Навестил своего друга в больнице. Палата отличная, на двоих. Правда, с соседом не повезло. Как сказал Пушкин – «почтенный человек, седой старик». Ночью храпит, днем ворчит, то просит закрыть окно, то открыть дверь, то наоборот. Друг мне на него жаловался по телефону. Тут я увидел этого соседа: приземистый старикашка, кривые ноги кавалериста обтянуты спортивными штанами с вытянутыми коленками. Небритый, седая щетина на толстой морде. Приличия ради спрашиваю:

– Как себя чувствуете, Илларион Евдокимович? – и тут же пожалел, зачем только спросил.

Отвечает подробно:

– Хреново. Целый букет болезней. Старость – не радость. Прицепляются болезни, о которых даже с врачом не поговоришь.

– Почему?

– У меня грыжа, к примеру, возникла. Ношу.

Мы с другом помолчали. Я спрашиваю:

– Грыжа чего, Илларион Евдокимович?

– Чего! – отвечает быстро. – Чего: Яиц – чего ж еще?

– Ну и сказали бы врачу.

Он на нас посмотрел и говорит:

– Она у меня женщина. Что же я ей свои муди буду выставлять?

Ну, совершенно доисторический человек. Слово за слово, мы ему – про то, что врачи лечат болезни и им можно показывать все, он нам – что никогда не снимет порток перед бабой, – как вдруг спрыгивает с кровати и тут же перед нами обоими сдергивает свои спортивные штаны, чтобы показать грыжу. Смотрим – под животом – арбузом два здоровенных яйца, их даже не видно из – за густых волос, которых полным – полно везде – на лобке, ногах, выше на животе. Мы с другом вгляделись в яйца. Ну, здоровые – то здоровые – только никакой грыжи мы вроде не заметили. Ровные, одно яйцо не больше другого: Я осторожненько подставил ладонь под яйца, чтобы как бы взвесить их. Мне захотелось, потому что, думаю, как же он носит на себе эдакую тяжесть. Старик вскрикнул, как будто его режут.

– Вы чего, Илларион Евдокимович?

– Больно!

– Да я только руку поднес, до вас даже не дотронулся!. .

Бережно положил его яйца себе на ладонь, взвесил их – тяжелые. Старик молчит.

– Больно? – спрашиваю.

– Теперь не больно.

Я второй рукой осторожненько берусь за член – тоже не маленький, гармоничен с мудями. Поднял член вверх, чтобы как бы осмотреть яйца со всех сторон, – кручу член вправо, влево и оглядываю яйца со всех сторон. Чувствую – хуй старика встает. Он же смотрит на меня сверху из – за живота чистым глазом, и я понимаю, что он никогда не имел дела с мужчинами. Ну, невинный. Членище тем временем крепчает. Тут мой друг не выдержал и взял головку в рот. Сосет – сосал меньше минуты. Илларион Евдокимович спустил. Мой друг вышел в ванную комнату.

– Ну как, – спрашиваю, – Илларион Евдокимович, было больно?

– Нет.

Я продолжаю ласкать его член, который опускаться и не думает. Тогда беру его член в рот я, сосу. Горячий, возбужденный, искрится желанием спустить. Возвращается друг – я отдернулся: думал, может, сестра зашла.

– Постой, говорю, на атасе, мы сейчас лечение закончим.

Сосу, яички уже ласкаю смело, старик на болевые ощущения не жалуется. Какой там – даже застонал. Минуту сосал, вряд ли больше – опять спустил.

В ванной думаю: «Ну и старик. У него не грыжа, а застой, давно не кончал».

Возвращаемся с другом, я спрашиваю:

– Вам, Илларион Евдокимович, сколько лет?

– Сколько:

Сам лежит на койке, спортивные штаны уже на нем, член выделяется под животом горой. Как мой друг раньше этой приметы у него не заметил? Старик лежит какой – то успокоенный.

– Мне уже пятьдесят n лет. Мне через год на пенсию. Через десять месяцев уже можно будет социальную карту получать и ездить на автобусе бесплатно, сколько в меня влезет. Вам до меня, ребята, еще долго жить.

Я вежливо спрашиваю:

– А как вы себя сейчас чувствуете?

– Как будто кого трахали, а меня под жопу подкладывали. Не знаю, что вы там, пацаны, со мной делали, мне из – за живота не видно, а только скажу, что если бы тут у них в больнице хоть один мужик врач был, так я бы с ним мог поговорить о своих болезнях. Вот вы не врачи, а мне уже намного легче. Вы, может, не знаете, а я: А я:

Молчим.

– Что вы, Илларион Евдокимович?

Высказывается после затруднений:

– Я спустил! Кончил я. Два раза!

Мы удивились:

– Да ну? Не может быть!

– Вот те крест! И сразу легче.

Ну, совершенно доисторический человек.

После моего визита в больницу мой друг с соседом – стариком зажили прекрасно. Я так понял, что и все другие болезни Иллариона Евдокимовича были из того же разряда, что и грыжа. Просто мужик попался темный. Без жены, с двумя дочерьми. Жена от них уехала еще лет n назад. И вот живет мужик – перепихнуться не с кем, привести даже некуда. И забыл, что такое fuck. Бывает. Мой друг ему напомнил. Зажили они в одной палате – не разлей вода. Выписались в один день, и «почтенный человек, седой старик» поехал из больницы прямо к моему другу домой, чтобы жить вместе дальше.

Представляете, ребята, мое состояние? Я был в шоке. Между нами состоялось резкое объяснение.

– Что же ты, – говорю другу, – так со мной поступаешь? Я его первый спросил, как он себя чувствует? Ты с ним жил в палате целую неделю, ненавидел его, то на него дуло, то он у тебя задыхался, а я только приехал – и сразу наладил с ним контакт. Я его первый, можно сказать, диагностировал. Это же с твоей стороны подло! Ты думал о том, что будет со мной? Я что, должен теперь жизнь начинать сначала? Где я найду тебе замену?

– Не буду ничего отрицать, Валера, – отвечает. – Но я без него уже не могу. Мы все делаем вместе, Валера, поверь. У нас с Ларой семья, ячейка общества. Я уже успел полюбить его дочерей, Настю и Дашу. За старшенькую Настю я спокоен, у нее муж, хороший, надежный парень, а у Даши проблемы с физкультурой. Представляешь, с физкультурой! Физрук им достался какой – то пыльным мешком по голове трахнутый. Думаю переводить Дашу в художественную школу: она чудесно рисует: Прости, хочешь – убей меня, но я без его хуя и яиц теперь просто жить не в состоянии. Ты видел сам: как его не любить с таким хуем, Алеша? Я даже на работе через каждые пять минут ему звоню, чтобы узнать, как он там? А если я ему не позвоню, то он мне звонит. Хочешь – приезжай к нам в гости, мы будем очень рады.

Они мне будут рады!. . Я как услышал это приглашение, так во мне что – то оборвалось. А любил я его, ребята, безмерно. Он так давал, как никто мне никогда еще не давал. Лежит под тобой – задыхается, томится, часто – часто дышит и, как настоящая женщина, раза два под тобой кончит. Если бы не я, Иллариону бы такой лакомый кусочек не достался. Теперь он дает Иллариону Евдокимовичу, под ним изнемогает. Я представляю:

Сволочь, конечно, порядочная. Моей любви не стоил.