Рассказчик чуть помолчал.

— Но с Лидой – это все так, чистая, по сути, физиология, и никаких изысков. А я, когда с вами снюхался, кой-чего уже умел, правда, Ириш? – он хитро посмотрел на жену.

Та скептически хмыкнула, при этом погладив его по руке. Сергей хихикнул, погладил Ирину руку в ответ и продолжил.

— Это как раз про дядю Колю речь. Не зря ты, Рит, бровки вскидывала, про него услышав, — Сергей, протянув руку, погладил подругу пальцами по щеке, отчего Рита мурлыкнула. — Комната у нас была одиннадцать квадрат, узкая, длинная, в ней только и помещалось, что две узеньких, почти солдатских кровати по стенкам, — одна моя, пружинная, вторая, чуть пошире, панцирная мамина, — короткий стол посередине, да у окна, с той стороны, где моя кровать, высокий древний шкаф, а где мамина — комод с трехстворчатым зеркалом сверху. За столом сидели на кроватях, стулья, кроме одного, спиной к окну, поставить было уже некуда. Да и тот стул всегда тряпками завален, так что по назначению использовался, только если в гости кто важный заходил.

Мама меня совсем не стеснялась, даже когда я стал постарше, уже кой-какие заросли внизу появились, — Сергей почесал то самое место.. И переодевалась при мне, и мыла меня в нашей «ванной», догола раздевшись, — меня вымоет, писькой каждый раз особенно озаботившись, — мне ужас как нравилось, когда она ее мыла, — из-под душа выставит, потом сама моется, а я тут же, в полуметре, на табуретке сижу, с ней болтаю. Когда болтаю, а чаще, если хорошо себя вел, то и спинку ей потру, и что пониже…

Женщины в шутливом испуге прибавили глаза, и Сергей засмеялся:

— Не, это я уже так, размечтался. Максимум, попу, ниже она меня не пускала, — засмеялся он. — И спереди тоже не давалась, только вприглядку.

Сергей чуть задумался.

— А если б пускала, то еще неизвестно, что было бы, — когда я ей спинку и ниже тер, млела она, чем старше я становился, тем, кажется, больше. Особенно до Шурочкиной науки… Это я сейчас понимаю, а тогда, конечно, не понимал. Да мне и не особо интересно было, мал еще был…

Может, мама и еще бы так делала, да жила у нас одно время, до Шурочки с Женей, соседка, баба Груня. Начала ее стыдить: мол, пацанчик-то уже скоро за девками бегать будет, а ты, мать, все с ним вместе моешься, голяком перед ним скачешь. Мама у меня женщина еще та, могла и послать запросто, но про бабу Груню слухи ходили, что она с МГБ как-то связана. Ну, мама и не стала перечить, настучит еще – потом неприятностей не оберешься, и мыться я стал сам.

А в комнате она на меня по-прежнему особого внимания не обращала. Как и раньше, придет с работы, разденется догола, халат накинет, и в душ, а назад придет — халат скинет, и посидит, обсыхая, на своей койке минут пятнадцать голяком, раздвинув нешироко ноги и почесывая все места. «Пусть», говорит, «тело подышит, порадуется». И меня так делать заставляла, а если никого в квартире не было, так могла голяком и в ванную, и назад сходить. Причем пару раз только при мне попадалась дяде Васе: уйдет в ванную без ничего, даже полотенца не взяв, назад идет, — а дядя Вася домой вернулся, и как раз в коридор вышел.

Ирина опять прибавила глаза:

— И как?

— И никак, — засмеялся в ответ Сергей. — Дядя Вася вообще-то мамы с тетей Светой лет на десять старше, так что ему к тем порам уже не до соседок было, даром, что мама его Светы сильно фигуристее. Дай бог со своей кобылой сладить. Судя по тому, что до нас долетало, еблись они со Светой раз по пять на неделе, так что куда уж ему… Хихикнули скабрезно да разошлись по комнатам, и все.

