Говорят, если долго играть на скрипке, можно стать евреем. Тогда, если играть на банджо, можно стать американцем, если играть на волынке, то шотландцем, а если стучать на тамтаме, то негром. Вовка с детства играл на аккордеоне, значит, он стал бы немцем или австрийцем. Хорошо, бросил к восьмому классу, иначе бы пришлось носить кожаные шорты, шляпу с пером и голосить песню про Августина или «Es ist Frühling».

Но любовь к музыке у него осталась, правда, немодная, своеобразная. Когда все фанатели от Битлов, он слушал советскую эстраду и передачу «Встреча с песней». И, вообще, он неосознанно шел против течения: у парней длинные волосы, Макаров стригся «под летчика», пацаны в клёшах, он в обычных брюках. И еще он не курил, хотя все его приятели дымили почем зря.

А вот с Наташей Пантюшкевич его интересы трогательно совпадали. Они вместе слушали Кшыштофа Кравчика и «Червоны гитары», читали Генрика Сенкевича, ходили на постановки Славомира Мрожека и фильмы Юлиуша Махульского. Вот только в плане общительности Наташа и Вовка не совпадали. Макаров мог свободно провести месяц с книгами, телевизором и паяльником, а Наташа без дополнительного общения не могла.

Островитянка Наташа была очень рада, когда узнала, что на другом конце острова живет еще одна пара раза в полтора моложе. Именно о них рассказал юный Фима, чью информацию подтвердил бородатый Ким из организации «Эко-82». Наташа сразу открыла свой чемодан и вытащила на свет божий все лучшее – белейшую тунику, кружевные лифчик и трусики, а также сандалии с длинными ремешками, которые обвивались вокруг голеней, делая Понтюшкевич похожей на гречанку. Затем она, морщась и кривясь, опять выбрила подмышки Вовкиной безопасной бритвой. И кое-как вымыла голову в озере. «Ну, я готова!», – сказала Наташа, тщательно оглядев себя в маленькое зеркальце.

Вовка тоже был готов. Вместо шорт он надел джинсы, кроссовки и майку с эмблемой Речфлота, а в карман положил большой перочинный нож. На всякий случай…

Они обошли островное озерко сначала по часовой, а затем против часовой стрелки, но никого не обнаружили, и только на дальнем конце острова нашли пеструю капроновую палатку, а возле нее – резвящуюся обнаженную молодую пару. Паренек был высок, худ и светел, а девушка – вся остренькая. У нее были острые грудки, худое личико, острый подбородок и узкие плечи. Она была бы некрасива, если бы не очарование молодости и свежести. Они совокупились тоже очень просто, как сатир и нимфа. Девушка тонкими руками держалась за березку, а юноша пронзал ее сзади. Наташка и Вовка сидели в ивовых кустах, смотрели и завидовали юной непосредственности.

Торжество молодости продолжалось недолго. Юноша изогнулся назад и с оханьем вышел из девушки, вынув длинный и изогнутый, как банан член, а девушка тут же присела и описалась.

— Здорово, молодежь! – крикнул Макаров, выходя из кустов. – А мы – в гости!

Девушка продолжала очаровательно писать, паренек тоже держался с достоинством, выцеживая на траву последние капли.

— Вы тут не скучаете? – спросила Наташка, выбираясь из кустиков вслед за Вовкой.

— Вообще-то нет, – ответила остренькая девушка, вставая с корточек. – Вот только еда кончилась.

— И деньги! – добавил паренек басовито.

— С пустыми руками только «винни-пухи» в гости ходят, – сказал Вовка, развязывая рюкзак. Сейчас завтракать будем. С вас – кипяток и заварка.

Судя по тому, как Наташа смотрела на юношеский опадающий член-банан, Вовка понял, что юноша ей тоже понравился. Только тот полез в палатку и вышел оттуда уже в джинсах. Девушка тоже надела маечку и голубенькие шортики.

Вовка расстелил старые газеты и разложил на них нарезанную Наташей одесскую колбасу и сыр, а также достал булки в целлофане и консервированный хлеб в жестянке.

— У вас выпить ничего нет? – деликатно покашливая в кулак, спросил юноша.

— Так хлеб же в спирту, – пояснил Макаров. – И закусь, и выпивка одновременно!

