ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ. Рассказывает Лена:

—Все началось, когда Славик пригласил меня на день рожденья. Кроме меня, там было еще 4 парня и 3 девушки. Нам было по 18.

Вначале было очень весело. Мы, естественно, кушали, потом старшее поколение ушло, чтобы нас не смущать, и мы танцевали. Вначале все было довольно прилично, но потом выпитое шампанское ударило в голову, и мальчики стали вовсю кокетничать с нами, девочками.

Не заигрывал с нами, кажется, один только Слава. Он был вообще странным: не матерился, не флиртовал с девочками, говорил всегда сдержанно и очень правильно, как по книге, но в то же время не был и «заучкой»: в нем чувствовалась какая-то сила, и его побаивались. Собственно говоря, он не раз давал сдачи всем забиякам. Его считали «чокнутым» и за глаза не принимали всерьез, хоть я подозреваю, что девчонки таким образом просто мстили ему за отсутствие внимания с его стороны.

… Под конец наших танцев в чьих-то пьяных мозгах возникла идея играть в карты на раздевание. Все с визгом согласились, и Слава не возражал. Раньше мы не раз играли в бутылочку и пр., и нам казалось, что это— то же самое.

Но с первых минут мы поняли, что это— совсем не то же самое. Собственно, яснее всех это поняла я, т. к. сразу стала зверски проигрывать. Очень скоро я оказалась раздетой до белья, и с ужасом ждала следующей карты. Мне уже было здорово стыдно: хоть я была и не прочь пококетничать с мальчиками, т. е. была нормальной девочкой без комплексов— я никогда еще не при ком не раздевалась, более того— даже никогда еще не целовалась «по-настоящему», не говоря о сексе, который был для меня чем-то пугающе-запретным.

Разумеется, я проиграла снова, и мне пришлось раздеваться. Слава сказал— «может, простим ей?», но его подняли на смех: всем страшно хотелось посмотреть на мое голое тело.

Самое страшное, что я почувствовала, как мне хочется раздеться. И— разделась. Сняла вначале лифчик и играла без лифчика, удивляясь про себя тому, что я сижу с одноклассниками, и у меня— голые сиськи… А потом— пришлось снять и трусы.

Было это так. Я, конечно, снова проиграла, но тут Слава предложил дать мне возможность отыграться, и выполнять желания не по одному, а сразу несколько. Тогда мальчики со своей стороны потребовали: если я снова проиграю— я должна буду не только снять трусы, а еще и раздвинуть ноги и дать себя потрогать везде, где им захочется. Слава стал было спорить… но я взяла и согласилась! Во мне проснулся отчаянный азарт.

Все это привело к тому, что мне пришлось снять трусы, сесть по-турецки— с раздвинутыми ногами, —и дать всем себя лапать. Когда я снимала трусы, мне хотелось плакать от стыда. Мне это казалось очень унизительным. Но как только я осталась голой, все громко завизжали, захлопали, стали восторгаться, говорить, какая я красивая и т. д., и я вдруг с удивлением ощутила в себе приятное, даже сладкое чувство. Я села так, как они требовали, с удивлением глядя на свое голое тело— мне не верилось, что это— я, голая среди одноклассников!

И тут мальчики начали меня лапать. Они сами немного стеснялись и прикрывали стеснение развязностью. Вначале они трогали меня сверху— довольно нерешительно, надо сказать, —а потом осмелели, стали гладить мне соски, один даже прижался к моей груди с блаженной улыбкой… потом полезли ниже— и принялись изучать мою письку. Они требовали, чтобы я отвечала на их вопросы— как что называется, причем матом; всех это страшно веселило. Мне тоже это стало казаться очень веселым, а главное— от прикосновений меня просто бил ток, я никогда не думала, что это так приятно! Каждое прикосновение к голому телу вызывало дрожь, мне хотелось, чтоб меня облапали всю, с ног до головы! Прикосновения к груди заставили меня застонать. «Что, запела, птичка? —сказал Ромка, самый нахальный мой ухажер, —а что ты споешь, если так?»— и начал лапать мне письку. Я хотела сжаться, чтобы он туда не проник— но мне раздвинули ноги пошире, я потеряла способность сопротивляться— и только смотрела, как несколько мальчишеских рук шарят по моим гениталиям.