Пока, лет через несколько, у меня на ее прелести не начал вставать. Она хоть и не сразу, но заметила. Посмеялась, но после этого начала меня из комнаты выставлять, либо, если я в постели уже был, заставлять носом в стенку утыкаться. Вставал-то у меня все равно, от одного шороха ее одежды, только что у мамы совесть теперь была чиста, — рассмеялся Сергей. — Сначала гнала только тогда, когда полностью раздевалась, а когда поняла, что этого мало, стала дозволять мне видеть себя минимум в трусах и в лифчике. Прелести там, кстати, и до сих пор ничего, а тогда ей не сильно за тридцать было, и напоминала телом она больше всего античную статую. Только покрупнее во всех местах, и ростом на голову выше, и остальное примерно пропорционально, даже чуть пороскошнее.

Ну, выгоняла, и отворачиваться заставляла, а по утрам-то и по выходным куда от меня денешься? И зимой, и летом в комнате жара, а мама поспать по выходным любила. У нее две ночнушки было, одна, как положено, длинная, фланелевая и глухая, под ворот, но ее она из-за жары одевала редко, только по командировкам таскала, а вторая ситцевая, совсем коротенькая, вот такая, — Сергей, потянувшись, провел пальцем по верхней трети Ириной ляжки внутри, отчего Ира, сказав «Ы!», чуть заметно сыграла взад-вперед лобком, — совсем коротенькая, декольте спереди — маленько пуп не видно, сзади вообще до самой попы, считай, ничего нет, попу, только вязочка посередине, как на больничном халате, чтоб не свалилась та тряпка ненароком совсем. Она ее «летней» называла. Проснусь, а она простыню с себя скинула, а эта ночнушка у нее вся выше талии, и ноги врозь. А трусов она не только ночью, но вообще дома и посейчас не признает, вот и писька вся наружу. А то сиська из декольте вывалится…

Слушательницы понимающе кивнули.

— А то и писька, и сиська сразу, — улыбнулся Сергей. — Как-то раз стою так у нее в ногах, на письку пялюсь, и хуй сквозь трусы поддрачиваю, — я после того, как мне легальные просмотры мамкиных прелестей запретились, часто так делал: додрочу на нее почти до конца, потом шасть в туалет, и там кончу. Правда, приходилось делать три дела разом: пялиться, дрочить и прислушиваться, не занял ли кто сортир, а то доведешь себя почти до пика радости, и тут… Ну, вы поняли, — Сергей тяжело вздохнул. — Увлекся, на лицо ей смотреть забыл, и вдруг слышу смешливое, громким шепотом: «Брысь, охальник!» Я аж отпрыгнул, а мама простынкой прикрылась, покосилась на меня, улыбнулась загадочно, на бок повернулась, сиськи поправила и дальше спать. Все собираюсь ее спросить, долго ли она мне тогда посмотреть дала, или коротко.

Рита вскинула брови:

— А что, могла и долго?

— Ох, Ритка, не знаю. С одной стороны, дама она у меня благовоспитанная, опять же, советский работник… А с другой, — я ж говорю, с плотью она не сильно-то спорила, а плоти, кажется, нравилось, когда я на нее смотрю. Я после того, как попался, с месяц за ней не подглядывал. Так она в одно из воскресений сделала то, чего раньше никогда не делала: уже после того, как я встал, раскрылась полностью, ночнушка вся наверху, сисек, правда, не видно, зато ноги чуть не на шпагат и, вроде не просыпаясь, пальцами между ними — нырк! И оттуда — хлюп, хлюп! А я на весь этот цирк гляжу со своей кровати, и думаю: встать у нее в ногах, или спугну? Так и не встал, а то еще неизвестно, что было бы. Больше она такого не повторяла, а тут и дядя Коля подоспел. Но пока она с дядей Колей не слюбилась, так и ковырялась у себя в письке по ночам частенько, как ее Шурочка научила, а от меня пряталась, если простынки фиговенькой не считать, то одним: «заснул — не заснул». Ну, а я когда спал, а когда и не очень… Хотя это она точно без шума делать старалась, разве что в конце простонет иногда тихонько, жалобно так. Я ее раз спросил с койки, мол, ты что? А она, запыхавшаяся: «Ой! Спи, горе ты мое! Хорошо мне, все хорошо, спи!» Почему по-тихому — тоже не знаю, то ли от стеснительности, то ли без нее, так, чтоб ребенка не будить, то ли ей при этом вообще шума было не надо, и так было хорошо…. Да вы, бабы, такое даже сами про себя не всегда знаете, где уж нам, мужикам…

«Бабы» спорить не стали, и Сергей продолжил рассказ.