Людка наехала на мать. Видать девка, наслушавшись наших с матерью ночных запевок, может и насмотревшись, ведь с неё станет подсматривать за еблей матери и брата, и теребить при этом свой пирожок. Наехала конкретно.

— Мам, ну и когда твой сын сломает мне целку? Ты уже сколь раз обещала. Всё завтраками кормишь. Ну, соври в очередной раз.

— Да ты как с матерью разговариваешь, шлёнда? Ремня давно не получала? Вот загну, да по голой сраке ремнём. Враз научишься.

— А совладаешь?

— Так Вовку позову, он подержит.

— Ну раз так, то тогда уж пусть сразу и засадит. Чего два раза трусы снимать.

— Стерва ты, Людка!

— Мааам, Люсьен я.

— Хреносен ты. Ты во лучше к вечеру манду побрей.

— Зачем?

— За надом. Сказала побрить, вот и брей.

— Ма, а ты сама? — Людка подскочила к матери, задрала подол. Знает, что дома мать всегда без трусов ходит. — Ой, мам! И правда красиво. У меня у маленькой так было. Я всё ждала, пока волосы отрастут. Сбрею, мам, обязательно сбрею.

Мама треснула дочурку по шаловливым ручкам, добавила по упругой заднице так, что та ойкнула и отскочила подальше, прижимая руки к ягодицам.

— А чо сразу драться-то? На словах не могла сказать?

— Уйди ты от греха подальше. Право слово, выпорю. И как под братом лежать будешь на поротой жопе? И вообще, думаю, что рано ещё тебе. Всё, отвали! Ничего тебе не будет.

Людка насупилась, на мать смотрит грозно, очень грозно. Того и глади взглядом дырку прожжёт. Ага. Мать таким взглядом пугать, что шваброй отгонять помехи от телевизионной антенны.

— Чего набычилась?

— Мам, если ты не разрешишь Вовке сломать мне целку, я не знаю, что сделаю. Да я первому встречному дам! И тебе не будет стыдно за то, что у меня есть брат, а я подставляю кому попало? У тебя не защемит в груди материнское сердце от знания того, что твою доченьку, твой цветочек аленький, твоё солнышко ебёт где-то в антисанитарных условиях невесть кто? Мам, я сейчас сама от жалости к себе заплачу. Нууу, маааам… Ма, ну правда, стыдно по деревне пройти. Девки младше меня уже во всю ебуться, а я одна как дура. Меня уж и так монашкой обзывают.

— И в кого ты такая стерва удалась?

— Про осинки с апельсинками рассказывать? Нет? А мы в школе ещё и генетику проходили. Знаешь, что это такое?

— Мать что, совсем дура тёмная? Иди уж, манду брей. Сделает Вовик всё сегодня, сломает тебе целку. Хоть бы пизду тебе порвал на британский флаг, заразе. Сил моих уже нет с вами, паразитами.

— Мам, а может силы-то как раз паразит с тебя и высасывает, когда…Ой! Ма, перестань! Больше не буду.

Расслабилась сеструха, нюх потеряла, допустила преступную халатность и несоблюдение мер безопасности. Вести такие разговоры с мамой на таком близком расстоянии — непозволительный риск. Маме плевать с высоты Останкинской телебашни на великовозрастность детишек. Поймала сеструху за патлы, притянула поближе, уселась на стул, а будущую страдалицу из-за недержания и словесного поноса поперёк коленей положила задницей вверх. Задрала подол и обнажила эту самую задницу. Сеструха, как это бывает наиболее часто, была без трусов и мать, задрав подол платья, ладошкой отвесила несколько, не больше десятка звонких шлепков. Надо заметить, что рука у мамы тяжёлая. Начни возмущаться, огребёшь ещё. В деревнях не особо знают науку педагогику. Точнее говоря, она чуток отличается от наставлений товарища Макаренко. У нас всё просто: накосячил — вломили люлей. Несколько дней поспит на животе, запомнит надолго. Прямо как в «Кавказской пленнице» : Спасибо, я пешком постою. Когда этот фильм вышел на экраны, в школе часто прикалывались над бедолагами, предпочитающими стоять.

Людке досталось чисто символически. Даже жопа толком не покраснела. Скорее обидно, чем больно. Да и обида такая, наигранная. Но под эту якобы обидку можно выколотить из мамы некие преференции.

— Ма, да поняла я всё. Пошутила неудачно. Всё, отпускай давай. Кто зайдёт, а я с голой жопой. Стыдоба.

— Ничего, утрёшься. Кому-то твоя жопа нужна. Всё, разлеглась тут. Вставай. — Мама спихнула сестру с колен. — Было бы стыдно, так трусы бы надела.

