Следующие дни были для Гарри, Рона и Гермионы – как, впрочем, и для всех гриффиндорцев вообще – более чем плотно загружены занятиями учебного характера. Что, пожалуй, и к лучшему, поскольку будь у Гарри – или тем более у Рона – время как следует поразмыслить о случившемся, недалеко было бы и до нервного срыва.

Однако первый же день после событий в библиотеке заставил их всерьёз пожалеть о том, что они не выспались накануне. Последующие же дни с их стремительным ритмом заставили слегка заретушироваться в памяти всё произошедшее.

Слегка, но не совсем.

– Слушай, Рон.

– А?

Рон с явной неохотой оторвал взгляд от страниц волшебного комикса с движущимися картинками.

– Пошли в библиотеку. Разговор есть, – произнёс Гарри. – Но, – с отвращением к себе добавил он, – без Гермионы.

* * *

– Как Гермиона?

– В каком смысле? – неловко заёрзал Рон. Уши его меж тем запылали ярче семафоров.

Гарри был непреклонен:

– Ты знаешь, в каком.

Рон вздохнул. Смотреть на него было жалко.

– Как обычно. Вроде. – Он отвёл взор. – Ведёт себя как всегда. Прилюдно, по крайней мере.

– А не на людях? – настаивал Гарри.

Уши Рона запылали ещё отчётливей.

– Откуда мне знать? Я… я не понимаю, о чём ты.

Гарри помолчал некоторое время, глядя словно бы сквозь Рона Уизли.

– Я, кажется, выяснил, как именно действует заклинание Демо Крациус. Но, чтобы проверить догадку, мне необходимо узнать о всех деталях её поведения в последнее время. Включая и то, как она ведёт себя, оставаясь наедине с кем – то из нас.

Рон смущённо сверлил взглядом вишнёвое дерево библиотечного стола.

– Ну… я… – замялся он. Потом как будто бы решился: – В последний четверг после занятий Гермиона зашла ко мне, чтобы помочь справиться с черчением каббалистических схем – там всё очень сложно и повсюду сплошные цифры – так что мы ещё неделей раньше договорились, что в случае задания по этой теме она подтянет меня. Так вот…

* * *

– Ты внимательно слушаешь меня, Рональд Уизли? – грозно поинтересовалась Гермиона. Скрывая, впрочем, в уголках рта улыбку.

Рон смущённо оторвал взор от бугорков плоти под её белой майкой. Теперь, когда он знал, каковы на ощупь эти бугорки, ему особенно сложно было удерживать себя в руках, а своё отношение к сидящей совсем рядом и чуть – чуть касающейся его пылающим бедром Гермионе – в пределах дружеского.

Мысли его всё время отвлекались на нечто иное.

– Число четыре у древних римлян и финикийцев ассоциировалось с Меркурием, в то время как тройка и восьмёрка считались основополагающим принципом твёрдой части мироздания. – Произнеся это, Гермиона слегка потёрлась коленом о его колено. Слегка. – Записал?

Рон ощутил, как что – то внутри него, хотя и не принадлежа полно к твёрдой части мироздания, тем не менее норовит ею стать.

– Записал, – хрипло произнёс он.

– Поскольку твёрдая часть Универсума может быть условно сопоставлена с Землёй как с одной из четырёх начальных первостихий, олицетворяемой в свою очередь чётными парами чисел, мы имеем тут занятную неоднозначность на матемагическом уровне сущего.

Ладонь Гермионы под столом опустилась на колено Рона и неспешно двинулась вверх.

– Вместе с тем ошибочно думать, что синфазия чётных чисел равнозначна в своей роли алхимическому значению начальных цифр или что тождественна их роль при использовании в ритуалах.

Пальчики её дошли почти до предела, до разветвления брюк, нерешительно застыв перед металлической молнией.

– Цифры два и четыре в парности своей соответствуют Квадрату Земли, – сладким голосом произнесла Гермиона. Пальцы её вильнули по полукругу, медлительными плавными движениями огибая бугорок. – Цифры семь и девять – Квадрату Воздуха. Поскольку Воздух, как известно, соответствует алконостам и гамаюнам, посвящённые им заклинания традиционно стараются формировать из семи или из девяти членов.

Тем временем сужающиеся, поигрывающие колебания кончиков её пальцев наконец достигли – нет, не семи и не девяти, а всего лишь одного – единственного.

– Ты меня внимательно слушаешь? – подняла брови Гермиона. Голос её звучал столь сладко, что казалось, будто она вот – вот рассмеётся; ладонь же её меж тем принялась совершать размеренные поглаживающие движения. – Рон?

– Что?. .

Рон сглотнул слюну.

– А… – сообразил он. – Да – да. Очень.

– А мне так не кажется, – столь же сладко произнесла Гермиона. Пальчики её на мгновение сжались сильнее.

Чуть было не вынудив Рона Уизли застонать.

