнадцатилетнего подростка. Уверен, что ей это пришлось по вкусу, потому что она не только не сопротивлялась, но и раздвинула бедра еще шире и слегка выгнулась, так что у меня появилась прекрасная возможность вставить палец в ее очаровательное любовное лоно.

Вдруг она воскликнула:

— Стойте, дорогой Юстас, я слышу, как кто-то идет!

Мгновенно, но с явной неохотой, я отстранился от своего восхитительного источника наслаждения и принял почтительную позу, в то время как она села, стараясь выглядеть как можно более невинно и непосредственно. Однако кто бы это ни был, он прошел мимо двери, даже не заглянув внутрь, и тогда мы вздохнули с облегчением.

— А теперь, Юстас, — сказала прелестная девушка, — раз уж вы все там осмотрели и попробовали меня на вкус, я думаю, вы обязаны рассказать мне, что его милостивое Величество проделало с моей подругой Лафонтен.

— Конечно, мадемуазель, — ответил я. — Только обещайте не сердиться на меня, если в своих описаниях и иллюстрациях я шокирую ваши представления о деликатности.

— О, конечно, обещаю! — ответила она.

— Хорошо! Первое, что проделал Его Величество — это потребовал моей помощи, чтобы я снял с него королевские бриджи и явил миру его священный инструмент, — произнес я, и сам произвел подобное действие в соответствие со своим словом, позволив моему собственному одеянию явить перед взором изумленной Жюли весьма внушительный для восемнадцатилетнего юноши член, достаточно твердый для того, чтобы он мог проделать дырку в деревянной доске.

— Благослови меня Господь, какая красивая вещь! А у короля такой же инструмент? — спросила невинная девушка, трогая его руками. — И что он с ней делает?

— Мадемуазель, вот именно это я вам сейчас и объясню, — ответил я со всей серьезностью, на какую был способен. — Подготовившись подобным образом, он приказал мне явиться к мадемуазель Лафонтен и привести ее на аудиенцию.

Когда же я представил королю молодую леди, то не удалился далеко, а раздвинул занавески в передней (куда никому, кроме меня, не разрешалось входить) примерно на дюйм и стал наблюдать за всем происходящим. Вам будет интересно узнать, мадемуазель, что ваша прекрасная подруга возлежала на диване почти в той же позе, в какой сейчас лежите вы, только ноги ее были немного подтянуты вверх, а бедра чуть более раздвинуты; вот примерно так, — сказал я, ставя ее в описанную мною позицию. Я все удивлялся, как это ее здравый смысл не подсказывает ей, что я позволяю себе довольно дерзкие вольности, но дело в том, что в ней начали брать вверх животные страсти, и здравого смысла в ней оставалось немного.

— Затем, милая Жюли, — продолжил я, — король приподнял ее шелковое платье и белоснежное нижнее белье до пояса, явив таким образом прелести столь же белоснежные, как и покрывавшие их одежды. «Очень мило», — подумал я тогда, но это было далеко не так прекрасно, как та картина, открывшаяся сейчас передо мной, от которой в моих жилах горит каждая капля крови!

Единственным ответом, который Жюли смогла сделать на это заявление, был протяжный вздох. Понимая, что вряд ли я встречусь с большим сопротивлением, если оно вообще будет, я поспешно закончил: «…и тогда Его Величество сделал это!» Произнеся последнюю фразу, я раздвинул рубиновые губки восхитительной норки юной Жюли, еще влажной от моих облизываний и посасываний, и, расположившись на диване между ее бедер, направил багровое навершие своего галантного молодого члена в устье ее пещерки. Я навалился на нее всем своим весом и позволил своему члену найти свой путь внутрь.

При такой убедительной иллюстрации сцены, произошедшей между моим королевским господином и мадемуазель Лафонтен, свидетелем которой я стал, Жюли слегка вскрикнула, но у нее хватило ума понять, что любое тревожное восклицание может привести к появлению непрошеных гостей. Более того, я осыпал ее лицо поцелуями до такой степени, что кричать было не очень-то легко.

