Дикая боль в сосках прорвала ее сознание. Запах паленой кожи врезался в нос. Тот что звался Анатолием, сидел возле нее на корточках и смачно тушил об ее розовые соски сигареты. Прикуривал и тушил, снова прикуривал и снова тушил, стараясь попасть в то же самое место.

Она лежала на спине, веревки теперь просто были намотаны вокруг ног и рук. Все тело ломило и кололо в конечностях, видимо веревки сняли совсем недавно. Ей хотелось кричать от боли, но звука не было, тряпка во рту мешала и скотч наклеенный поверх также не способствовал хорошей передачи голоса. Все что она могла, это дергаться после каждого бычка. Когда пачка закончилась, Анатолий злобно посмотрел на то что у него получилось, хотел было приподняться, но рухнул в траву жопой и отключился, он был смертельно пьян и обдолбан. Никитки поблизости не было видно. Кое как придя в себя, она поднялась на ноги, растрепала веревки, сорвала скотч, выплюнула изо рта тряпку, коей оказали ее трусы, и шатаясь поплелась вперед, не разбирая особо ни дороги, и не смущаясь того, что вид у нее был скажем не совсем нормальный. Волосы спутались от крови, пота, слюны и спермы, кровь в носу запеклась и не давала полноценно дышать, живот все еще болел от утреннего удара, на соски и вовсе было страшно смотреть, трусы остались где-то позади, а разорванная одежда свисала и волочилась по земле. Но она была жива, а это самое главное.

Весь день она шла и шла, проваливаясь то в буреломы, то в какие то непонятно откуда взявшиеся болотистые ямы, пила из луж воду с привкусом плесени и запахом нефти. В целом держалась она неплохо, молодой организм пока одерживал победу над жизненными невзгодами.

Но что будет когда стемнеет, с голой задницей в лесу без еды она долго не протянет. Нужно искать убежище. То ли это был бог, то ли визуализация, но как только она подумала о нем, убежище предстало перед ней во всей своей красе. Это был сруб с одним окном, в котором вместо стекол были натянуты одеяла с узором из мочи и прочих испражнений их бывших владельцев. Маленькая дверь была явно больше основного прохода, так как совершенно не помещалась в дверной проем. Поначалу казалось, что дом совершенно заброшен, но ведро у двери, наполненное водой говорило о том, что ктото тут всетаки живет.

Дверь была закрыта просто на черенок от лопаты, продетый в дверную ручку и железный крюк рядом в стене. Видимо дверь закрывалась от лесных зверей.

Она зашла во внутрь, и начала осматривать дом на предмет еды, воды и одежды. В доме стоял запах старых тряпок и давно не мытых человеческих гениталий. И немного все это перекрывалось запахом бензина. В углу стоял маленький сто, сколоченный из ящиков, на столе была алюминиевая чашка с остатками какой-то черной жижи и кусок черствого хлеба, бережно завернутый в серую тряпку, в другом углу была печка, в печке стояла кастрюля с водой. Не до церемоний, она села на стол и начала быстро работать челюстями. Хлеб застревал в горле, а разодранное небо ссаднило от каждого проглоченного куска. Запивая водой из кастрюли, она доела весь кусок. Тут послышался скрип открывающейся двери, девушка замерла, боясь сглотнуть оставшийся глоток жидкости во рту. На пороге появился старик.

— ты кто?

— я… никто…

— видно что никто, жрать за столом надо, а не на нем.

Старик был худощавый с осунувшимся лицом, с резкими вьедливыми морщинами, густые брови свисали почти на глаза, волосы тоже были довольно длинные и растрепанные. Но в целом от него не исходило угрозы и она немного расслабилась.

Он поставил свое ружье в угол за печку, снял ватник и скрутив из него валик кинул его на печь, вытащил ведро воды, из под стола, быстро умылся и помыл руки. Она молча наблюдала за всем этим вечерним ритуалом, который видимо повторялся у старика последние лет n. Ей показалось, что ему лет 70.

Старик же на свою гостью вообще не обращал никакого внимания.

— Иди умойся, смотреть на тебя страшно. — пододвинул старик ведро с водой.

Она начала смывать с себя вс. Грязь за последние два дня. Казалось что эта грязь так и вьелась в ее поры. Она стирала лицо ногтями, отдирая куски запекшейся крови.

— Хватит, всю воду изведешь. — гаркнул старик.

Порывшись на верху своей печки, он достал старый растянутый свитер и солдатские штаны.

— Надевай, а то заболеешь.

Быстро переодевшись, она совсем успокоилась и укутавшись в старый свитер села у печки, свернувшись калачиком. Старик ходил туда сюда по комнатке, соображая не хитрый ужин. Достал из погреба кусок тушки, похожей на большую крысу. Развел в печи огонь, обмыл эту тушку и поставил в печь чугунок. Через час она уже обгладывала ногу неизвестного животного, а старик слегка прихмелев от тепла выпитого спирта, начал рассказывать свою историю.