— Ой, а сама-то…

На всякий случай отошла подальше.

— Ну так что — сама. Я дома. Как хочу, так хожу.

— Можно подумать, что я в гостях. Всё, всё. Мир, мам?

Сестра, та ещё лиса и подлиза, потёрлась носиком о щёку матери, чмокнула её, обняла.

— Ой, мамка, какая ты у нас красивая!

— Красивая, как жопа сивая. Отстань, заноза. Иди уж, манду свою готовь. — И матушка запела — Бабы дуры, бабы дуры, бабы ёбаный народ…

Я был совсем не в курсе их переговоров, их договорённостей. Нет, на сеструху давно зуб горел и хуй стоял, да маманя всё не позволяла застрамить ей дурака под шкурку. Молоденькая ещё, целка. Так целка — явление проходящее. Как и молодость. Даже не думал о том, что мне на вечер приготовили мать с сестричкой Люсьен. Я вкалывал в поте лица, наяривал очередную доярку, бо лишь от неё зависело, смогу ли я принести домой молочка подкормить ту же сестричку. А эта толстозадая корова стояла раком и лишь хрюкала, когда я драл её. Но молочка бидончик заработал. Кроме того, так как это была не просто доярка, а бригадир, заработал отгул. Оказывается не одни бабы могут пиздой зарабатывать. Мужики тоже могут. ТОлько у баб спрятано средство заработка, а у мужиков точит. И правильно, что отгул дала. Мужиков в деревне мало, их беречь надо. Вот уж действительно кто слабый пол. Смотришь иной раз, как кто-то из наших баб мужика пьяного домой волочит, диву даёшься. В другое время: Я же женщина, слабый пол. А тут прёт пьянь эту и не кряхтит. Или вон на колодец пойдёт по воду, встретит кого из баб, зацепятся языками и только коромысло с плеча на плечо перекидывает. Нет, чтобы вёдра поставить. Их же потом поднимать надо. Домой придёт и охает: Все рученьки отмотала, плечики болят. Плечики. Ха! Да на этих плечах весь колхоз держится.

Отвлёкся малость. Иду домой радостный. Завтра отгул, а послезавтра законный выходной. Три дня дома. Пришёл, а там мать в сторонку отозвала, правда перед этим покормила, да давай мне в уши вдувать что и как с сеструхой делать, чтобы не пропало у неё навеки желание под мужика лечь. И такое бывает. Да в жизни всякое случается. Кто бы мне сказал, что мамку буду драть, так в жизни бы не поверил. Нет, пример соседей, конечно, перед глазами, так у нас матушка слишком уж строгих правил. По крайней мере не ложилась под кого попало. А в деревне про то мигом бы прознали и растрезвонили. Вот, к примеру, сломаю сегодня Людке целку, так она же не стерпит, — как же, событие, — подружке, пусть и одной скажет. А уж та: Жу-жу-жу, по секрету всему свету… Пели же: От людей на деревне не спрятаться, не уйти от придирчивых глаз. Не сойтись-разойтись, не сосвататься…Эх, деревня! Какая ты была, такая и осталась. Даром, что в каждом, почитай, доме телевизор. И наряды от городских хрен отличишь. И пизду всё больше баб бреет. А уж по причёски и прочие маникюры вообще молчу. Правда бывает и так, что на ногтях лак, а под ногтями траур. Но лак-то есть. Да. Так я про матушкины морали. Наговорила семь вёрст до небёс и всё лесом. И погнала нас с Людкой, сестрой моей единоутробной, в баню. И сама пошла. Надо же осуществить контроль. Вдруг задницы плохо помоют детишки. Несмышлёныши же ещё. Да ещё эта корова не смогла сама себя побрить. Хоть брата проси теперь. А почему нет? Матери бреет, значит и сестре поможет. Ну да нам не впервой такие услуги оказывать. Не про доярок речь, про маму. Нынешними станками не порежешься ни разу. Выбрили мы сестру до гладкой кожи. Она хихикала, когда брил. Помылась, Руками трогает, гладит и балдеет просто. Ещё бы. Всё гладенько, как у маленькой девочки. Я помню те времена, когда у Людки писька была такая, как сейчас. Разве что размером меньше, да не в нём же дело. Мать не стерпела, тоже потрогала. Удовлетворённо сказала

— Ну вот, как у девочки. Гладенько, чисто и красиво. Так и будешь делать всегда.

— Да! А как я буду делать? Я не умею.

У Людки клёвая отмазка на все случаи жизни: Не умею. И точка. Отстаньте, если не хотите, чтобы было хуже. И в школе прокатывало. Дома вот не канает. Дома все её закидоны изучили вдоль и поперёк. Не умеешь? Научим. Можно иначе. Мать предложила

— Брата проси. Мне бреет и тебе поможет.