До этого я пронзил своим копьем двух или трех горничных — так или иначе, это считалось обязанностью придворного пажа, — но никогда прежде не трахал благородную юную леди высокого звания и ни разу не овладевал девственницами. Теперь я делал и то и другое одновременно, и, — о, Боже! — как же это было восхитительно! Как я упивался ее нежными прелестями! Как я сокрушался, когда мой экстаз подошел к концу и я выстрелил струей жемчужного нектара в ее поруганную киску! Я страстно желал остаться в ней, чувствуя уверенность, что через десять минут смогу с новыми силами вновь приступить к любовной работе. Но сейчас был полдень, и в комнату могли войти в любой момент. Ради моей прекрасной партнерши я встал и поправил свою находившуюся в беспорядке одежду.

Но мадемуазель Сен-Рош забылась и была не столь осторожна. Она в изнеможении откинулась назад, возлежа как я ее и оставил, с задранными юбками, раздвинутыми бедрами и кремовой пеной на каштановых волосах и рубиновых губках своего зияющего устья. И, конечно же, именно этот момент выбрала мадемуазель Лафонтен, чтобы войти!

— Ну что ж, Жюли, — произнесла она, — вот так прелестная картина! Что ты делаешь в этой ужасно распутной позе с задранной одеждой? А вы, мастер Пейдж, что вы здесь делаете?

Я почтительно поклонился и ответил, что мадемуазель Сен-Рош была обеспокоена докучливой блохой и что мы пытались поймать ее.

— Боюсь, мастер Пейдж, что вы искали блох в самых неподходящих местах, — с серьезным видом ответила она. — Но что заставило вас думать, что блоха может залезть в эту маленькую дырочку, которое выглядит так, будто она уже не такая и маленькая?

По тону ее разговора я понял, что обманывать ее бесполезно, и не знал, что сказать. Жюли поманила меня к себе и, пока ее подруга раздумывала, что бы такое еще сказать, прошептала мне, что вступит с ней в разговор и будет умолять ее не раскрывать того, что она только что видела. В то же время она небрежно обхватит ее руками за шею и будет крепко держать в согнутом положении, и пока она будет так стоять, мне будет легко и приятно войти в нее сзади

— И тогда ты будешь уверен, дорогой Юстас, что она не сможет рассказывать о нас всякие истории! — добавила Жюли.

Я всегда слышал, что женщины хорошо разбираются в подобных вещах, но должен признаться, что был совершенно поражен необычайным дипломатическим талантом, проявленным до сих пор неопытной Жюли. Я счел ее идею очень хорошей, и, не дожидаясь моего согласия, она приступила к осуществлению ее на практике.

— Дорогая Аделаида, подойди сюда, я хочу поговорить с тобой, — сказала она.

— Ну, в чем дело, глупая, неосторожная девчонка? — ответила ее подруга, подходя к ней и склоняясь над ней.

Это было все, что нужно Жюли. Она обхватила своими белыми руками шею Аделаиды и, притянув ее лицо к своему, стала громким шепотом умолять ее ни словом не обмолвиться о том подозрительном положении вещей, которое она застала, когда так внезапно вошла в комнату.

— Конечно, не буду, моя милая, — ответила Лафонтен. — Это только навлечет скандал на нашу маленькую общину и заставит короля и нашу отвратительную старую гувернантку еще более пристально следить за нами. Но, милостивые небеса! — вскрикнула она, — что делает этот наглый паж?