Это было так чудовищно стыдно и приятно, что я задышала, как после бега. Внутри у меня зашумели теплые волны, очень скоро они стали горячими, стали обволакивать меня скользящей пеленой… «Люди, она мокрая! Смотрите!»— и Ромка стал всех трогать рукой, испачканной в моих выделениях… «Какая у нее писька волосатая… Если побрить— будет настоящая блядь… « От этой мысли— что меня могут насильно побрить— во мне произошел какой-то взрыв: горячая волна вдруг закипела, выплеснулась куда-то… и из меня вдруг против желания полезли крики и стоны, а из письки потекло.

«Смотрите! Кончает! Кончает!»— закричали пацаны. Я металась и маялась под их руками; из меня будто бы насильно источилась страшная сладость, от которой хотелось умереть… Было невозможно стыдно— стыд был настолько чудовищен, что стал приятным… Руки на моей письке пронизывали ее разрядами тока— и из меня лилась и лилась сладкая, ослепительно блаженная волна… Я стала задыхаться, мне хотелось, чтобы меня схватили, мяли, унижали, как тряпичную куклу, чтобы мою письку растерзали на клочки, —стала выгибаться и подставлять свою письку снующим по ней рукам. Меня схватили за грудь, за попку, в письке стали хлюпать мокрым месивом, которое лилось оттуда— и я почувствовала, как меня уносит вторая волна— еще более сладкая, смертельно, невыносимо приятная. Забыв обо всем на свете, я кричала вовсю… Меня покинули все мысли, я осталась голой самкой, состоящей из одних гениталий…

Все остальные смеялись, будто это была классная шутка. Потом, когда я кончила— ко мне вернулся разум, и я стала осознавать, что произошло только что… Мысль об этом была настолько чудовищна, что я закрыла на нее глаза, не впустив в себя. Мне предложили играть дальше; но если я проиграю— мне побреют письку, «чтобы я была настоящая блядь». Я чувствовала острое наслаждение от риска; к тому же было какое-то странное удовольствие в том, чтобы быть «блядью»— униженной, распутной и бесстыдной; я почувствовала это впервые в жизни. Это удовольствие было темным, холодным и было похоже на радость от возни в луже, в грязи, которую я испытывала когда-то в детстве.

… Конечно, я снова проиграла. Меня уложили на кровать, принесли бритвенные причендалы, крем… Я лежала голая и думала: сейчас меня будут брить ТАМ… Эти мысли сладко терзали меня, и ослепительная волна была готова хлынуть из меня в третий раз. Наконец мне раздвинули ноги, стали мылить мне всю промежность, задевая письку… я снова громко застонала, а Ромка, пацан, который брил меня, положил руку мне на письку, покрытую толстым слоем мыльного крема, захлюпал в ней— отчего волна во мне подползла к самому-самому последнему краю и готова была сорваться в бездну, —и спросил: «что, тебе так нравится, да?» Я стонала и виляла бедрами… «Ну нет, блядь, потерпи, вот побреем тебя, тогда и будешь кончать»— сказал Рома, ухмыльнулся и начал брить меня.

Бритье было страшной сладкой пыткой: я была на грани оргазма, и прикосновения к письке все время подталкивали меня к нему… А тут еще и другие пацаны лапали меня за грудь, крутили соски… Наконец меня побрили, вытерли, и Ромка сказал:

—Если отыграешься— твое счастье; проиграещь снова— выебем тебя. Такую блядь, как ты, нужно ебать!

У меня в груди екнуло холодком. Я понимала, как страшно то, что он говорит— но мне до смерти хотелось этого!!! Я поняла, что он прав, я оказалась самой обыкновенной блядью… меня одолела сладкая, черная ненависть к себе, я подумала: раз я такая— так мне и надо… кроме того, страшно хотелось кончить, просто невыносимо, а ласкать себя при всех я не могла… И я согласилась!

… Но тут прозвучал голос Славика:

—Этого не будет.

Его начали высмеивать, заулюлюкали… вдруг мне стало страшно— по-настоящему: я вдруг увидела в своих одноклассниках, которых знала с пеленок— диких зверей. Славик повторил:

—Этого не будет. —И добавил: —А ну-ка, сексуальные маньяки, —по домам! День рождения окончен! Карнавала не будет!

