Вначале было простое любопытство. Хуан и Глэдис спали за перегородкой в одной постели, потому что две постели разместить в тесной лачуге просто было негде, а с другой стороны перегородки спала мама, которая уходила рано на работу, и тогда брат и сестра страстно исследовали друг друга. Тогда можно было не спешить и не молчать, как глубокой ночью…

Глэдис обычно спала крепко, и поначалу Хуан старался ее не будить. Он осторожно поднимал одеяло, затем сдвигал ее короткую и широкую рубашонку, из которой она давно выросла, и, сжимая в левой руке крошечный фонарик, вполне рабочий, который он нашел на свалке, и взглядом приникал к ее щелке.

У нее не было ничего! Ни крошечного упругого краника, ни забавного кожаного мешочка с маленькими шариками, которые отзывались болью, если на них надавить. Но он упорно смотрел на ее щелку и иногда, когда сестра во сне разводила ножки, трогал ее там, пока она не начинала стонать во сне. Тогда он пугался, гасил фонарик и ложился рядом, а перед глазами все маячила ее щелка.

Но однажды в мгновение ока все переменилось. Мама ушла еще затемно, а Хуан, едва за ней закрылась дверь, приступил к утреннему осмотру сестры. Та вставала пописать, да так и заснула поперек постели, не успев закинуть ноги на кровать. Ее рубашонка задралась, и Глэдис снова удивила его своей щелкой. И как он не замечал раньше, что у сестры там появились волоски? Тонкие, нежные, они вились вокруг щелки и поднимались к животу, образуя фигуру, похожую на крышу их лачуги, только острым концом вниз. У Хуана тоже появились волоски, но они росли не так, а как на клумбе росла трава вокруг фонтана у ратуши. За последнее время его краник тоже подрос, и кожаный мешочек тоже вырос, как и те болезненные шарики, которые в нем находились.

Он погладил волоски сестры, и она что-то пробормотала во сне, и сама опустила руку к щелке. Хуан замер, мгновенно погасил фонарик, а сестра внятно сказала: «Иди ко мне, дурачок!», и снова заснула.

К маме иногда приходили мужчины, пахнувшие сигарами и потом, иногда один, а как-то раз пришли сразу трое. Они принесли бумажные пакеты, бутылки, шумно разговаривали, звякали стаканы, и булькало темно-красное вино. Затем все как-то стихло, и шумные разговоры сменились ритмичными шорохами и треском маминой постели. Глэдис спала, а Хуан никак не мог заснуть, пока ритмические звуки не стихли. Одну фразу, которую мама повторяла часто, Хуан запомнил. «Иди ко мне, дурачок!», – говорила она, и шорохи возобновлялись снова.

Еды, что принесли те мужчины, хватило на целую неделю, и целую неделю в их хижине на окраине Буэнос-Айреса царил праздник. Был не только хлеб и вода в жестяных кружках, но и желтый ноздреватый сыр, темные кружки колбасы и немного вина на дне бутылок. Но все хорошее когда-нибудь кончается, и праздник тоже кончился.

Мама снова уходила на рынок, а Хуан возобновил утренние осмотры сестры. Та все больше покрывалась волосками, и реагировать на его ощупывания стала тоже по-другому, стройные ножки ее начинали подергиваться, а волосатая щель — вибрировать под его пальцами.

И вот однажды Хуан заметил, что хорошо может быть не только сестре. Его краник вдруг разогнулся, напрягся, тонкая кожа съехала назад, и показалась некая округлая часть, очень похожая на сливу из богатого сада, куда Хуан как-то забрел. Он хотел поправить эту кожицу, вернуть ее на место, но она снова съехала назад, он опять вернул ее на место, и ему показалось это приятным. Он сделал это несколько раз, и вдруг ему стало так хорошо, что он застонал, как мама за перегородкой. Из его крана хлестнула жидкость, потом еще и еще, делая ему еще приятней, и он очнулся на полу, а над ним в полумраке утра стояла сестра, с отвращением стирающая с себя его жидкость. «Ты меня обоссал, дурачок!», – возмущенно сказала она, но Хуан уже спал.