Девушка осторожно взяла кусочек хлеба, принюхалась:

— И, правда, спиртом пахнет!

Откусила и сморщилась:

— Горчит, да ну его!

— Тогда булочку, – предложила Наташа. – Хлеб белый холодильного хранения.

— У вас и холодильник есть? – удивилась девушка.

— Холодильника нет, – ответил Вовка. – У нас хлеб есть. Ну, и выпить тоже!

Он достал из рюкзака бумажные стаканчики, плоскую бутылку коньяка и прочитал:

— Коньяк «Наири» высшего качества из спиртов двадцатилетней выдержки! Со знакомством по чуть-чуть!

Выпили по двадцать пять граммов, потом еще по сто. Бутылка кончилась, разговор пошел живее. Макаров встал.

— Я широко известный инженер, почти гениальный и великий, как Шухов, Владимир Макаров.

— А она, – Вовка кивнул на Наташу. – Искусствовед мирового значения, переводчик с польского языка и даже немного актриса Наталья Пантюшкевич. Вот!

Наташа слушала и благосклонно кивала, ласково улыбаясь. Сто двадцать пять граммов «Наири» подействовали на нее в самом лучшем смысле. И Макаров достал вторую бутылку.

Перед тем, как уйти в вечер, они познакомились еще раз. Макаров оказался изобретателем вечного двигателя, а Пантюшкевич – нобелевским лауреатом в области литературы. С молодыми было проще. Девушка была десятиклассницей Ленкой Соколовой, а ее партнер – кем-то там из балетного училища по имени Леопольд Саранский. К своей палатке Вовка и Наташа шли, держась друг за друга, и нестройно напевали: «Ленке Соколовой, ого-го, я несу ей снова розовые розы…», и их песня была слышна на обоих берегах реки Москвы…

Вовка провалился в сон, едва лег сверху на спальный мешок. А когда проснулся, Наташи рядом не обнаружил. Зато снаружи палатки Макаров услышал сразу три голоса: стоны и вопли вчерашней молодой пары, поглуше и потише, и громкое постанывание и сопение – Наташино, совсем рядом. Ишь, ты, какое трио бандуристов, подумал Макаров, откидывая брезеновый полог.

Вероятно, молодые соседи по острову Бобровый приняли приглашение в гости слишком буквально. Они поставили свою пеструю палатку совсем рядом, а возле нее стояла Наташа и, задрав подол, неистово терла между ног. Палатка была освещена изнутри, и по ее тонким стенам метались темные тени. Молодежь предавалась плотским утехам!

— Ничего не могу с собой поделать! – вздрогнув от неожиданности, прошептала Наташа, когда Вовка обнял ее сзади. – Я делала это, когда была беременна Илюшей, а он в ответ шевелился в матке. Просто очень хотелось!

— Пойдем, пойдем, – ответил Макаров тоже шепотом. – Я рядом, а ты дрочишь, как прыщавая девочка. Не дело это!

Спущенные трусы мешали Наташе идти, и она тупо ступала, как стреноженная лошадь в ночном.

— Хочу, как они! – прошептала островитянка, когда Вовка подвел ее к своей палатке.

Она расставила ноги, насколько ей позволили белевшие в сумраке рассвета трусы, и Макаров вошел в нее сзади, грубо.

— Давай, Вовка, жарь, что есть силы! – не в силах сдерживаться, закричала Наташа. – Долби, долби!

Соседи притихли, напуганные ее воплями, и, молча, наблюдали, высунув наружу лохматые головы. Стало совсем светло, когда Вовка, наконец, кончил, и они повались в изнеможении на траву, покрытую травой. Не зря говорят, что алкоголь помогает долгому соитию.

Первого завтрака у четверки островитян не получилось, а вот аспирина из аптечки они приняли немало. Зато второй завтрак удался на славу. Леопольд Саранский на удивление споро разжег костер, и они поели каши из горохового концентрата с грудинкой. Наташка иногда с интересом поглядывала на Лео, Макаров – на Соколову, а Саранский с упоением рассказывал о своем балете.

— А скажите, юноша, – поинтересовался Вовка. – В балет для мальчиков нужен особый отбор?

— Конечно! – горячо принялся объяснять Лео. – Очень важна координация, растяжка и гибкость.

