Стасик вздрогнул, но, скованный страхом, обернулся не сразу — какое-то время он стоял, безропотно позволяя чужой руке по-хозяйски мять его округлости — попка его иногда рефлекторно сжималась, и тогда рука настойчиво пошлепывала по булочкам, как бы предлагая им вновь расслабиться. Это странное действо продолжалось с минуту, после чего Стасик, успокоив наконец сбившееся дыхание, нашел в себе храбрость обернуться и отойти на пару шагов.

Розенбом улыбался одновременно добродушно и похотливо. Вид его немного успокоил Стасика — ничего инфернального, опасного в моряке вроде бы не было — просто понтовый дядька, похожий на красиво стареющего рокера — серебрящаяся щетина, куртка, терракотовые кожаные штаны.

— Вы так сразу, с места в карьер… — выдавил наконец из себя Стасик непривычным голосом, — это вообще какая-то наглость! А если я пришел сказать, что отказываюсь? Вы небось думаете, что я из этих… А я ведь вообще не такой. Просто деньги сейчас очень нужны.

— Пришел сказать, что отказываешься, а сам встал и попку призывно выпятил? — улыбка Розенбома обнажила крепкие кривые зубы.

— Я не выпячивал… — покраснел Стасик, — я, может, всегда так стою. И разве под курткой попу видно?..

— Всегда так стоишь? С оттопыренной… попочкой? — правая бровь Розенбома выгнулась коромыслом. Последнее значительно слово прозвучало после долгой, наэлектризованной паузы.

— Да, — ответил Стасик, понимая, что мелет какую-то чушь и оттого еще больше смущаясь и путаясь, — когда, конечно, можно на что-то опереться…

— Может и правда, мне просто показалось? — продолжал странную игру Розенбом, — Встань-ка так еще разок.

Стасик повиновался и облокотился на парапет, попутно подумав, что отвернувшись, спрячет наконец свои раскаленные щечки.

— Ну нет, ты стоял не так… — с наигранным разочарованием протянул Розенбом.

— Та-а-ак… — возразил Стасик.

— Нет, не так, — отрезал Розенбом, — сам ведь знаешь, и сам зачем-то обманываешь. Встань как следует.

Дальнейшее действие исполнило себя само, как-то помимо стасиковой воли. Стасик с испугом наблюдал, как тело его полностью перенесло вес на упершиеся в парапет локти и прогнуло спину так, что попа максимально выпятилась, а нижняя часть булок вылезла из-под задравшейся куртки. Задыхаясь от стыда, Стасик вдруг снова ощутил то пошлое и восхитительное чувство.

— Умничка, — хрипло мурлыкнул Розенбом, тут же забравшись под куртку и продолжив своё исследование нежнокожих стасиковых прелестей, — Ну конечно, ты не такой. С «такими» мне вообще не интересно… А сам я разве такой?..

Он мял зад так азартно, по-молодому, с таким наслаждением проминал через тонкую джинсовую ткань молочный жирок оттопыренных стасиковых батонов, мелко шлепал по ним, сжимал их по очереди в горячей горсти, что Стасик приоткрыл рот, глубоко задышал и почувствовал, что подвыветрившееся было опьянение, кажется, получило второе дыхание — тополя вокруг стали покачиваться, а мерцание отражавшихся в реке огней потекло под его длинные, подрагивающие ресницы, расплавляя стасиков страх в своем тёплом, переливающемся золоте.

— Вы что такое там делаете… — прошептал он, раскалываемый желанием убежать, не оглядываясь и желанием выпятить попу еще бесстыдней.

— Лапаю твою охуительную попульку, — хмыкнул моряк.

— Я совсем-совсем не такой… — прошептал Стасик и локти его медленно поехали в стороны, отчего зад оттопырился еще круче, упершись в довольную таким раскладом лапу Розенбома.

— То, что «не такой» — это ведь легко проверяется…

— Как? — обернулся Стасик, забыв про свои наливные щечки.

— По тугости, — улыбнулся Розенбом, приобнимая его и просовывая руку в карман кожаной куртки.

Ноготь большого пальца чувствительно царапнул задний проход, Стасик рефлекторно сжал попку, отчего боль стала еще сильней, Стастик айайайкнул и вывинтился из розенбомовых объятий, дернувшись, как карась, соскочивший с крючка.

— Всё-всё-всё, — скользя по парапету взволнованной попой, запричитал Стасик, — пошутил я, пошутил, денежки я верну, это совсем ведь ничего страшного, правда?..

Он бултыхнулся в сторону от набережной, к огням — там маячили прохожие и откровенный разговор вперемешку со щупаньем вряд ли мог быть продолжен, но Розенбом несколькими молодецкими шагами подрезал его и вновь прижал к еще не остывшему от вечернего солнца граниту.

— Реально первый раз, да? — с сочувственным интересом спросил он.

— Да, — прошептал Стасик, схлопывая реснички, — простите, мне домой уже надо…

— Даже сам себя в попку никогда не тешил?.. — Розенбом магнитил Стасика взглядом, но тот, учащенно моргая, решил вдруг изучить свои кроссовки.

— Не тешил, — повторил за ним Стасик, наконец подняв глаза и даже чуть улыбнувшись этому олдскульному словцу, — Зачем мне это? Я вообще девочек люблю…

— Дак я тоже по бабам, — подхватил Розенбом и приобнял Стасика за плечо, — Тебе какие нравятся — сисястые и жопастые?

— Си…сястые, — выдавил Стасик и окончательно зарделся.