Днем на свалке он встретил Франко Родригеса и рассказал ему об утренней приятности, опустив подробности про сестру.

— Да ты просто спустил, амиго! – сказал Франко и мерзко захихикал. – А все потому, что ты не дрочишь. Ты ведь не дрочишь?

— Наверное, – выдавил Хуан. – А как это – дрочить?

— Так ты не знаешь? Маленький! – обидно протянул Франко и смачно сплюнул в пыль. – Тю-тю-тю! Ладно, смотри, как надо!

Он скинул рваные штаны и обнажил кранище, в два раза больший, чем у Хуана. Затем начал открывать и закрывать «сливу» кожицей, которая у Франко была темнее, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, пока не разрешился мутным потоком, со стонами и криками.

— Теперь ты! – все еще тяжело дыша, сказал Франко.

— Я потом! – крикнул Хуан, убегая домой.

Франко ничего не крикнул, только пронзительно свистнул ему вслед.

А дома его встречала сестра, державшая в руках маленькую книжку.

— Смотри, что нам бросили на порог, – сказала она и протянула книжку Хуану.

На обложке было что-то написано, но Хуан читать не умел, а картинку под надписью он разобрал хорошо, потому что на ней был изображен вздутый кранище, как у Франко, и приятная безволосая выпуклость со щелкой внизу, как у сестры Глэдис. «О, черт!», – сказал Хуан, и ему страстно захотелось узнать, что там написано, и одновременно взять в руку свой кран.

— Я хочу научиться читать! – сказал он сестре, разглядывая картинки, от которых ему захотелось спустить еще сильнее.

Он уже не смог сдерживаться и, не стесняясь сестры, стянул штаны и принялся дрочить, все убыстряя темп. Глэдис, как завороженная, смотрела за его манипуляциями, а он вдруг застонал и выпустил жемчужную струю, а потом еще и еще. Глэдис подобралась поближе, приняла в ладонь последние капли спуска и принюхалась.

— Это не ссаки! – уверенно сказала она. – Цвет не тот, и запах другой.

— Вероятно, об этом написано в этой книге! – тяжело дыша, сказал Хуан. – А мы не умеем читать.

Франко читать умел, потому что два месяца ходил в воскресную школу при монастыре святой Бригитты, но показывать ему книжку почему-то не хотелось. Вечером, когда мама вернулась с работы, она внимательно выслушала детей и сказала:

— И то верно! Чего бы я стоила, если бы не умела читать и писать!

На следующий день она ушла на рынок, пообещав узнать у своих товарок о воскресной школе, а в лачугу нагрянули нежданные гости.

Их было трое. Два угрюмых рослых дядьки с сумками и веселый молодой парень с белозубой улыбкой на широком смуглом лице. «Вам подарки от генерала Перона! – выкрикнул он с порога, и его помощники принялись за работу. Первым делом они повесили на дощатую перегородку небольшую коробку с сеткой спереди, что-то с ней сделали, и оттуда зазвучала веселая музыка, как на празднике возле ратуши. Наверное, Хуан и Глэдис сильно переменились в лице, потому что парень сказал:

— Вы, что, никогда не слышали радио?

И пока он долго объяснял, что такое радио, два работника снова сделали чудо. Они повесили над столом на маминой половине что-то стеклянное и прозрачное, покрутили что-то, и лачуга до того полутемная, вдруг озарилась желтым светом, словно взошло второе солнце.

— А это второй подарок от генерала Перона! – пояснил белозубый. – Называется электрическая лампочка, и она будет гореть, пока вы не ее не выключите.

— А генерал Перон не заберет свои подарки назад? – осторожно осведомилась Глэдис.

— Нет, конечно! – пояснил парень, пока рабочие собирали инструменты. – Только скажите своим взрослым, чтобы они сходили на выборы через две недели в воскресенье и проголосовали за генерала Перона. И тогда все будет хорошо!

Он кивнул Хуану, протянул руку Глэдис, и они ушли, оставив брата и сестру с ярким светом и музыкой из коробочки, которая называлась громкоговорителем.

