Я вчера опубликовала рассказ о дне, который изменил мою жизнь— о прогулке голышом по Ялте и о том, к каким последствиям она привела.

Пока я набирала текст, мой муж Вадичка сидел рядом, помогая мне писать и формулировать. Написание рассказа, ожившие воспоминания, ощущение публичной раздетости нас сильно возбудили; на середине рассказа Вадик стал раздевать меня, и финал я описывала уже голенькой— с его рукой, лежащей «там»:-)

Теперь я хочу рассказать о том, что произошло после. Вадика дома нет, и он не знает, что я записала и опубликовала эту историю.

Узнает— обрадуется :-).Узнает— обрадуется: — ).

А я— до сих пор с мутной головой после вчерашнего.

Я уже говорила, что он часто меня разрисовывает гуашью. Интересно, испытывал кто-нибудь это тягучее и щемящее эротическое томление— когда твоё тело покрывается краской, сантиметр за сантиметр, ты становишься другого цвета, становишься игрушкой, вещью, произведением искусства… Под краской ты чувствуешь свою наготу острее— каждым миллиметром кожи. Не говоря о чисто физическом кайфе— когда мокрая и холодная кисть, движимая рукой обожаемого мужа, касается твоих эрогенных зон… : — ) Наверно, бодиарт-модели меня поймут.

Бодиартные сексуальные игры у нас— двух видов: «перемазки» и искусство. В первом случае либо он меня, либо мы друг друга мажем краской, не оставляя на теле и волосах ни одного незакрашенного участка и доводя друг друга до бешенства: — ); во втором— он разрисовывает меня, как холст— «по-настоящему». Это требует долгого времени и умения удержать меня «в кондиции». Ни с чем не сравнимый кайф— лежать голой под кистью любимого, постепенно превращаясь в картину: — ).

И вот, после публикации рассказа муж, —из его взгляда выглянул все тот же знакомый чертик, —предложил мне «стать картинкой». Я, голая, с его пальчиком внутри, ввинчивающим в меня сладкую дрожь, в ответ только невнятно простонала— «мммммм». Димочка спал в комнате, —это был «наш» час.

И вдруг он одевает мне на голову мои трусики, которые закрыли мне глаза. Я смеюсь; чувствую, что он меня куда-то тащит за руку. Встаю, спрашиваю: «хулиган несчастный, куда ты меня тащишь?» А хулиган отвечает:

—Путь к искусству долгий и запутанный.

И ведет меня— уже не за руку, а за грудь. Я, смеясь— за ним.

Он водил меня какое-то время по нашим комнатам— как в игре «в бабу Куцю». Я быстро потеряла ориентацию, и только покорно ходила за ним, смеясь и опять смутно чувствуя какой-то подвох.

Вдруг я почувствовала босыми ногами порог, и сразу же— прохладный ветерок на теле и свежий воздух. Хулиган меня вывел на улицу! (Надо сказать, что мы сейчас живем в пригороде Мельбурна, Австралия; у нас в феврале лето— жара, как в Ялте. Наша дверь выходит в маленький сад, огороженный со всех сторон).

«Эээээ!» Я остановилась, непроизвольно зажавшись и прикрыв рукой низ. Он тоже остановился, чтобы не потянуть меня за грудь и не сделать больно.

—Ну же, чего ты остановилась? Устала? —слышу насмешливый голос. Я поняла: опять начинается сумасшедшая неприличная игра… и, мгновение поколебавшись, поддалась ему— и вышла голая на улицу.

Обозреваемость нашего сада— великолепная. С улицы и соседних дворов все видно.

Ступаю по мягкой траве босиком. Он подводит меня (за грудь, хулиган!) к шезлонгу, поддерживает меня. чтоб я не споткнулась, и укладывает на него.

—Что ты задумал, паразит?

—Сейчас вернусь. Не вздумай сбежать к соседям!

Вадик оставляет меня лежать на шезлонге, абсолютно голую, открытую всем взглядам, с трусами на голове, —и уходит в дом. Я лежу; ветер обвевает моё тело; трусы с головы не снимаю: жутко. Подумала, что похожа на страуса— голову в песок. И— вновь нахлынуло чувство, как в Ялте: и страшно и сладко. Лежу— и прислушиваюсь всем телом: не идет ли кто?

Слышу шаги. Вадик.

—Умничка, что не сняла карнавальную маску. И не снимай— снимешь, когда заслужишь.

—А чем заслуживать надо? —спросила я.

—Это ты, со своей хваленой женской интуицией, поймешь сама— отвечает Вадик, подходя ко мне, и я чувствую прикосновение мокрой колодной кисти к бедру.