Я сразу въехал в тему. Это же Клондайк какой-то, Эльдорадо.

— За отдельную плату, Люсьен.

— Да, а мамке так даром.

— А ты откуда знаешь? К тому же с матери плату брать…Дура ты, Люська. Давай пошли домой. У меня уже стоит, аж яйца ломит.

Дома Людка вдруг ни с чего закатила истерику

— Мааам, мне страшноооо…Я боюсь.

— Чего тебе страшно, дура? На меня посмотри. Мне тоже ломали, жива же.

— Да, тебе сто ет назад ломали, ты уже ничего и не помнишь. А мне девки говорили, что это больно. И кровь течёёёёёт.

Что мать говорит, неважно. Вот девки, то да. То истина в последней инстанции. Они-то точно всё знают, курицы деревенские. Уговаривали Людку, ублажали всяко, чтобы успокоилась. Ни в какую. Сопли со слезами размазывает, глаза опухли от рёва, губы тоже, нос покраснел. Такую и ебать не захочешь. Одно сдерживает, что сестра. Не бросишь же родную кровь. Хочешь, не хочешь, а ебать придётся.

Мать психанула, не сдержалась

— Всё, хватит реветь, никто тебя не тронет. Вставай и пиздуй к себе в комнату. — Мы на материной кровати сидели. — Не судьба тебе бабой стать. Всё, всё, иди.

— А тыыыы?

— А что я? Я с Вовиком лягу. Ему же надо кому-то спустить. За одним и сама наебусь. Иди, Людка, нам уже ложиться надо.

И мать легла на край кровати, подвинув сестру.

— Сын, иди ко мне.

И тут Людку проняло. Как же так? Она столько готовилась, мечтала, даже вон манду побрила. Правда об этом не жалеет. Красиво. И чего раньше так не делала? А что трясёт не по-детски, так не каждый день пизду рвут, целку ломают. Тут затрясёт кого угодно. И мать ещё. Нет, чтобы дочь поддержать, она сама под сына ложится. Не наеблась ещё, что ли? Нет уж, хуюшки мамочке родной. Сама под братика лягу.

Людка легла, широко раздвинув ноги. Подумала и задрала их вверх, согнув в коленях. Девки рассказывали. Да и матушка так под сыном лежала, Людка своими глазами видела. Нет, совсем даже не подсматривала. Чисто случайно всё получилось, само по себе.

Матушка, отвернувшись, чтобы сеструха не видела, улыбнулась, подмигнула мне

— Люд, ты что, собралась брату дать?

— Да мам. — Людка тыльной стороной ладони утёрла слезинки. — Надо же братику кому-то спустить.

Ехидна.

— Нет, Люд, ты не так делай. Вов, ложись, а она пусть сверху.

— Как это?

Мать вздохнула тяжко.

— Ебаться собралась, тёлка. А как на мужика сесть и не знает. Вы без мамки никуда. По нужде пойдёте и штаны не сымите, всё вам мама нужна. Смотри. А ты чего расселся? — Это уже мне. — Лёг быстро.

Мать присела надо мной.

— Заправь.

Это она специально для Людки. Так сама заправляет, я и ахнуть не успеваю. Заправлю, чего уж там. Мать медленно села на хуй, опустилась до упора. Людка смотрит внимательно, как хуй скрывается меж материных ног, прячется где-то в глубине. Ну да, рудокоп. Нет, бурильщик. Влагу добывает. Качнувшись несколько раз слезла.

— Садись горюшко ты моё. А то я не слезу, пока не кончу. Поняла хоть?

— Поняла, мам, поняла. Только мне всё-равно страшно. Мам, ты не уходи.

Я чуть не заржал. Мать тоже едва сдержалась. Мать помогает сыну выебать дочь, его сестру, сломав ей целку. Театр абсурда. Да они должны были сделать всё это сами. Тогда повозмущалась бы, поорала, может и выпорола бы. Нет, на мать руку не поднимут, хорошие дети выросли. И стерпели бы, раз виноваты. А тут…Эх! Мать мысленно махнула рукой. Этот конь ещё лыбится. Смешно ему. А сестре просто страшно в первый-то раз. Забыл, кобелина, как на мать первый раз влез. Как самого колотило. Думала слетит к ебеням. А сейчас герой. Дать бы этому герою по голой сраке, чтобы знал, как зубы скалить.

— Здесь я, доченька. Здесь, Людочка. Куда же я от вас денусь. Не бойся, мама рядом.