Вечером пришла мама, и не узнала своей лачуги. Хижина выглядела еще беднее, чем обычно при дневном свете, но за скромным ужином разговаривали только о генерале Перроне и о его красавице-жене. Он обещал выселить богатых из их вилл и домов и поселить туда бедных, и много чего обещал, и мама еще много чего рассказывала, какая будет счастливая жизнь, когда Перон станет законным президентом Аргентины, но Хуан нетерпеливо ее прервал:

— Мама, что ты узнала о воскресной школе?

Мама с удивлением посмотрела на сына, она уже ходила в мечтах по белоснежной вилле и купалась в голубом бассейне, а тут…

— Твоя правда, сынок, жить грамотным лучше, даже если ты владеешь богатством. При монастыре святой Бригитты есть воскресная школа, и туда могут ходить даже взрослые после работы, а дети с утра. Поэтому в ближайшее воскресенье можете отправляться.

Между тем, веселая музыка в громкоговорителе сменилась медленную и тягучую, а мама подняла палец вверх и сказала:

— Это танго «После дождя». У нас на рынке его постоянно крутят по рупору.

Певец с приятным голосом пел о том, что «после дождя деревья распускаются, после дождя влюбленные встречаются…», но танго внезапно оборвалось, и другой, не менее приятный голос объявил: «В Буэнос-Айресе двадцать три часа. Прослушайте последние новости». Мама внимательно выслушала все, что сообщил приятный голос, и выключила радио. «Мне завтра рано вставать. Я пойду спать». Она стала раздеваться, и Хуану, а затем и Глэдис пришлось уйти на свою половину, где не было ни радио, ни электрического света.

— Наверное, нам надо надеть что-нибудь новое и красивое в эту самую школу, – сказала сестра. – Твои штаны давно пора выкинуть.

Она отвернулась к стене, сняла через голову старое платье, и протянула тонкую руку за ночной рубашкой, которая ей была давно коротка, но не нашла. И не могла найти, потому что Хуан держал ее руке.

— Глэдис, – сказал брат глухим голосом. – Твоя рубашка у меня. Подойди и возьми ее.

Она медленно повернулась, высокая, тонкая, подошла к Хуану вплотную, и он ощутил ее новый запах. Затем Хуан отшвырнул рубашку сестры куда-то в угол, схватил ее за тощий зад и погрузил лицо в ее нежные темные волоски. У него перехватило дух, когда она изогнулась, подставляя свою щелку под трясущиеся губы брата. «Можешь поцеловать меня выше», – прошептала Глэдис. – «Там тоже есть что целовать». Хуан с трудом оторвался от сладкой даже на вкус острой вершины щелки и посмотрел вверх. Ему было плохо видно, но над ним уже нависали еще маленькие, еще совсем плоские белые…

— Как это называется? – еле переводя дух, прошептал брат.

— Мама сказала, что это груди, – ответила сестра. – У мамы они гораздо больше, а то, что ты сосал, называется клитор. А сейчас я покажу влагалище.

Она уселась на их постель и широко развела бедра.

— Тебе видно, мой милый братик?

Хуан встал на колени и включил фонарик.

— Теперь видно, – проворчал он. – Видно какие-то мокрые ломти с волосами и все…

— Ах, так… Ну, сейчас!

Глэдис ухватила руками себя за «ломти» и растянула их что было сил.

— Видишь дырочку?

— Какую? – недовольно спросил Хуан. – Тут их несколько!

— Вторая снизу.

— Вот эта?

Хуан ткнул пальцем в одно из отверстий.

— Да, да! Только осторожней!

— Почему? Эта дырочка самая большая. Конечно, мой, э, кран там не поместится, но палец, думаю, пролезет. Там какая-то пленка, как целлофан. Она должна растягиваться. Я суну палец самый маленький?

— Только осторожней, умоляю!

— Слушай! – разозлился брат. – Не хочешь, не надо! Я обойдусь как-нибудь.

Глэдис задумалась, даже закусила губу.

— Ладно, – наконец сказала она. – Введи мизинец, только медленно.

Хуана дважды просить не надо. Мизинец, так мизинец, медленно, так медленно.