Началось! Он решил разрисовать меня в саду, на всеобщем обозрении! Мне, хоть я уже и не 18-летняя стеснительная школьница, а 21-летняя мамаша и «миссис», почти так же стыдно, как и тогда— в Ялте. И поэтому я снова начинаю преувеличенно оживленно и «остроумно» болтать, пытаясь заглушить стыд.

От того, что я ничего не вижу, ещё страшнее: — ), а снять «маску»— нельзя: игра не позволяет.

Вадик красит меня, щекоча мне пятки, пальчики на ногах, внутреннюю сторону бёдер.

—Какого цвета теперь моя нога?

—Цвета любви, разумеется, —отвечает муж. Какой это цвет? —думаю я, и вдруг слышу… шаги.

Замолкаю; инстинктивно сжимаю ноги. «Нет-нет-нет»— Вадик ласково и настойчиво раздвигает их обратно; я, обливаясь холодными сладкими волнами, поддаюсь.

«Кто идет? Знакомый? незнакомый? а спросить нельзя». Шаги приближаются… равняются со мной… останавливаются. Он смотрит на меня!

Я сжимаюсь. Вадик шепчет: «спокойно, спокойно, мы у себя дома»— а кисть его подбирается… именно «туда»: — ). Он хочет разрисовать меня «там» на глазах у чужого! От этой мысли сердце заколотилось, по телу побежали мурашки, а снизу я— чувствую— потекла, как авторучка. Нет, это чересчур! Я сжимаю ноги; Вадик, понимая, переходит на живот и грудь.

Прохожий заговорил с Вадиком! Самым доброжелательным голосом: пожелал творческих успехов, спросил, не расписывает ли меня Вадик для какого-нибудь фестиваля, потом— не мешает ли ему, если за его работой наблюдают. Вадик, скотина, так же доброжелательно ответил— нет, пожалуйста, смотрите. Я лежала, как безропотный холст, молча и без движений, ничего не видя, но от самой ситуации мне было дурно. Я опять, как в Ялте, чувствовала взгляд незнакомца каждым миллиметром своего обнаженного тела.

Незнакомец постоял немного и— слышу— ушел. Вадик к этому моменту покрыл краской спереди все моё тело, кроме лица, и попросил подняться для покраски спины и попы. Я встала; тело было как резиновое. Вадик деликатно раздвинул мне ноги и начал обрабатывать меня снизу. Я его шепотом ругаю, перемежая ругань со стонами.

Вот он принялся щекотать меня кистью «там»… Опять шаги! Шаги и голоса. Идут несколько человек! Сердце опять выпрыгивает у меня из груди. Среди голосов я слышу голос недавнего прохожего. Он привел зрителей… Все компания останавливается у нашего забора, здоровается с Вадиком и затевает светскую беседу с фривольным оттенком: — ). Вадик участвует в беседе, не прекращая орудовать кистью между моих ног. Чудовищный стыд и возбуждение одолевают меня; я, слепая и немая (нельзя говорить! страшно и стыдно), чувствую себя безвольной рабыней стыда и наслаждения. Нет, я никогда не прощу этого своему хулигану! Оооо! Чувствую приближение оргазма. Выдавливаю из себя еле слышный шепот: «переходи на другой участок, Репин!».

Вадик понимает и переходит мне на спину. Я пробую сомкнуть ноги— он не даёт: «краска не высохла». Так я стою— абсолютно голая, с закрытыми глазами (на голове— трусы, по поводу которых зрители пускали шуточки), с раздвинутыми ногами— на виду у абсолютно незнакомых людей! Они обсуждают ситуацию— в меру, деликатно, без непристойностей, —но всё же! Я слышу комплименты в свой адрес…

Так прошло— не знаю, сколько времени (у Вадика на «художественную» роспись уходит обычно часа полтора), и всё время я была сжата изнутри эротической судорогой, которой— я чувствовала— достаточно

малейшего импульса или движения, чтобы перейти в оргазм.

Близкий оргазм и стыд распирали меня. Зрители не собирались уходить, явно дожидаясь окончания работ.

Вадик принялся за проработку деталей. Я боялась, что он будет рисовать что-то подробное на сосках, и тогда… Страшно подумать: — ). Мне в голову полезли вдруг очень острые и ясные воспоминания об оргазме посреди Ялты, среди людей. Мне казалось тогда, что весь мир сосредоточился у меня между ног, и ВСЕ смотрят ТУДА, а взгляды просверливают меня изнутри насквозь…

Но соски Вадик миновал. Он покрыл мне краской шею и затылок, и подобрался к лицу. Я замерла в жутком ожидании— снимут с меня трусы или нет. Трусы на голове я воспринимала, как последний островок одежды, отгораживающей меня от Ужасного (при отсутствии трусов на бёдрах: — ). Вадик провёл щекочущей кистью по моим щекам, губам… взялся за резинку трусов и эффектно снял их! Раздались аплодисменты и одобрительные возгласы. Я, ошарашенная светом и всем вместе: — ), вначале не открыла глаз, но через мгновение не выдержала— открыла— и увидела прямо перед собой залитые солнцем кусты, ограду, а за ней— человек семь мужчин, аплодирующих и улыбающихся мне, как голливудские звёзды! Их взгляды проникли в меня, как стрелы, и…

Я почувствовала «там» неумолимое приближение взрыва, умоляюще посмотрела на Вадика…

Он понял и стал между мной и зрителями.