Ты можешь заметить, сын мой, что, поскольку она обещала не выдавать своих подозрений, у меня не было никакой необходимости покупать ее тайну, нарушая ее. Однако секретность секретностью, но мое воображение было возбуждено, и когда мадемуазель Лафонтен склонилась над своей подругой, шелковые воланы ее юбки приподнялись, тем самым очаровательным образом демонстрируя ее ножки. А ее восклицание было вызвано тем, что я просунул голову под ее нижние юбки, чтобы рассмотреть поближе и получше все ее прелести. Когда она окликнула меня, единственное, что я изменил в своем поведении, — так это встал, задрав ее нижние юбки своей головой. Одновременно с этим моя верная Жюли крепко удерживала ее, так что она оказалась совершенно беспомощной в том, что касалось любого сопротивления, а ее попка в таком положении была выставлена так, что любая из двух сладких щелочек, гнездящихся по соседству, становилась легкой добычей моего нетерпеливого члена. С тех пор я переспал со многими хорошенькими девушками, мой дорогой мальчик, а многие знатные дамы считали для себя честью принять мои нежные объятия, но я никогда не забуду тот день, когда я впервые забрал девственность молодой леди, или тот раз, когда мне впервые пришла в голову мысль, что девичья попка должна стать восхитительным разнообразием.

Во всяком случае, движимый ли новизной ощущений, любопытством, похотью, или соблазнительной позой Аделаиды, или всеми четырьмя чувствами, я, конечно, не был разочарован. Поначалу я решил, что ее теснота собьет меня с толку, но потом я нашел спасительное средство, смочив конец своего стержня слюной. Когда я попробовал еще разок, то смог одним сильным толчком проникнуть в нее. Проделав это, остальная часть представления значительно упростилась — оставшаяся часть моего члена последовала вослед, и в два резких толчка он был погружен по самые ядра.

Аделаида не стала делать вид, что сопротивляется, а просто сказала своей подруге:

— Ты сыграла со мной хорошую шутку, непослушная девчонка! Посмотрим, не отплачу ли я тебе за это. А пока извини меня за такое замечание, но этот твой дерзкий паж — попросту развратный и неестественно похотливый молодой самец.

— Не может быть! — воскликнула мадемуазель Сен-Рош. — Не хочешь ли ты сказать, что он вставил…?

— Да, именно это я и хочу сказать, — перебила ее Аделаида, — это еще хорошо, что он еще совсем юноша и не вырос в полный рост, потому что если бы член у него был таким же большим и толстым, как я уже видела и чувствовала, я бы рисковала разорвать себе живот. А теперь, надеюсь, после еще трех или четырех толчков, Его Высочество кончил? Конечно, я так и думала. Большое спасибо вам, сударь, за ту великую честь, которую вы оказали моим потомкам! — сказала смеющаяся девушка, оборачиваясь, когда я выходил из нее. — Жюли, если ты последуешь моему совету, то пока этот прелестный молодой джентльмен будет садиться в седло и возвращаться в Париж, ты поднимешься со мной наверх, ибо, если об этой авантюре узнают, мы с тобой будем навеки опозорены, а вот у этого молодого мистера Пейджа появится очень хороший шанс быть кастрированным. Уверена, сам он считает, что это было бы прискорбно, в то время как мое собственное мнение состоит в том, что это спасло бы девственность многих бедных невинных девушек.

Я видел, что ее совет, хотя и был дан шутливым тоном, был разумным и вполне серьезным. Горячо поцеловав обеих барышень, я покинул их и, пришпорив коня, пустил его во весь опор по дороге на Париж. И хорошо, что я это сделал, потому что король, как это обычно бывает с усталыми похотливыми тиранами, был ужасно ревнив, и уже обратил внимание, что я пробыл в пути дольше, чем он ожидал. Мне удалось отвести от себя подозрения, пустившись в пространные описания восторга, с которым молодые леди восприняли приглашение на королевский праздник, и описав лестные и благодарные замечания, которые они делали по поводу Его Величества. Я даже сымпровизировал что-то вроде полусердитого, полувревнивого разговора, который я имел обыкновение подслушивать между некоторыми красавицами, спорящих о том, кто из них наиболее вероятно удостоится его королевских объятий. Все это, от начала до конца являвшееся выдумкой, чрезвычайно понравилось королю, и я льстил себе мыслью, что вновь завоевал его расположение.