— А мама не говорила, как называется та штука, которая болтается у меня между ног? – спросил брат, пока пристраивал самый маленький палец к сестриной дырочке.

— Которая? У тебя там две болтается.

— Сейчас покажу!

Он стянул штаны и сунул сестре под нос свой напряженный орган.

— Вот этот.

— Этот называется член, а то, что под ним – яйца в мошонке. Давай так. После того, как ты мне засунешь палец, дашь мне пощупать член и яйца. Идет?

— Идет!

Хуан снова присел и снова нацелил палец в отверстие с пленкой.

— Ну? – спросила сестра. – Засунул?

Хуан осторожно ввел мизинец с обгрызенным ногтем в маленькую дырочку всего на одну фалангу и замер.

— Ну, как? Хорошо, никак или так себе?

Его рука дрогнула, и сестра поморщилась.

— Да так себе. Или никак…. Даже не знаю…. Все, вынимай!

Хуан осторожно, как и воткнул, вытащил мизинец и вытер его о штаны, подняв их с глиняного пола хижины. Затем, без штанов, уселся рядом с сестрой.

— Ты хотела пощупать мой… член? Щупай, вот он!

Он взял ее худую тонкую руку своей и положил ее на головку члена.

— Как странно! – сказала Глэдис. – Он мягкий, а ниже твердый.

Она спустила руку ниже и вдруг сильно сжала яйца Хуана. Он застонал и попытался вырваться, но сестра крепко держала его за мошонку.

— Я хотела проверить, действительно ли мужчины страдают от этого.

— Глэдис, ты дура? Хотела пощупать член, а хватаешь за яйца!

— Ладно-ладно, я больше не буду.

— Не буду, не буду… – заворчал Хуан. – Ты лучше подрочи мне, а не хватай.

— Охотно. Но как?

Он снова взял ее узкую ладонь, положил на слегка обмякший член и поводил туда-сюда.

— Если делать это быстро, то я скоро спущу, и мне будет хорошо!

— А давай сделаем это одновременно, а, братец? Я буду дрочить тебе, я ты – мне? Попробуем? Только ты мне палец пока не суй.

Глэдис тоже взяла его руку, положила ее на волосы, туда, где сходились ее «ломти», и начала ее трясти поперек щели.

— Делай вот так, а я тебе. Ну, начали! – скомандовала сестра.

Хуан начал трясти сестрину щель, а она – дрочить его член. Было странно и одновременно очень приятно, что ее нежная ручка ходит вдоль члена, а он сотрясает ее жирненький треугольник с волосами.

— Быстрее, быстрее! – командовала Глэдис, и Хуан усиливал вибрации, а она водила вдоль член с возрастающей скоростью, но вскоре она оттолкнула его руку, упала на спину и прижала острые коленки к грудкам. «Дальше сам!», – прошептала сестра, ее затрясло крупной дрожью, и из раскрывшихся «ломтей» ударила струя жидкости. Как завороженный, смотрел Хуан на извержение Глэдис, его член, оставшийся без дрочки, начал опадать, но брат быстро довел его до сладкой точки.

Он специально спустил на сестрины «ломти», решив так отомстить за недавнюю боль в мошонке от «рукопожатия» Глэдис, и это ему удалось, потому что она вдруг заплакала.

— Какой же ты, дурак, Хуан! – сказала она сквозь слезы. – Я теперь от тебя рожу! Мама говорит, что, если хоть один головастик проникнет во влагалище, у меня вырастет живот, и через девять месяцев я рожу ребенка…

— Головастик? – засмеялся брат. – Из лужи?

— Какой «из лужи»! – возмутилась сестра. – Из твоего члена! В сперме, которой ты меня залил, миллионы очень маленьких «головастиков», и каждый несет в себе новую жизнь. Так мама говорит, а я ей верю…

Она поднялась, нашарила в темноте свою рубашку, тщательно вытерла свою щель, а потом, чуть подумав, и член брата, маленький и сморщенный. Через минуту, они, обнявшись, как котята в корзинке, сладко спали, а их мама, давно проснувшаяся, с тихой нежностью смотрела на них из-за перегородки, щипала соски, натирая щель, и думала: «Вот и выросли детки!»…

Утром, когда мама собиралась на опостылевший рынок стоять за прилавком с овощами и весами, Хуан снова пристал к ней с воскресной школой.