И— стал ОДИН всех прогонять. Пацаны, конечно, полезли в бутылку, и Ромка прежде всего, —но Славик взял его за локти и вывел в коридор. Оттуда я услышала его голос: «Через 2 минуты здесь никого не должно быть, или я иду к соседям, а от них звоню в милицию».

Всех как ветром сдуло. Осталась одна я— голая, дико возбужденная, с мокрой писькой. Я, конечно, не могла уйти вместе со всеми… Я была поражена поведением Славика, каких-то остатков разума мне хватило, чтобы понять, от чего он меня спас и чем рисковал…

Я лежала, как не в себе. Мне не хватило ума одеться, пока в комнате было пусто— но мне и НЕ ХОТЕЛОСЬ одеваться… и я с ужасом ждала, что будет, когда Славик вернется… как и о чем мне с ним говорить…

Наконец он вернулся. Немного помолчал, потом— подошел ко мне… подсел…

—Чего ты не одеваешься, Лен?

Я молчала, потому что не знала, что ответить ему— что не скажи, будет чудовищно стыдно, —и только смотрела на него исподлобья…

—Прости меня, что так вышло. Пожалуйста, —вдруг сказал Славик. Чего-чего, а я этого я не ожидала. —Я не знал, что так будет. Честно.

Я застонала в ответ. Славик посмотрел на меня… положил мне руку на голое бедро и сказал:

—Я понимаю, чего тебе хочется. Сделать тебе?… и, не договорив, вдруг нагнулся к моей письке и поцеловал ее. Меня пронзило сладким током; я застонала громче и раздвинула ноги, как могла, подставляя ему письку. Мысль о том, что он меня сейчас «вылижет», порвала мою душу на клочки, и я предвкушала блаженство, зажмурив от стыда глаза.

Степень этого блаженства я даже и близко себе не представляла. Когда Славин язык прошелся по моей письке— волна, замершая на самом краю, вдруг стала оползать, обволакивая меня радужным дурманом— и обрушилась вниз, в сладкую пропасть без дна… Я закричала надсадно, как от страшной боли; Слава впился в мою письку, а руками держал мои соски и выкручивал их. Мне казалось, что он— страшное чудовище, которое пожирает мою письку, пожирает меня всю, и сейчас сожрет полностью, и меня уже не будет, я растворюсь вся в чудовищно сладком Ничто…

Я никогда даже и не думала, что бывают такие страшные оргазмы. У меня в голове светились какие-то линии или круги, я будто перестала быть собой и превратилось в одно сплошное сладкое месиво… Потом, когда все кончилось, я лежала, глядя на Славика— он вытирал рукавом лицо, перемазанное моими выделениями, —и молчала… В голове не было ни одной мысли, кроме бездонного, чудовищного удовлетворения и пустоты. Славик тоже не знал, что говорить; вдруг он сказал «Извини, я сейчас»— и вышел. Через полминуты я услышала из туалет приглушенные стоны, а затем он вернулся ко мне— с красным лицом.

Он снова подсел ко мне… положил, немного поколебавшись, руку мне на голову, погладил… «Ну как, все хорошо?»— и улыбнулся мне. Я не могла говорить, но уцепилась за эту улыбку, как за последнюю возможность вернуться в мир, из которого я выпала, сняв трусы… Он стал гладить меня по спине, по всем телу и говорить:

—Главное, ты не должна плохо думать о себе. Главное, что тебе было очень приятно, а на все остальное забей! Ты получила удовольствие, и ничего такого о себе не думай: все это нормально… Ты никакая не блядь, запомни! Ты— чудесная девушка, красивая, чистая, самая лучшая в мире…

Как он только понимал, что делается во мне! Я, растворяясь от его ласк, мурлыкала— и все теснее прижималась к нему. Мы всю жизнь едва общались— «привет», «пока», «классно выглядишь!», «алгебру выучил?»— но сейчас он вдруг стал для меня таким близким, каким не был никто и никогда. Какие, в самом деле, преграды могут быть перед человеком, который только что подарил тебе самое большое блаженство в твоей жизни, а сейчас— нежно, успокаивающе гладит тебя по голому телу, и ты лежишь перед ним— голая, беззащитная?… Все дистанции улетучились, будто их и не было— и я, наконец, прижалась к нему, положила голову ему на колени и уткнулась в них… Обняла его крепко-крепко… Мне очень нужно было человеческое тепло— и Славик стал самым родным для меня…