– Последние минуты, – медоточиво изрекла Гермиона, – я произношу такую нелепость и чепуху, за которую профессор Вектор не поставила бы мне даже единицы. Ты же не обращаешь на это ни малейшего внимания, из чего я делаю вывод, что твои мысли пребывают где – то далеко – далеко. Вопрос, где?

Гермиона с любопытством рассматривала его. Ладонь её, словно живя своей отдельной жизнью, продолжала периодически совершать неспешные порхающе – поглаживающие движения в районе брюк Рона; Рон же, ощущая, как его брюки готовы порваться изнутри, беспомощно сверлил глазами девчонку перед собой, которую – в такой момент невозможно было слукавить с собой – он всем своим существом хотел. Взгляд его почти помимо его воли упал вновь на едва прикрытые тонкой белой тканью бугорки плоти, воображение же нарисовало – или извлекло из запасников памяти? – вид Гермионы без оной.

– О чём ты фантазируешь, Рон, всё это время, что так отвлекает тебя от занятий? – сладко проговорила Грейнджер. – Я ведь знаю, что ты о чём – то фантазируешь. – Она облизнула губы; пальчики её на миг снова сжались на брюках Рона. – Чувствую.

Под загадочным взглядом её мерцающих глаз Рон ощутил себя чем – то вроде магловского завтрака быстрого приготовления.

Сказать?. .

Её это явно не удивит.

Но…

– О тебе.

Вначале Рон Уизли сам не осознал, кто произнёс эту хрипло прозвучавшую фразу. И лишь по вдруг засиявшим как две звезды глазам Гермионы понял, что фраза сия прозвучала из его уст.

– Так вот, значит, что не даёт тебе покоя, Рональд Уизли. – Гермиона вновь лениво провела кончиком языка по влажным губам. – И часто ты этим занимаешься? Фантазируешь обо мне?

Несколько мгновений Рон героически сражался со своим собственным голосовым аппаратом.

– Оч – чень.

Пальчики её совершили сызнова очередной сумасшедший кульбит, заключив некоторую часть Рона Уизли в сладкий плен неумолимых объятий.

– Тебе нравится делать при этом mак?

Глаза её вновь заблестели.

– Нравится? Или нет?

Рон ощутил, как кровь его прилила не только к низу живота, что было вполне естественно, но и к кончикам ушей.

– Д – да, – опустил голову он.

Гермиона с удовольствием рассмеялась.

– Какой ты смешной.

Его подруга склонила голову набок, глядя на Рона Уизли со странным заговорщицким выражением лица.

– Между прочим, – она на миг чуть прикусила губу, – мне давно хотелось понаблюдать, как мальчики делают это.

– Ты…

Рон недоговорил.

– Как это делают девочки, мне и без того превосходно известно. – Гермиона вновь рассмеялась, явно наслаждаясь его ошеломлённым видом.

Он, конечно же, отлично помнил развернувшуюся в библиотеке несколькими днями ранее сцену, но ещё не успел соотнести её в сознании с привычным образом Гермионы. В дневное время суток ему и вовсе хотелось выкинуть эту сцену из памяти, хотя она вновь и вновь являлась ему в томительно – сладкие часы ночных грёз.

– Так ты расскажешь мне, о чём конкретно ты фантазируешь, когда делаешь это, Рон Уизли? – Гермиона вновь возвратилась к оставленной было теме. – Судя по твоему признанию в частоте занятий этим, ты фантазировал на сей счёт не раз и не два. Тебе не кажется, что я, как твоя подруга, а также как та, кого эти фантазии касаются, имею некоторое право наконец узнать их содержание?

Где – то в глубине глаз Гермионы стояли смешинки. Черты лица её меж тем старательно приняли выражение, среднее между мольбой и укором.

Рон закрыл глаза.

– Если бы тебе стало от этого легче, Рон Уизли, я могла бы рассказать тебе о некоторых своих фантазиях, – пробился до его сознания сквозь полутьму опущенных век медоточивый голос Гермионы. Голос, от одних интонаций которого он чуть было не ощутил, как с ним происходит непоправимое, хотя пальцы подруги недвижно зависли на материи его брюк. – О том, что я мысленно представляю себе иногда, отходя ко сну в своей комнате, когда из всех одеяний на мне остаётся лишь тонкая ночная пижама. О тех грёзах, которыми я иногда распаляю себя, которые имеют мало общего с моими желаниями днём и зачастую вовсе даже немыслимы с точки зрения стыда и морали.

Гермиона говорила красиво, по – книжному. Этим она походила на привычную Гермиону Грейнджер, а вот содержанием своих слов и интонациями своего голоса – не походила ни на унцию.

– Иногда в этих грёзах участвуют люди, вызывающие у меня лишь отвращение в обыденной жизни, – неспешно проговорила она. – В ночных фантазиях же значение имеет лишь их внешность, а червоточинка зачастую только добавляет пикантности. К примеру, тот же Малфой…