— Знаете, дети! – в сердцах сказала она. – Сходите сами в монастырь, все узнайте и вечером мне все расскажете! Мне пора зарабатывать деньги, которые Перон пока не отменил.

Она кинула им бумажный пакет.

— здесь новая одежда для школы, – сказала мама от двери. – Постарайтесь ее не замарать.

Глэдис так обрадовалась, что захлопала в ладоши и запрыгала, и вместе с ней запрыгали ее маленькие грудки, а подол рубашонки поднимался и опускался, показывая волосатую раздвоенную щелку. Она разорвала бечевку и вытряхнула на постель содержимое пакета.

Сразу стало ясно, что мама позаботилась об обоих. Для Хуана она купила новую голубую рубаху и синие брюки с помочами и даже гульфиком, а для Глэдис – новое розовое платье и белье: кружевные трусы, рубашку и что-то с веревочками и тряпочками.

— Это лифчик! – восторженно сказала сестра.

— Зачем он? – исключительно из вежливости спросил Хуан.

Он уже забросил старую одежду в угол и вертел, примеряясь, синие брюки с лампасами, так похожие на военные.

— Лифчик нужен, чтобы груди не прыгали при ходьбе, – пояснила сестра, тоже уже голая.

— А штанишки зачем? – не отставал Хуан, запихивая в узкие брюки напряженный член.

— Для приличия! Вдруг подует ветер, поднимет подол, а там – трусики.

— Моя бы воля, – проворчал Хуан. – Я бы издал указ, что бы все в хорошую погоду ходили без одежды. Научусь грамоте, напишу генералу Перону.

Глэдис нацепила лифчик с узкими и длинными чашками, и ее грудки выпятились вперед, острые и привлекательные до ломоты в члене. Хуан отложил пока брюки в сторону и смотрел на Глэдис, пока она натягивала непривычно узкие штанишки, которые она называла трусиками. Вероятно, она надела их слишком высоко, потому что из них показались волосы, и обрисовалась щелка. Затем наступила очередь рубашки, скрывшей все под шелковистой тканью, и розового трикотажного платья, облепившее ее юное тело, как вторая кожа. Этого вынести Хуан уже не мог. Несмотря на подступившее удовольствие, он успел подхватить грозящий лопнуть член, и сделать несколько движений рукой, обостривших сладость до извержения. Он загодя отвернул член сторону, чтобы не испачкать новое платье сестры, и правильно сделал, потому что спермы было очень много, и у его ног разлилась длинная лужа. Он тщательно вытер член старой рубахой и, прерывисто дыша, сказал:

— Вот теперь можно идти в школу!

Глэдис фыркнула.

— Ты голый пойдешь, или все-таки натянешь свои замечательные офицерские штаны?

Выйдя в жаркое лето, они сразу свернули в короткий переулок и спустились к реке. Сразу повеяло прохладой, и Глэдис поежилась. «Тебе холодно?», – удивленно и заботливо спросил Хуан. Он был предложил сестре новую рубашку, но та отказалась.

— Я немного боюсь этой школы! – сказала она, широко открывая свои бездонные глазищи, темные, как осеннее небо. – Монашки, наверное, старые и злые, и дерут за волосы.

— Они должны быть добрыми, – сказал Хуан. – Бог есть любовь, а они служат Богу.

Он вспомнил свою последнюю исповедь, на которой священник настойчиво спрашивал, касается ли он своих половых органов, и, если да, то что он с ними делает.

— А если они будут драться, – продолжил брат. – Мы встанем и уйдем. И потом я буду рядом.

Он крепко обнял сестру, ощущая ее жаркое тело сквозь слои одежды, и поцеловал в алые губы…

Хотя монастырь был виден издали, идти до него пришлось довольно долго, и брат с сестрой сильно вспотели. На стук в высокие ворота, открылось окошечко, откуда на Хуана глянули внимательные глаза, окруженные морщинами. «Мы пришли из города узнать насчет воскресной школы», – сказал Хуан в окошко, и морщины расползлись в улыбке. Затем их обладательница ненадолго исчезла, и в воротах со скрипом открылась маленькая дверца, на пороге которой стояла морщинистая привратница. Она, не переставая приветливо улыбаться, жестом пригласила их войти. Хуан и Глэдис переступили порог, и дверка за ними захлопнулась.