Я ж не всегда бомжом то лесным был, четыре звезды, погончатый был. Все как у людей, жена, сын подростал. Я конечно не зверствовал, но и лохом не был, деньги капали, крутился, квартира у меня и у жены, машины две, тещу на юга с женой два раза в год гонял, чтоб мозги не выедали. Сыну помню на n лет жигу подарил. Ну думал, пусть малой погоняет поучится, а там на 18 летие что-нибудь нормальное подарю. А этот пиздюк такое ебло скривил, что на этом ведре ему впадлу видите ли из двора выезжать. Ну я его тогда помню сильно ремнем то и засек. Он дулся потом ходил на меня. А я же любил его, кровиночку мою. Это все жена, вырастила из него дебила, а не мужика…

А потом новый год был. Вся семья в сборе, а этот хуесос малолетний сидит в комнате своей и не выходит, видите ли новый год с родителями встречать это для маленьких. А я выпил тогда, разозлился, в комнату его влетаю, а этот сидит перед компом дрочит. Ну я его опять по всей комнате то и пинал… Он мне орал, чтоб я сдох. Понимаешь скотина какая, чтоб я сдох. Я эту сволочь кормлю, пою и я сдох. Жена там меня кое как от сына оттащила, убил бы так нахуй.

Потом от армии его откосили с женой, я хотел чтоб он отслужил, а эта дура мне под руку, куда, инвалидом сделают, лучше сразу сам убей… ну и откосили. А он урод… понимаешь он урод оказался. Приехал как то раньше с работы, а этот… ебвашумать… сын мой, в мамкином платье, петлю на шее затянул и дрочит сидит… Тут меня накрыло понимаешь, яж не тиран какой и не убийца, я простой мужик, я эту гомосятину… не понимаю я ее. Вытянул ремень и уже пряжкой, со всей дури, всю спину и мясо, и лицо все разбил. Потом уехал на свою хату, заперся и там две недели бухал, как я сына то так просрал, где я не так его воспитал, вопросов куча была, а ответов нет.

Через две недели дверь в квартиру выломали, жена орет на меня, убийца убийца, ты моего сыночка убил, я ничего не соображаю, какого сыночка, кого убил. Потом уже когда в больнице, лежал, узнал что сын после моего наказания, пошел и повесился в сарае. В том же мамкином платье, висел с обосранной жопой. Даже записку какуюто оставил, где меня винил. Я не стал читать. Это не я, это жена все, она из него мудака вырастила. А я хотел… понимаешь, в армию бы пошел ничего бы не было… я хотел. Я же не убийца, я любил его, сына моего, но он же урод понимаешь.

Старик заплакал. Ей стало его жалко, она поднялась изо стола и легонько обняла его худые плечи.

— Все, что-то я распизделся малость. Давай ка спи иди. Тебе тоже отдохнуть надо. Тут монастырь есть женский в паре километров, я там у них иногда подрабатываю, ремонтирую там столярничаю. Завтра туда тебя отведу, думаю там тебе будет лучше чем здесь. Он подмигнул и улыбнулся, и ей стало так спокойно и тепло, как будто все это наконец-то закончилось, и теперь ее ожидает что-то по настоящему хорошее.

Она проснулась от странного шуршания у нее в ногах. Было темно и совершенно ничего не видно, только придыхания выдавали, что кто-то стоит у ее ног. Горячая рука коснулась ее коленей, потом полезла дальше, пальцы начали проникать в нее… и это придыхание… а потом шепот: «какая же ты красивая, какая влажная внутри, не стесняйся, я хочу согреть тебя». Она сжала ноги как только могла, и только повторяла, нет пожалуйста, не надо, не трогай, пожалуйста. Фигура старика уже нависла над ней, одна рука все сильнее и сильнее вгрызалась в ее бедную киску, а второй он зажал ей рот, чтоб не слышать ее мольбы. Его пальцы долбили ее и киска предательски начала мокнуть. Пожалуйста… не надо… Но только перегар и мерзкий шепот в лицо: «какая тебе разница, тебя итак уже куча народу переебла, а у меня не было пиздятины уже лет n, я уже забыл как вы сучки пахнете, когда начинаете течь». Он впился в ее рот, и начал сосать ее язык, при этом засовывая пальцы поочередно то в киску то в попку… Она со всей силы толкнула его ногой в грудь. Старик слетел с печки…

Она смотрела в его открытые полные недоумения глаза, из горла его торчал кусок доски, который недавно был столом. Кровь из горла залила весь пол маленькой комнатки. Что я наделала? Стучало в висках… Что я наделала, опять… я виновата, я убила человека, который хотел мне помочь…

Но времени терять нельзя. Она взяла канистру с бензином, залила весь дом внутри, потом вышла на улицу и вылила остатки на крыльцо и окно с одеялами. Потом вернулась в дом, зажгла лучину от тлеющего уголька в печи, последний раз окинула взглядом комнату и старика, бросила лучину в гору тряпок и вышла, закрыв за собой дверь.

Рассвет расходился по лесу, новый день ждет ее, а старый… он догорал в лесной чаще. Вдалеке слышался звон колоколов.