Нет, точно дурдом на выходной распустили. И они заразили всех своим сумасшествием. Аж до нашей деревни докатилось. А ещё кто-то, не будем показывать пальцем кто, хотя это папа дяди Фёдора из мультика, говорил, что с ума сходят по одиночке. А тут вот живой пример, что враз вся семья с ума соскочила. Нет, бывает, конечно, когда не все дома. А тут очень тяжёлый случай. тут все ушли.

Людка, успокоенная словами матери о том, что не покинет дочку в такой важный и ответственный момент, оседлала братика

— Заправь!

Прямо мать. Те же интонации. Мне не жалко. Только мама вмешалась.

— Я помогу.

Нет, мы все точно с ума соскочили и назад заскочить не можем. Мать заправляет в пизду дочери хуй брата. Это какие ж родственные отношения теперь будут? Неважно. Роднее не станем. Мать направила головку точно в дырочку, Людка присела, ойкнула.

— Что такое?

Мать встревожилась. пять истерика?

— Мам, дальше не идёт.

— Вот же ты дура, дочь моя. Плева же там, целка твоя. Её же порвать надо, чтобы дальше пошло. Насаживайся сильнее.

— Мааа, мне страшно. Боюсь.

Мать встала сзади Людки, держит её за плечи.

— Не бойся. Я тебя подержу. Ты просто насадись резче.

— Мам, боюсь! Больно будет.

— Не бойся. Делай вот так.- Мать с силой резко надавила на плечи сестры. Та ойкнула, резко насадилась на хуй и замерла, привыкая к новым ощущениям. — Ну что, сильно больно?

Людка как-то робко улыбнулась, в глазах слезинки

— Не очень. Мам, можно вставать?

— Ох, и дура же ты, дочь. Это бра тебе только лишь целку порвал. Вот сейчас проедёт тебя, как следует, тогда и будет всё. Помнишь, как я делала? Ну и делай так же.

Людка медленно, смакуя каждый миг близости, раскачивалась на мне, упираясь руками в живот, подставляла титьки под ласки рук.

— Мам, у меня внутри всё полно. Вовка мне вот до куда достал. — Сестра показала куда-то в район пупка. — Ой, мам, и он у него дёргается.

Мать на меня смотрит

— Ты что, спускаешь? Уже?

Обломитесь. Я зря, то ли, бригадиршу драл? Теперь пусть сестра терпит.

— С чего ты взяла?

— А что она?

Мать показала на Людку.

Пожал плечами.

— Я откуда знаю. Люд, как он там дёргается?

— Вот так: дрыг, дрыг. Ой, опять!

— Да это он просто сокращается. Внимания не обращай.

Не спеша, никуда не торопясь, лежу под сестрой. Пусть понежится.

— Ма, а когда я кончать буду?

— Дочь, я откуда знаю. У кого-то получается с первого раза. У кого-то позже. А некоторые пока не родят, вкуса не понимают. У всех индивидуально. Дочь, раз не кончаешь, встань раком, пусть брат кончит. Да и не надо много сегодня тебе. Сперму почувствуешь и ладно.

Людка слезла с удовольствием. Видимо всё же больно было. Ну да сеструха не будет сама собой, если уступит хоть кому и хоть в чём. Я уж изучил, так пользуюсь. Скажи, что тебе это не адо и чтобы не навяливал, так силком всунет. Слезла и встала на четвереньки. Мать прижала её за спину к матрасу.

— Ма, ты что?

— Грудью к постели прижмись. Стоять легче будет и жопа повыше. Так мужику легче до донышка доставать. Ну, а ты чего ждёшь? Особого приглашения? Видишь, сестра раком стоит, расшиперилась. Видишь? Так еби. Не век же ей так стоять.

Смотрю на Людкин тыл. Ягодицы шикарные, упругие, уже оценил, когда на мне сидела. И почему я ей раньше не засадил? Подумаешь, сестра. А сейчас кого ебу? Чужую тётку? Меж раздвинутых ног пирожок пизды с пухлыми губками. На внутренней стороне бёдер разводы подсохшей крови. Крови на удивление мало. Может так и должно быть? Я же не знаю. Людка у меня первая целка. Придерживая рукой ствол, головкой осторожно раздвинул губы. Пизда у сестрицы узкая, мелкая, с маминой не сравнить. Ещё до конца не вставил, уже в матку упираешься. И венчиком головки чувствуешь стеночки влагалища. Прелесть!

Ну вот, приплыли. Выгнув спину, прижимаясь лобком и животом к сестричкиному заду, кончил, наполнив впервые сестричку спермой. Позже такое будет ещё не раз и не два. И не обязательно я. А сегодня, сейчас это впервые.