Так началась наша любовь. Славик сделал чудо: я ушла от него без неприятного осадка, без презрения к себе, а напротив— с ликованием, с блаженством в душе! Каждая клеточка во мне пела, и душа тоже пела!… Он проводил меня до самого дома— и, когда мы прощались (я снова не знала, что сказать, как отблагодарить его), —он вдруг взял меня руками за плечи, притянул к себе, обнял… и поцеловал. В нос. Но это было так нежно, с такой любовью, что я взвизгнула от восторга, обвила ему шею руками— и стала страстно целовать и лизать его везде, где могла. Целовать— и благодарить, благодарить…

После того дня в моей жизни начался сразу и рай, и ад. Рай— со Славой: мы виделись каждый день, открывали друг друга, ласкались, общались… это казалось блаженным сном, подарком, чудом… А ад был в школе. Я стала врагом всех, кого Слава выгнал в тот день. Про меня абсолютно все кричали «блядь» и «бритая пизда». Я не могла спокойно пройти из класса в класс. Слухи о моем разврате достигли такой степени, что мама повела меня к гинекологу, и только когда он подтвердил, что я девушка, мама стала немного верить мне… Славу несколько раз били. Он сильный, но его подкарауливал вчетвером и впятером… В общем, началось такое, что мы твердо решили переходить в другую школу. Вдвоем.

И мы так и сделали… но перед этим была еще одна история. Однажды нас со Славой подкараулили все те же ребятки— бывшие наши приятели, а ныне стадо озверевших дебилов, —заловили, окружили кольцом, и Ромка сказал:

—А ну, сладкая парочка, трахайтесь! Выеби ее, Славочка, тебе ведь так этого хочется!

Слава послал его подальше. В ответ они начали его бить. Я кричала, но был поздний вечер, и меня никто не слышал. Меня стали раздевать… порвали на мне одежду— и скоро я осталась голой. Слава, избитый, с окровавленным лицом, продолжал посылать всех. Ромка сказал ему:

—Если этого не сделаешь ты, это сделаем мы. Смотри, какая сладкая голенькая блядь!..

Слава попытался было стряхнуть всех с себя, крикнул мне— «беги!»— но нас обоих крепко держали. И тут я вдруг поняла, что мне делать. Я сказала:

—А ну, ребятки, покажите, что у вас есть под трусами!..

Мне было страшно и гадко, как никогда. Но я делала это, чтобы спасти Славу— и только молилась, чтобы он оказался достаточно сообразительным.

«Ребятки» зашумели, засвистели, обступили меня (их было 5 человек), стали лапать, щипать, мять мне грудь. Я опять почувствовала тот страшный сладкий холод, который испытала, когда меня брили… Но виду не подала— и старательно играла «настоящую блядь»:

—Ну? Кто первый? Небось от страха у всех хуи поотвисали? А, Ромочка? А в попку слабо?..

Ромочка заухмылялся и спустил штаны. Но член его действительно висел в полусонном состоянии, как вареная сарделька. Я засмеялась и начала издеваться над ним. «Ребятки» тоже заулюлюкали. Ромка отчаянно матерился и дрочил свой член. Внимание всех было приковано к нему и ко мне.

И тут мои молитвы были услышаны: Слава, которого держали вполсилы, позабыв о нем, вдруг изловчился— обхватил одного пацана, Димку, как мешок с дерьмом, раскрутил его за ноги— и обрушил на всех

остальных. Димка вопил и матерился в воздухе. Слава не отпустил его— оттащил обратно, снова раскрутил— и снова швырнул в пацанов, крикнув мне— «Беги!» Началась жуткая потасовка— а я, как была голая, побежала по городу куда глаза глядят. Слава побежал за мной.