Начальница школы, дородная и румяная, их приняла сразу. Выяснив их имена и записав их в толстую книгу, она тоже представилась, назвавшись сестрой Долорес. Но затем она забавно сморщила короткий носик.

— Вы, дети мои, давно не мылись. Я попрошу сестер-банщиц отвести вас в моечную и смахнуть… дорожную пыль.

Тут же явились две нестарые монахини, взяли будущих школьников, за руки и повели их в отдельно стоящее здание. Там банщицы их сначала ловко раздели, разделись до рубах сами, и также за руку отвели из раздевалки в моечную, где было жарко и влажно. Надо ли говорить о том, что от близости здоровых женщин член Хуана напрягся и торчал так, что впору на него было вешать полотенце, которое ему выдали. Узкие каменные скамейки в моечной стояли близко, и Хуана уложили лицом вниз так, что его член смотрел в пол между ними и не мешал ему лежать, пока банщица мылила ему спину и смывала пену теплой водой. Затем она вымыла его зад и между половинками, и велела перевернуться. Он и так уже предвкушал скорое извержение, да тут еще банщица принялась мыть его грудь, живот, бедра, ноги, и когда Хуан подумал, что уже все, она стала мыть его открывшийся член и мошонку. Едва ее губка прикоснулась к его «сливе», он заскрипел зубами и еле «устоял на вершине», все-таки не выплеснув семя. В тумане острого желания Хуан разглядел, что Глэдис лежит на соседних скамьях рядом, а широкозадая банщица в мокрой рубахе поместилась у нее между ног, неистово лижет ее там, не переставая тереть свою щель, длинную и глубокую. Его банщица последила за его взглядом и поняла, что еще немного и будет поздно, а потому задрав рубаху до шеи и обнажив полное тело, быстро уселась на его член мясистым нутром, сотрясаясь всем телом. Она сделала только пару движений, как Хуан выстрелил в нее дробной струей семени. Он только и запомнил круглый живот, темные волосы под ним и тяжелые груди сосками вниз над ним.

Семяизвержение было долгим, несколько минут или лет, и Хуан встал со скамьи другим, взрослым человеком. Еще бы, он только что сделал ЭТО со взрослой женщиной!

После такого замечательного мытья начальница школы приняла их снова. Сестра Долорес тщательно обнюхала их и осталась довольна.

— Теперь я могу провести показательный урок, – сказала она и отвела их в класс.

Они сели рядом за одну парту, а сестра Долорес взгромоздилась на учительский стол, весьма пикантно выставив из-под рясы белую ногу в высокой сандалете.

— В нашей школе, дети мои, – сказала она. — Вы познаете не только арифметику, письмо, испанский и итальянский язык. Вы получите уроки жизни. Мы научим вас, как получать максимальное удовольствие от того, что Вы, дочь моя, — женщина, а Вы, сын мой, — мужчина. Вы научитесь правильно самоудовлетворяться и полностью удовлетворять свою сестру, партнершу, жену, наконец, или брата или мужа. Уроки в нашей школе начинаются ровно в восемь, длятся целый день, и заканчиваются тоже в восемь, но вечера. Если вам тяжело вставать по утрам, или вы живете далеко, чтобы успевать на занятия вовремя, добро пожаловать в наш гостевой дом вечером в субботу, где вы получите и чистую постель, и добротную еду. Если ваши успехи будут заметными, я рекомендую вас к поступлению в гимназию отцов-иезуитов.

При упоминании об отцах-иезуитах она разрумянилась.

— Если вопросы, прошу, задавайте!

Хуан встал и сунул руку в карман, где лежала и ждала своего часа брошюрка с изображениями органов обоих полов, лежала и жгла его бедро. Он вытащил ее и положил на стол, а сестра Долорес тут же подошла.

