Пока я надевал трусы и рубашку, Николай Абрамович, проговорив: «Ну вот, завозился я с ужином, а вы как дети малые», притянул дочек к себе за плечи, чмокнул каждую и, встав, попробовал варево, парившее над костром.

— Ну, детки, сейчас греться будем. Сережа, ты, вроде, еще на ногах – доставай тарелки!

После того, как первые ложки необыкновенно вкусного, особенно после купания, полу-супа, полу-каши с основательными шматами свиной тушенки были съедены, дядя Коля, встав, оценивающе посмотрел на нас и потянулся к непромокаемому рюкзаку, стоявшему чуть в стороне от общей кучи вещей. Девчонки к тем порам стучать зубами перестали, да и кутались в одеяла не так плотно, кое-где, под горлышками, в свете костра уже мелькала белая кожа. Но полностью оттаявшими их назвать еще было нельзя.

Из рюкзака на свет божий появилась сначала трофейная немецкая офицерская фляжка, обтянутая чехлом из когда-то ярко-желтой, а сейчас уже заметно потускневшей, но все еще очень солидно выглядящей кожи. Дядя Коля задумчиво покачал ее возле уха, посматривая на нас: во фляжке громко, серьезно булькнуло. Следом были извлечены и расставлены возле костра, на газете, четыре серо-свинцовых стаканчика грамм на сто каждый. Поглядывая на нас, дядя Коля плеснул из фляжки в два стаканчика грамм по пятьдесят, до половины, следующий наполнил на две трети. Наконец, в последний налил от души, едва ли не выше кромки.

Протянул наполовину полные стаканчики дочкам, как-то уж очень внимательно на них посмотрев, потом, вручая стаканчик мне, посмотрел на меня явно оценивающим взглядом. Поднял перед глазами свой:

— Так, детки! Это, во-первых – в лечебных целях, ну, и заодно, во-вторых – чтобы у меня сегодня рыбалка хорошо пошла. И вообще… за нас. Давайте, залпом: пить и не болеть!

Лихо опрокинул в себя содержимое своего стакана, крякнул, занюхал кулаком и принялся ехидно наблюдать за дочками. Те тяжело вздохнули, сморщившись, понюхали содержимое посудин, переглянулись, хихикнули – и вдруг чуть ли не более лихо, чем папа, опрокинули их содержимое в себя. Помахали перед ртами лапками, потянулись к импровизированному столу, быстренько разломили горбушку черного хлеба пополам, закусили. И с гордостью уставились сначала на папу, потом на меня.

Я так и сидел со своим стаканом в руке, глядя на них, кажется, даже с чуть приоткрытым ртом. Девки немедленно захихикали, и я, обозлившись, выплеснул в рот то, что мне причиталось. Проглотил: обычная водка, мы такую с пацанами во дворе пару раз уже пили, и ничего – никто не помер. Попытался, по дяди Колиному примеру, крякнуть, но вместо этого солидного, мужского звука у меня получился лишь резкий выдох, и пожалевшие меня сестренки, едва не в четыре руки, выделили мне от щедрот вторую горбушку черного.

С интересом дождавшись, пока я приду в себя, дядя Коля ехидно обратился к дочкам:

— Это вы какой раз у меня водку-то пьете, чтоб так лихачить?

— Ну, пап…

— Чего «ну»? Второй?

— Не… третий… Еще прошлый год было, помнишь, у бабушки? Мы тогда на горке перемерзли, и ты нас растер, а потом еще и внутрь…

— Ну ладно, третий. Следующий раз аккуратнее, а то ишь… пижонки.

— Сам же сказал – «залпом!»

— Ну, сказал… Ладно, ешьте, а я собираться пойду.

Мы с сестричками принялись доедать чуть остывшее, но не ставшее от этого менее вкусным, уютно припахивающее дымом костра содержимое тарелок. Я с интересом поглядывал на девчонок, ища признаки опьянения, но в спустившейся полутьме, разбавляемой красноватым светом костра, различить их было сложно. Разве что глазенки заблестели чуть сильнее, да одеяла распахнулись так, что стали видны боковины грудок и темные треугольники у начала ног, но это могло быть и не от водки. У меня самого в голове только чуть-чуть шумело – парень я тогда был уже не мелкий, и налитая мне дядей Колей доза была по моим габаритам почти символической. Хотя окончательно согрелся я сразу, и скинул ставшую ненужной рубашку, опять оставшись в одних трусах.

Тем временем Николай Абрамович, достав из машины тренировочные штаны, штормовку и высокие болотные сапоги, не торопясь оделся, закинул в лодку мощный железнодорожный аккумуляторный фонарь, небольшую острогу, импортный, весь блестящий хромом спиннинг с прицепленной к ручке блесной. Собравшись, позвал меня к себе:

— Сереж! Айда, лодку на воду снесем.

Я подошел, с интересом разглядывая снаряжение. Лодка была крошечная, одноместная, и небогатый приклад занял ее уже почти полностью, оставив на носу немного места для хозяина. Если спиннинг был мне знаком, то зачем нужны фонарь и острога, я только догадывался.

— Дядь Коль, а фонарь и острога зачем?

— На зорьке со спиннингом сижу, а как совсем стемнеет, фонарем рыбу покрупнее подманиваю, и острогой.

— Так вы надолго?

— Ну, терпения хватит – так до утренней зари. Скорее всего, хватит, — засмеялся он, так что как совсем рассветет, вернусь. Тут только плыть до того места, где на свет идет, с часик. Вернусь – и сразу собираться будем, мне после обеда на работу надо. Понесли…

Спустили лодку на воду, я чуть подтолкнул ее от берега, и дядя Коля, прежде чем взять в руки единственное весло, дал мне, то ли смеясь, то ли всерьез, последнее напутствие:

— Ты мне тут девок не обижай! А, с другой стороны, — понизил он голос, — и не отказывай им ни в чем. По возможности. Но и много воли не давай. С бабами аккуратно надо, особенно, когда их больше одной, а ты один!

Засмеялся и сильно оттолкнулся веслом от дна. С бревнышек донеслось: «Папка! Хорошей рыбалки! На уху привези!», Николай Абрамович ответил: «Ага!», и лодка медленно поплыла вдоль берега озера вправо.