«Ребятки» бросились за нами… но мы выиграли несколько секунд времени и, хоть я и сильно поранила босые ноги, «ребятки» стали отставать. Наконец мы остались одни среди города— далеко от дома: я с изрезанными ногами, голая, и избитый Слава. Мне было больно стоять, и я села прямо голой задницей на асфальт. Слава шатался; но ему хватило сил, чтобы вытащить мобилку, которая чудом оказалась целой, и вызвать скорую. «Скорая» приехала еще через два часа…

Я провалялась в больнице 4 дня: мне лечили изрезанные ступни. Слава лечился намного дольше: у него были сломаны несколько ребер, кроме того— было много серьезных ушибов. Все «ребятки» загремели в милицию… но об этом уже писать неинтересно.

… А интересно— вот что: когда Славу выписали— я осталась с ним на ночь. Все уже все знали про нас, и родители нам разрешили… Как только закрылась дверь и мы остались одни— я сделала то, что собралась сделать в эту ночь уже давно: быстро и стремительно, чтобы не растерять храбрости, сняла с себя всю одежду, подошла голая к Славе и сказала:

—А теперь мы займемся мужскими ощущениями, —и стала раздевать его. Я была совершенно неопытна, но перед этим— долго читала инструкции, смотрела ролики… набила голову, короче говоря, всякой информацией о сексе— и старалась действовать, как опытная соблазнительница.

Но очень скоро любовь к нему, восторг наших ласк, радость от его возращения сдули все мои сексуальные стратегии, как карточный домик— и я стала неистово ласкаться к нему, позабыв о своих планах «доставить неземное наслаждение». И, наверно, правильно сделала, потому что большего наслаждения, чем дает искренняя любовь, все равно ничего не даст.

такаВ ту ночь я впервые раздела его догола. Одуревая от радости совместной наготы, я плакала и смеялась одновременно; втирая свое голое тело в Славика, как масло в бутерброд, я спросила его: как ему хочется сделать меня мамочкой? в какой позе? Славик вначале говорил— «тебе в самом деле хочется?» «хорошо подумай» и т. п., но я его зацеловала, заласкала… наконец Славочка прошептал, растворившись в моих ласках, — «вот так… «— и я, забравшись на него верхом, стала надевать свою писю на его член, нежно лаская Славу руками.

Было больно, —но не больнее, чем то, что мы пережили; я, раздвинув ноги и думая— «вот так сажают на кол»— насадила себя на Славин член и, когда почувствовала, что он вошел в меня до упора— опустилась лицом к Славиному личику, стала легонько елозить сисями по его груди, взяла руками его голову, медленно запустила пальцы ему в волосы— и принялась вылизывать милое личико, как кошечка, и в это время— медленно, нежно покачиваться на его члене…

Физического кайфа не было (он появился потом— на третий-четвертый сеанс), наоборот— член распирал стенки влагалища и они побаливали, —но меня переполнялия любовь, нежность и благодарность, что я была на вершине блаженства. Я дарила Славе себя— это было невыразимо сладко, и очень скоро я начала впадать в настоящий экстаз. Я ускоряла ритм, я ласкала Славу неистово, вымазывая его слюной и слезами, я сливалась с ним в едином движении, думая: какое блажество— быть одним телом с Любимым… и очень скоро он громко застонал подо мной. Я, вспомнив инструкцию, забралась рукой в его попку и стала щупать его там; стоны удвоились. Слава стонал так же надсадно, как и я когда-то… За стеной зашептались, но мне было плевать. Я чувствовала, как внутри меня толкается твердое, горячее… от толчков было больно— но Славины стоны казались мне неземной музыкой, и я была на седьмом небе от счастья, что Славе так приятно, и что он— так глубоко во мне… После этого я не слезала с него еще полчаса— так не хотелось разделяться вновь на два тела…

Сама я на Славе не кончила, да мне и не хотелось: мне было достаточно единства со Славой и его блаженства. Но потом он все-таки вылизал меня— и я снова металась под его язычком… Крики из нашей спальни доносились всю ночь, и утром Славины родители смотрели на нас насмешливо-снисходительно. Мы со Славой оба были малиновые, оба смотрели в пол… но никто ни о чем не говорил, не расспрашивал, и скоро стыд прошел. Взамен ему пришла гордость: мы почувствовали себя Любовниками, Мужем и Женой— и открыто, чувственно ласкались на глазах у Славиных родителей, ничего не стесняясь…

Сразу после школы мы расписались. Детей у нас пока нет, но обязательно будут!

Е-mаil автора: 4еlоvеcus@rаmblеr.ru