Этот оргазм я перетерпела, сцепив зубы и ничем не выдав себя— наоборот, вымученно улыбнулась зрителям (при этом подсохшая краска на щеках натягивала кожу).

Тихий и подавленный оргазм взрывался и мучил меня несколько раз— когда Вадик случайно задел рукой сосок, и когда начал красить уши— мою любимую эрогенную зону. Я вела себя молодцом— ничем себя не выдала: — ). Потом, когда Вадик стал красить веки, я закрыла глаза. Ноги ослабели, я едва стояла. Внизу живота щекотало и болело.

Потом Вадик собрал мне волосы в тугой узел и покрасил их, потом прошелся корректирующими штрихами по всему телу… Готово!

Вадик нарисовал на мне карнавальный бело-красный костюм-домино: одна половина тела— белая, другая— красная, с потрясающими узорами и блестками по поверхности. На лице (я потом увидела, когда посмотрела в зеркало)— венецианская маска-лилия; волосы покрыты разноцветными узорами. На всей мне не было ни одного незакрашенного участка, кроме глаз: — ).

Он эффектно презентовал свою работу, хулиган; зрители вновь зааплодировали, выражая одобрение его искусством и моей красотой: — ) Я стала смущенно осматривать себя; когда взгляд упал на голую грудь, а потом на бёдра без трусов— мне опять стало жутко, и опять внизу зашевелился будущий взрыв. Но ощущение, знакомое, наверное, только моделям бодиарта: что ты— уже не совсем ты, а игрушка, вещь, что твоя душа переселилась в куклу, —придало мне отчаянного озорства, я стала кокетливо вертеться— и впервые подала голос, испугавшись при этом его звука: — )— он оказался не мой, а тоже кукольный— хриплый и ненастоящий. Я перевоплотилась в эротическую карнавальную куклу: стала исполнять какой-то кукольный танец, отвешивала зрителям поклоны… и добилась того, что зрители напросились со мной фотографироваться.

Все было, конечно, очень пристойно: никто и не думал меня трогать (как-никак, имел место священный пиетет к творению художника: — )… но оттого, что открылась калитка и ко мне— голой и раскрашенной— стали приближаться незнакомые мужчины, а затем и стали совсем рядом со мной, —меня, разноцветную куклу, стали вновь подмывать знакомые волны, а сердце заколотилось, как сумасшедшее.

Тут из дому вышел Дима.

Он видел, конечно, раньше маму голой, но… не раскрашенной и не в компании незнакомых дядей. Мне стало невыносимо стыдно и тревожно. Но он, увидев меня, с широко раскрытыми глазками крикнул по-русски «Мама, какая ты красивая!», и побежал ко мне. Вадик перевел; все умилились, конечно. Краска на мне почти высохла, и Дима подбежал и стал трогать разноцветную маму, где смог достать: — ). Стыд почти исчез, и меня затопила волна умиления и гордости за сына. Я чмокнула его, погладила, оставив на его голове белый и красный след.

Потом мы все вместе фотографировались, Вадик разрисовал Диме личико, а я чувствовала себя, «как ни в чем ни бывало»: — ). С нами стали знакомиться; я, голая, пожимала мужикам руки, а они, смеясь, вытирали краску платками: — ). Меня одолела та самая эйфория и легкость, что и пять лет назад, в Ялте.

Наконец, стали прощаться. Мы проводили всех до калитки; я даже вышла на улицу (!). Мне хотелось порхать в воздухе и петь.

Потом мы зашли в дом, и Вадик, немного нервничая, включил мультики, посадил за них Диму, потом— схватил меня за руку…

Эротический спазм вновь забурлил во мне. Вадик затащил меня в комнату, запер дверь, и…

Такого бурного секса у нас не было давно. Мы были все перемазанные, и кровать была вся краске, и пол: — ). Вадик кончил три раза, а я находилась в состоянии перманентного оргазма.

Наверное, я извращенка. Меня до сих пор холодит при мысли о том, что было вчера. Но… такое же неистовое и одуряющее желание я испытывала только раз— тогда, в Ялте.

Примечания: имена, разумеется, изменены (это для соседей: — ), но теперь я, наверное, буду называть мужа Вадиком: — ).