Несколько озадаченный двусмысленными дяди Колиными указаниями, я обернулся к костру. Девушки, по-прежнему сидя на бревнышке с накинутыми на плечи одеялами, напряженными взглядами провожали лодку, медленно скрывающуюся за кустами в легкой еще полутьме.

Наконец, корма лодки пропала из виду, и девчонки, обернувшись друг к другу, вдруг сыграли в «ладушки» и шепотом, чтобы не услышал не отплывший еще и на сотню метров отец, трижды, торжественно провозгласили по слогам: «Сво-бо-да! Сво-бо-да! Сво-бо-да»!

Я с ехидством посмотрел на них:

— А я?

— А что – ты? Ты – часть свободы, вот что ты такое, — рассмеялась в ответ Верка (или Лерка?), и, порывисто встав, уронив одеяло с плеч за бревнышко, ухватила меня за руки, закружив:

— Сво-бо-да!

Бросила мои руки, наклонилась на прямых ногах, выставив мне навстречу, под свет костра, попку с ясно видимыми под ней тоненькими еще, аккуратными нижними губками, подхватила с земли одеяло и, накинув его на плечи на манер цыганской шали, прошлась вокруг костра чуть ли не вприсядку. Остановилась напротив меня:

— Серег! Вот скажи: тебя родители когда-нибудь вот так, в твоей компании, одного, на берегу, без взрослых, под звездами – оставляли?

И вдруг я понял, что она права. Вечно этот короткий поводок, иногда видимый, иногда – не очень, но всегда четко ощущаемый. Вздрочнуть – и то только в туалете, прислушиваясь, не ломится ли кто из соседей.

А тут… был один взрослый, да сплыл. И, считай, прямо сказал: детки, у вас вся ночь впереди, делайте, что хотите. Я вам верю…

— Ой… а ведь и правда…

— Вот тебе и «ой», — дружно рассмеялись девчонки. – Нас тоже – никогда, вечно то мама, то папа, то бабушка, а вот так – первый раз!

Я на секунду задумался.

— Ну и… чего делать-то будем? Со свободой?

Девчонки посмотрели на меня, хлопая глазами. Видно, эта мысль в их головы, сильно заидеологизированные умными папой и мамой, как-то не приходила. Переглянулись. Заулыбались, хитро на меня поглядывая.

И в воздухе вдруг ощутимо, перебивая запах костра, запахло чем-то странно знакомым. Кажется, так пахло от Лиды. И так же пахло в комнате, когда дядя Коля играл с моей мамой. Это был скорее даже не запах возбужденной женщины, а нечто почти неуловимое, но абсолютно ясное любой половозрелой особи, принадлежащей к человеческому роду. Блестящий, зовущий взгляд… неуловимо необычный поворот изящной шейки; чуть дальше, чем всегда, отставленное в сторону бедро; воркующие, низкие, сулящие ноты в голосе… Господи, сколько их, этих признаков, говорящих о том, что женщина тебя хочет? Кто посчитает?

Сейчас все они были налицо, да еще и каждый в двух экземплярах. И я, по малолетству, даже чуть испугался: с Лидой было все так просто, с первого и до последнего движения все решала она. Здесь я наравне, и даже более того – у меня есть хоть какой-то, но опыт, а эти две милые девочки только что мне сами, по сути, прямо сказали, что у них сегодня все будет впервые.

А испугавшись, я сделал вид, что проблемы нет вообще. Вымучив улыбку, сказал:

— Может, искупаемся? Сейчас вода самая теплая…

Девчонки фыркнули:

— Не… неохота. Пошли лучше в карты играть, а то нас папка всегда за них гоняет, говорит, канат бы перетягивали – и то полезней бы было, так дурами навек останетесь, да еще и тяжелее карт ничего поднять не сможете… Мы их и сюда контрабандой притащили!

Я засмеялся и кивнул. Напряжение схлынуло, хотя все уже все понимали: идет последняя прелюдия к главному на сегодня действу, и насколько она будет долгой, зависит только от нас.