Но все же я кое-что упустил. Кажется, у гувернантки той загородной виллы был племянник, незаконнорожденный сын, которого она хотела сделать королевским пажом. Поскольку вакансии не было, ей пришлось ее заполнить. Старая ведьма не могла видеть ни одной из моих восхитительных церемоний с моими прекрасными подругами, но она знала, что они пробыли со мной довольно долго. Запомнив этот факт, и связав его с тем, что и Жюли, и Аделаида воспользовались губкой, добравшись до своих апартаментов, она проницательно догадалась об истинном положении вещей, оказавшись довольно сведущей в подобных мелочах.

Следствием ее подозрений было то, что она добилась аудиенции у короля в Париже и предостерегла его от того, чтобы меня, опасного юношу, впредь отпускали к его любимым женщинам. Она не осмелилась обвинить меня в какой-либо непристойности, так как знала, что мое влияние перевесит ее, но один паж, присутствовавший при этом, впоследствии сказал мне, что она утверждала, что всякий раз, когда я приближаюсь к какой-либо из драгоценных питомиц Его Величества, у меня возникает ужасная эрекция. Опытная женщина предупредила короля, что юноша, оказавшийся в таком затруднительном положении, не останавливается, чтобы взвесить все последствия своих поступков, и она опасается, как бы однажды моя похоть не привела меня к попытке изнасилования одной из ее подопечных или, во всяком случае, не заставила бы меня пойти на крайне неподобающие вольности.

Король, совершенно потрясенный мыслью о том, что кто-то из обычных людей прикоснется или даже подумает о вторжении в святилища, предназначенные его королевскому члену, немедленно вызвал меня к себе и рассказал, в чем меня обвиняют.

В любом другом случае я бы с негодованием запротестовал против подобных обвинений и бросил вызов коварной старой ведьме прямо в лицо. Но теперь, сознавая свою вину, я боялся, что любое расследование может привести к еще худшим результатам — это могло опорочить дам и, возможно, привести к моей собственной смерти. Поэтому я почтительно ответил, что, как и все галантные молодые джентльмены, состоящие на службе у Его Величества, я люблю смотреть на красивых молодых леди, но слишком уважаю тех, кого приберегают для удовольствия Его Величества, чтобы позволить своим животным страстям взять надо мной верх.

На это король с сомнением покачал головой и ответил, что, возможно, я говорю правду, но он боится, что не может мне доверять — искушение было слишком велико, и если я хочу иметь честь продолжать служить ему, он предлагал мне подвергнуться кастрации. На это я смиренно возразил, что я такой, каким меня хотел сделать мой Создатель, и как бы я ни желал и ни ценил честь продолжать королевскую службу, полагаю, что в моем возрасте кастрация может привести к смерти. И вот на это король очень рассердился и заявил, что теперь у него нет никаких сомнений в том, что подозрения насчет меня основаны на неоспоримых фактах.

Поэтому, поскольку представлялось, что я недостоин чести продолжать службу, я должен был стать монахом и наслаждаться уединением в монастыре строгих правил. Но в некоторых вещах капюшон будет даже посильнее короны, и у меня оказались ряд друзей в церкви, которые вмешались, поэтому меня поселили в монастырь чрезвычайно легкого устава, где было значительное число молодых монахов из хороших и благородных семей. От них я узнал, что монашеская жизнь имеет свои прелести и привилегии, как и любая другая жизнь, и, по сути, именно так я и стал монахом.

Мне было довольно любопытно узнать, как случилось, что такой прекрасный, красивый, сильный человек выбрал линию жизни, для которой он, по-видимому, плохо подходил, — ему больше приличествовало место во главе отряда тяжелых драгун или роты королевских мушкетеров. Я высказал предположение, что некоторые из его кающихся грешниц, должно быть, делали ему чрезвычайно интересные признания и что вследствие этого происходили потом некоторые приятные приключения.