— Я о другом, – мягко прервал его Макаров. – У мужчин в балете спереди такой комок, что мне в юности было даже как-то неловко на них смотреть.

— Ах, вот Вы о чем! – засмеялся юноша. – Это специальный бандаж виноват. Просто под трико надеваются трусы наподобие женских стрингов, все поднимается вверх, к животу, и создается иллюзия, что у танцовщика половые органы необычно больших размеров. Хотя по поводу меня у комиссии были сомнения. Даже в детском саду я выделялся слишком большим членом, а воспитательницы выговаривали матери, что я смущаю девочек, сидя на горшке. Мама меня забрала из садика и сидела дома со мной. Балет ей пришлось бросить, да и травмы замучили. Но она очень хотела, чтобы я пошел в балет. И я пошел. Мама взяла меня за ручку и отвела на Вторую Фрунзенскую улицу, где было Московское хореографическое училище.

— А там мальчиков много было? – спросила Наташа.

— Совсем мало. Примерно один к десяти. Мне поначалу странно было, что кругом одни девочки, но потом как-то привык. У нас даже поначалу одна раздевалка была. Мы там на хореографию и прочие танцевальные дисциплины переодевались. Но потом построили перегородку…

Лео налил себе чая и замолчал.

— А у нас в классе мальчишек было больше, чем девчонок, – заговорила Лена Соколова. – Так мы дырок навертели, чтоб за ними подсматривать. Да только они догадались, ну, и показывали нам, у кого что. Тоже интересно было…

— Слушайте, Лео! – сказал Макаров. – Покажите что-нибудь из балетных штучек, что-нибудь эдакое, из ряда вон выходящее.

— Из ряда вон… – задумался Лео. – Ну, разве что это…

— Лео, не надо, – тихо сказала Лена. – Меня стошнит.

— Почему? Это всего лишь упражнение на гибкость.

Наташа беспокойно завозилась, Лена отвернулась, Вовка тоже заинтересовался.

— Только надо раздеться, – сказал Саранский, вставая с ящика.

Он неторопливо снял майку с гордой надписью «СССР», черные шорты и плотные длинные трусы. Наташа горящим взглядом впилась в его член, мотавшийся, как резиновый шланг.

— Можно это сделать стоя, а можно сидя или лежа. Я обычно это делаю сидя.

Лео, голый, снова сел на ящик и вдруг согнулся, но не в пояснице, а значительно выше, где-то на уровне лопаток, и его губы оказались рядом с членом. Он взял его рукой и направил в рот.

— Ого! – сказала Наташа. – А ты, Вован так можешь?

— Нет, не могу, – признался Макаров. – И никогда не мог. Но я мог когда-то присесть больше ста раз без всякого вреда для здоровья.

Лео выплюнул член и ответил:

— Так я впервые познал вкус собственной спермы.

— Можно было накончать в ложку, и все дела! – сказал Вовка.

— Не догадался! – улыбнулся Саранский, вставая. – Лена, уже все! Можно поворачиваться. А теперь – классика жанра!

Соколова повернулась, и Лео вдруг легко для его худощавой фигуры поднял ее, подкинул и поймал на одну руку. И Лена заулыбалась, глупо и счастливо.

— Я тоже так могу! – закричал Макаров.

Он помог, как королеве на трон, взойти Наташе на вершину штабелька ящиков и вытянул руку вверх, а она осторожно уселась на его согнутую ладонь. Лео сделал навстречу красному от натуги Макарову, и их женщины взялись за руки. Они смеялись, глупо и счастливо!

Перед ужинов Ленка и Лео пошли погулять по острову и посмотреть на бобров, а Вовке и без бобров было хорошо, потому что от шестипудовой Наташи у него немного болела спина. А Наташа, таинственно улыбаясь, подсела к нему на ящик.

— Слушай, Вовик, если я на время перееду в ту палатку, ты не сочтешь это изменой?

— Там всего два места, Натуля! – философски заметил Макаров. – Втроем вы там не поместитесь.

— А я Ленку выселю.

— Она не будет против?

— Судя по тому, как она на тебя смотрит, не будет.

Вовка мысленно пожал плечами и сказал:

— Тогда действуй, мать!

К ночи Лена тоже переехала в другую палатку.