Внучка моя пристала

— Дед, пошли по гибы сходим. Вон деревенские полными мешками таскают, а у нас и на жарёху нет ни грибочка. Дед, ну пошли.

Ну что ты с ней делать будешь? Ровно маленькая девочка. Кобыла бельгийская, не девочка. Двадцатый годок идёт. Другие бабы в её возрасте детишек нянькают, а эта с дедом нянькается.

Приболел я шибко, вот дочурка моя и прислала дочь, внученьку, чтобы за дедом присматривала. Да за одним и из города её спроворила, с глаз подальше. В очередной, какой уж по счёту раз, жизнь свою устраивает. Устраивает да всё устроить не может. Да ну её, корову. Да. Выздороветь-то я выздоровел, а внучка так и прижилась со мной. И мне веселей, и ей хорошо.

Сколько-то времени мы с ней походили и даже чего-то насобиарали. Она грибница ещё та. Найдёт гриб и на весь лес орёт

— Дед! Де-ед! Глянь, это не поганка?

Так за каждым грибом и смотри. Говорю уж ей, чтобы собирала всё, потом разберёмся, как к дому ближе пойдём. Так нет же, всё дед да дед. Надоело уж ходить, да и лукошки полнёхоньки, пора к дому. Дошли до опушки. Там молодёжь в своё время лавочку поставили, столик, чтобы культурно отдыхать. Ага, культурно. Самогонки натрескаются, браги ли, вот и вся культура. А потом по кустам девки только пищат, когда им в пиздёнки чего вставляют. Дошли до той лавочки. Я ране-то Анютке рассказывал для чего, да кто сделал ту лавку, вот она и загорелась

— Дед, а давай ты меня здесь трахнешь.

— Ты что, Нюра, сдурела? До дома два шага. Да и вдруг увидит кто.

— Дед, не тупи. Увидит. Да пусть посмотрит. Лишь бы не лезли с советами, без сопливых скользко. А что до дома, так разнообразить надо сексуальную жизнь. Что мы всё на кровати да на кровати?

— Пошто на кровати? А в сараюшке? А на сеновале?

— Нет, дед, на сеновал я больше не полезу. Всю задницу исколола, неделю зудилась. И бикарасики всякие шныряют. Нет, дед, сеновал не для меня. Ты сверху, тебе хорошо, а мне в жопу сено-солома тычет. Дед, не противничай. Сам знаешь, что лучше согласиться.

Это да. Эта тыгдымская лошадь трёх таких, как я, в узелок завяжет. На лицо девка уродилась не очень, а вот телеса у неё мощные. А у меня из всех силов только и осталась та, что струмент мой подымает, который меж ног болтается. Вот на что не могу обиду таить, так на силу мужскую. Кажись старый уже, одногодки износились, не могут ничего, а я их старух напяливаю. Напяливал до недавнего времени. А как внучка поселилась у меня, так и про бабок позабыл. Куда там, её бы обеспечить.

А Нюрка меж тем титьки заголила и мне в рот тычет, ровно сосунку малому. Да я и не противился шибко. Вкусные у внучки титьки. А она малось дала сосками поиграть, присела и мигом с меня штаны стащила.

— Ох, дедуля, дай-ка я твоего красавца приголублю-приласкаю. Ути-пути, мой маленький. Иди-ка к Аньке в ротик. Сейчас я тебя приголублю, приласкаю, пососу и станешь ты большим, толстым, важным. Будешь не висеть с понуренной головкой, а стоять, как солдат у Мавзолея Ильича. О, уже встаёт.Дед, иди-ка садись на лавку. Я сверху сяду. Ну, дед, чего тормозишь?

Попробуй широко шагать, когда спущенными штанами стреножен ровно конь норовистый. Так и пошёл, еле передвигая ноги. А Нюрка торопит, подгоняет. Вот как пизда зазудела.

— Дед, ты смерти моей хочешь? Я же не смогу жить, если не получу своё. Я же помру. Тебе внучку не жалко? Дед, садись уже. Ага, вот так. Направь хорошо, я сяду.

И шасть на колени ко мне, и пиздой прямо на хуй и села. Ловкая деваха. А уж ебливая — спасу нет. И в кого такая уродилась? Наверное в свою…родню, что ли. А кто у неё в родне? Мать, хоть и шалава, в свою мать пошла. А та давала ночью, едва приподняв сорочку, да ещё под одеялом. Вот и драл всех деревенских подряд. Мужних старался не трогать. У какой так мужик и под два метра. Зачем с таким отношения выяснять? Скоростная у меня внучка. Когда разделась — даже не заметил. Пока до лавки дошкандыбал, она уже голая.

Попрыгала Нюра на мне, поскакала, ровно норовистая лошадка в поле, да и говорит

— Дед, мне так неудобно, ноги затекли. Дай я раком встану.

— Да мне хоть в сраку.

— Дед, ну ты у меня и кадр! Прямо гомо сапиенс вульгарис.

— Сапинс кто?

— Дед Пихто. Вульгарный ты, говорю. Разве так можно внучке говорит: Хоть в сраку. Сказал бы — в попку. Хотя да, моя жирная жопень на попку не тянет. А что, ты точно в зад хочешь? Дед, я смазку не взяла.

— Да не хочу я ничего. К слову пришлось. Ты это, не тяни резину, подставляй задницу. Сама раздразнила, так шевелись.

— Дед, а ты не хотел. До дома дотерпим.У, старикан противный. На уж, вставляй свой…Ой!…Мой хуй.

— И с чего это он стал твоим?

— А чей же ещё? Ты просто временно носишь его, как оруженосец за рыцарем щит таскал. А как мне понадобится, так я его и забираю. Дед, дед, сильнее. Оооо! Ещё, дед! Щас кончу!

Анька раком стоит, я наяриваю, только титьки из стороны в сторону болтаются. Чую, что сейчас девка дозреет. За столько времени изучил внучку. Я рямо как в стихах действую: О, славный час! О, славный вид! Ещё напор…И выстрелил, как из пушки. Как раз и Анька задёргалась, заверещала на весь лес.

— Ааа! Ааа! Ааааа! Деееедддд!!! БЛяяяя! Заебись!

Горластая у меня внучка. И голос приятный. Уж как поёт, когда кончает, так любо-дорого слушать. А она постояла малось, опираясь на лавку, выпрямилась, развернулась.

— Ну, дед. Прям как шмару какую подзаборную отодрал. Хорошо в очко не вставил, с ума бы соскочила. Нет, дед, мы теперь частенько в лесок выбираться будем. Я так уже сто лет не кончала. Иди сюда, дед, вытру тебя.

Достала откуда-то салфетки бумажные. Ну прямо Игорь Кио и Акопян в одном лице. И где хранила? А что с собой они у внучки оказались, так значит заране ебаться в лесу собралась. Вот же хитровыебанная Нюрка! А она меня вытерла, сама подтёрлась. Оделись. Можно идти.

— Дед, ты меня покормил, сейчас придём, ты ляг, отдохни. А я как грибов пожарю, так тебя под бочок толкну, чтобы вставал. Ты только весь вставай, ладно.

— А как не весь-то?

— Да у тебя бывает, — засмеялась, — встанет что-то, а сам спишь. Ну вот, дед, и пришли. Ты пока лукошки оставь на крылечке, никуда не денутся. В баню заглянем, а то провоняем и будем пахнуть выебанной пиздятиной.