— А, давняя методичка нашего монастыря: «Как правильно мастурбировать, и не только!».

— Не могли бы Вы, сестра Долорес, – вкрадчиво сказал Хуан. — рассказать нам о том, что в ней написано? Из картинок кое-что понятно…

— Охотно!

Сестра Долорес резко встала и поманила к себе Хуана.

— Пойдемте, молодой человек, со мной в кладовую за учебными пособиями. Здесь недалеко.

Она быстро шла впереди, а за ней послушно, как бычок на веревочке, тащился Хуан, шаркая большими ступнями в старых растоптанных башмаках. Он нес плакаты и коробки. Только что в полутьме кладовой она, что было сил, держала его за тощий зад, и, прижимая к себе, обещала райское блаженство, ели он останется после сегодняшнего урока хотя бы на час. «А как же моя сестра?», – спросил Хуан, испытывая вдохновение от ее жаркого тела. «Мы тоже найдем ей занятие по душе!», – шепнула Долорес и пребольно укусила его за ухо. «У нас сейчас отдыхает наш исповедник отец Диего», – продолжала она нашептывать в укушенное ухо. – «Мы попросим его занять Вашу сестру».

Когда они вернулись в класс, отец Диего уже вводил Глэдис в курс дела, то есть, она, полуобнаженная, лежала на учительском столе, а Диего, сверкая потной тонзурой, старательно лизал гениталии сестры. Та постанывала, а отец Диего, не забывая о себе, энергично мастурбировал толстый, как колбаса, член, задрав рясу. Завидев Долорес, он дернулся, но та его остановила.

— Продолжайте! Не стесняйтесь!

И обратившись к Хуану, продолжила:

— Отец Диего знает, как довести невинную девушку до бешенства! Давайте и мы попробуем.

Она задрала расу и улеглась грудью на парту, выставив крепкий белый зад с ясно видимым коричневым анусом, который пульсировал, то напрягаясь, то расслабляясь. Затем протянула руки назад и раздвинула толстые волосатые губы, показав темное отверстие входа. Хуан растерялся. Он все еще стоял столбом и держал в руках учебные пособия.

— И что мне туда совать?

— Сначала язычком, юноша! – глухо сказала монахиня. – Ну же!

Хуан бросил все на пол и припал ртом к отверстию.

Он уже мог сравнивать. Если сестра Глэдис обладала яблочным вкусом сидра, но Долорес была подобна крепленому вину. Пока Хуан орудовал языком, он ощущал ее вкус.

— Хватит, хватит! – еле дыша, сказала сестра Долорес. – Теперь член! Надеюсь, ты уже достаточно возбужден?

Отец Диего уже освободился от семени и сидел на учительском месте, вытирая потную голову и лицо трусами Глэдис, а та внимательно наблюдала за братом, который дергаясь и подпрыгивая, таранил сестру Долорес. Наконец Хуан, изогнулся и припал животом к заду Долорес, вопя от наслаждения.

— Неплохо, Хуан! – спокойно сказала она, одергивая рясу. – Я бы тебе поставила оценку «четыре». В следующий раз делай это быстрее и ритмичнее.

Она подошла к доске и развесила красочные плакаты с изображениями половых органов, мужских и женских. Хуан и Глэдис снова уселись за одну парту, а отец Диего пристроился сзади, сжимая в широких ладонях ее грудки. Его член уже восстал, оттопыривая потертую рясу. Сестра Долорес взяла указку и начала показательный урок.

— Смотрите сюда! – сказала она. – Это большие половые губы. У маленьких девочек они без волос, в в период полового созревания начинают покрываться волосами. Волосы также начинают расти на лобке и под мышками. В это время пробуждаются романтические мечты и темные желания. Девочки могут удовлетворять их, раздражая область клитора, вот он на плакате, и вход во влагалище, прикрытый девственной плевой, или гименом. С ним нужно быть осторожней, ибо он бывает весьма непрочным. У мужчин (она перешла к другому плакату) наиболее чувствительна уздечка снизу головки, и задняя поверхность мошонки. Иногда массирование сосков вносит свою пикантную нотку, как ваниль пирогу. Отец Диего, будьте нашим живым пособием.