— Ты прав, сын мой, — ответил он, — и согласно нашему строгому правилу я не должен разглашать подобные истории. Но дело в том, что наши правила с каждым днем становятся все слабее и слабее, и я нисколько не удивлюсь, если очень скоро обнаружу, что больше не существует ни правил, ни монастырей, ни монахинь, ни священников. Так что, завершая твое образование, я без колебаний расскажу тебе все, что, по моему опыту, показалось мне интересным. Только, я думаю, что из общей справедливости к нашим прекрасным и любезным подругам, они тоже должны это услышать.

— Боже правый! — продолжил он с задумчивым видом, — О каких же невероятных приключениях поведала нам эта девушка Эмили! Она многое повидала и пережила как для девушки ее возраста! И какая она прекрасная молодая леди. Я рад слышать, что ее хорошенько оттрахали, как сзади, так и спереди, потому что, как ты, наверное, заметил, сын мой, я довольно хорошо оснащен и не люблю причинять боль ни своей хорошенькой спутнице, ни себе самому.

Осмелюсь высказать мысль, что Адель тоже довольно хорошо занимается любовью, и я знаю, что она в полной мере овладела искусством удовлетворять леди-настоятельницу, так что она определенно кому-то нравится, даже если и недостаточно велика для меня. Только вот что, сын мой, если в ходе твоей невинной фамильярности тебе случится проникнуть в пределы ее попки, — тут он многозначительно подмигнул, — просто сообщи об этом своему духовному наставнику, хорошо? — и тут от души расхохотался.

— Кстати, сын мой, — продолжал он спустя некоторое время, — кого ты предполагаешь сделать своей компаньонкой на вечер, а кого — постельной подругой на ночь? Какая из девушек тебе понравилась? Если она находится в этом заведении, ты получишь ее, ибо мое влияние здесь безгранично. Девушки, которых ты видел, все очень хорошенькие и милые, однако Агнес и Луиза, несомненно, уже попользованы и испытывают болезненные ощущения, так что им лучше спать в одиночестве. Госпожа аббатиса захочет видеть Адель, а Эмили я хочу оставить себе — своим вдохновенным рассказом она разожгла мою похоть до небес, и я надеюсь отыметь ее сегодня в любой форме, любым способом, и в таких позах, в каких ее никогда не трахали ни Виктóр, ни виконт де Мервиль!

Я ответил, что если моя тетушка снова захочет меня видеть, как это было накануне вечером, то я просто обязан в знак благодарности за ее гостеприимство дать ей возможность насладиться моими скромными выступлениями.

Но тут монах перебил меня:

— Ха, долг! Благодарность — это чушь собачья! Ее бесподобная светлость не должна быть слишком жадной. Если это так, я пошлю за моим другом, отцом Амвросием, из францисканского монастыря, расположенного неподалеку, и он будет служить ей сколько душе угодно. Тем более, он делает это уже не в первый раз.

— Ну конечно, — ответил я. — Я уже наслышан о ее первом приключении, когда она изгибалась и скакала между отцом Абеляром, насаживавшем ее спереди и вашим преподобием, входившем в нее сзади!

— Ах, — сказал он, причмокивая губами, — Как же славно это было! Какой же молодой, развратной и подтянутой она тогда была! — Потом он вздохнул. — Да, сын мой, наслаждайся жизнью, пока ты в полном расцвете своей юности. Господь знает, что она заканчивается достаточно быстро, и вскорости ты едва ли сможешь поднять свой член, побуждаемый собственной рукой.

Я улыбнулся и поблагодарил его, отныне твердо зная, что мое пребывание в монастыре Сен-Клер будет поистине незабываемым. После мы отправились в покои настоятельницы, где нас ждал ужин — и кое-что еще.

КОНЕЦ РОМАНА