Диего охотно согласился, оставив на время постанывавшую под его руками Глэдис. Он скинул рясу на пол и вышел к доске, подергивая своей темной, полнокровной «дубинкой».

— У нашего исповедника бывают приступы приапизма, – с легкой улыбкой сказала сестра Долорес. – Тогда он не может сходить по малой нужде, пока не спустит. Так, отец Диего?

— Так, так, – подтвердил тот, дергая членом. – Иногда приступ затягивается, и мне нужно спускать много раз.

— А сейчас как Вы себя чувствуете?

— Сегодня я вполне здоров, и готов продемонстрировать свою силу.

С этими словами он повернулся боком, а сестра Долорес зашла сзади и просунула руки ему под мышки. Она ухватила его соски тонкими пальцами, принялась их пощипывать, а отец Диего – постанывать и отдуваться.

— У нашего исповедника очень чувствительные соски, – пояснила Долорес. – Иногда он кончает от нескольких прикосновений. Но сейчас мы сделаем по-другому.

Она перестала теребить соски Диего, не спеша, с достоинством разделась, стянув рясу, а за ней – шуршащую крахмалом рубашку. Затем возлегла, иначе и не скажешь, спиной на стол и широко расставила полные ноги, но чуть подумала и одну поставила ступней в сандалете на край стола. «Так вам будет лучше видно», – пояснила она. Отец Диего, не дожидаясь, пока его попросят, подошел к ней совсем близко и, чуть присев, принялся совать свой очень толстый, по сравнению с открытым входом Долорес, красный, как морковка, член.

— Спорим, что не войдет! – тихо сказал Хуан сестре.

— Спорим, что войдет, – ответила так же тихо Глэдис. – Пролезает же младенец, а он гораздо больше.

Выиграла спор Глэдис, потому что член Диего, подвернув внутрь влагалища пару розовых губок, поместился весь! Диего начал ритмично двигаться, сначала медленно, потом быстрее, сестра Долорес громко застонала в его сильных руках, державших ее за талию, и забила задом по столешнице. Затем отец Диего выхватил член и задергал его с такой частотой и силой, что, казалось, на нем лопнет кожа. Он зарычал и торжествующе поднял руки вверх, а на лицо, груди и живот Долорес выплеснулась толстая струя семени…

— Это называется «прерванный половой акт», – едва дыша, пояснила сестра Долорес.

Отец Диего помог ей встать и освободить стол.

— Сейчас мы займемся дефлорацией твоей сестры, – пояснила сестра Долорес, обращаясь к Хуану. – Без этого она не станет полноценной женщиной.

— Подойди, дитя мое! – сказал отец Диего, обращаясь к Глэдис.

Та подошла, он ее раздел, уложил на стол и, зайдя сзади, ухватил за тонкие ноги и завел их ей за голову. Ее узкие губки раскрылись сами собой, и Хуан увидел вход, прикрытый лишь частично по самому краю тускло-серой пленкой.

— Войди туда, Хуан, и постарайся не спускать. Твоей сестре рожать еще рано. Видишь эту пленочку, Хуан? Введи туда свой член, но очень нежно, тогда ей будет не так больно.

Услышав про боль, Глэдис задергалась на гладкой крышке, но Диего держал ее крепко, и она смирилась, больше думая об удовольствии.

Хуан подошел к Глэдис, приставил член к входу и замер в нерешительности. Сестра Долорес неслышно подошла сзади и обняла его за плечи. «Я буду тобой руководить», – тихо сказала она ему на ухо. Она подала его худое тело чуть вперед, и головка его члена вошла в узилище Глэдис наполовину. Сестра закрыла глаза и сказала: «Ну же!», и Долорес еще подвинула Хуана вперед. Он шевельнулся, и его член вошел до середины ствола.

— Хватит! – властно сказала сестра Долорес и оттащила его от сестры. – Теперь, если хочешь, можешь спустить на пол. Я тебе помогу.

Она взяла его член нежной, крепкой рукой, немного подвигала, открывая и закрывая головку, и Хуан осел на пол от волны наслаждения…

(Продолжение следует)