— А мне… — прохрипел Розенбом, приобнимая Стасика всё ухватистей и Стасик уже приготовился выслушать тираду о привлекательности жопастых баб, но мысль Розенбома неожиданно свернула вбок — а мне даже нравится, что ты такой… стыдливенький. На девок, значит, спустил все денежки, а теперь на мели? Так-то ты не такой, но тут уж больно выгодное предложение?

Стасик мелко закивал, чувствуя не вполне понятное облегчение.

— Девки — они кого хошь доведут до цугундера, — прямо в ушко Стасику пропел Розенбом, — У родителей просить западло — ты же правильный мужик, добытчик…

Стасик с благодарностью посмотрел на моряка, продолжая согласно кивать.

— А тут можно честно заработать… Просто непривычно немного, верно?

Стасик вздохнул и снова отвел глаза.

— Да и я, дуремар, сразу как шлюху портовую стал тебя мацать, не смог удержаться… — рука Розенбома сползла со стасикова плеча и, аккуратно скользнув по бочку, нырнула в карман куртки, — а всё почему, знаешь?

— Почему?.. — шепнул Стасик.

— Слишком уж сладкая у тебя популька…

Это детское слово прозвучало уже во второй раз. Первый раз оно будто царапнуло воздух своей неуместностью в разговоре двух мужчин, но сейчас Стасик принял его, принял даже с благодарностью — хотя девушки, бывало, и именовали части его тела разными умильными словечками, но Стасик улавливал в этом оттенок иронии, который всё портил. Розенбом же говорил от души, искренне кайфуя… даже восхищаясь. Стасик смежил ресницы. Подушечка пальца Розенбома завибрировала на его дырке, размазывая по ней что-то скользкое. Моряк не спешил — он спокойно намурлыкивал какую-то неизвестную мелодию и едва заметно работал рукой. Перед внутренним взором Стасика вдруг всплыл дачный августовский вечер — низкое медовое солнце, он сидит у окошка, а залетевший в комнату дурак-молылек еле слышно бьется лимонными крылышками в треснувшее стекло. В воздухе разлито теплое ленивое счастье… Странно, подумал Стасик, как быстро этот мужлан сумел переключиться на режим нежности… Впрочем, мысли его были путаны. «Это пиздец и надо поскорей уябывать» толкалась вместе с «Нормальные пацаны не кидают» и с «А классно у него сейчас получается». В конце концов две последних объединились и пинками прогнали первую. Стасик лег грудью на парапет и, прогнув поясницу, вытаращил попку.

Розенбом издал нечленораздельный звук, который можно было охарактеризовать как восторженное урчание.

— Хорошо попочке? — поинтересовался он, и Стасик услышал, как Розенбом сглотнул слюну, дернув поросшим седеющими волосами кадыком, — рука стерильная, ты не бойсь…

— Приятненько, — прожурчал Стасик, — а вам что, попы нравятся, да?..

— Нравятся? — хмыкнул Розенбом, — Да я охуеваю с них! Ты расслабь попусю, красавчик…

Стасик снова подивился, как моряк миксует в своей речи матерщину с нежнятиной и повиновался — расслабил свой защекотанный тугой розан, после чего палец Розенбома сумел проникнуть в Стасика на пол фаланги. Ощущение было необычным — сладким и пугающим.

— Ох блядь, — вырвалось у Розенбома, — тугенький ты мой…

Он осторожно стал проминать круговыми движениями вход в тоннель, ввинчиваясь внутрь по скользкому прохладному желе — Стасик почему-то подумал, что это малиновое, его любимое — он частенько покупал его себе и съедал сразу же, чтобы не оставлять в их общем с Серёгой холодильнике (тот не брал чужого, но поиздеваться над малышом-сладкоежкой мог бы, а Стасик этого не любил) и рефлекторно облизнулся.

— А если… — выдохнул он, чувствуя, как палец пробирается всё глубже и глубже, исследуя нежнейшие, тщательно промытые стеночки, — а если нас сейчас засекут… и вообще… всё так странно… ааах.

— До смерти засекут? — хохотнул Розенбом, вштырив наконец палец полностью — он уперся во что-то такое чувствительное, что Стасик вынужден был повторить свой ааах в более высокой тональности, — не бзди, красавчик, дядя Паша в обиду не даст, всё продумано…

Розенбомов палец блуждал наощупь, как вор рыщет в чужой квартире — не включая свет, чтобы не выдать себя, пытаясь найти самое ценное. Блуждал, пощекатывая, пока не нащупал в Стасике нечто, махонькую площадочку, малейший контакт с которой вдруг превратил капельки влаги, сочившиеся из упершего в стенку гульфика писюна в тоненькую, но непрерывную струйку. Стасик хватил воздуха ртом, да так и оставил рот открытым. Глаза его закатились, будто он попопытался увидеть, что за мысли сейчас шарятся в его мозгу. Мыслей не было, их успешно вытеснили ощущения. Стасику вдруг показалось, что тот пятачок, который нежнейше щупал Розенбом, то есть уже дядя Паша — это и есть настоящий Стасик, а вся его двадцатитрехлетняя смазливая тушка — лишь необходимое к нему дополнение.

— Нравится? — довольно хмыкнул Розенбом.

— Мамма, — прошелестел Стасик.

—. ..А карасей здесь никогда и не было, — раздался вдруг на спиной чужой пьяный голос, становясь всё громче, — только мелкий лещ и только на мотыля — это я вам, мужики, красным карандашом подчёркиваю!

Стасик вздрогнул и попытался отстраниться от моряка, но тот не позволил, уверенно держа палец в мгновенно сжавшемся отверстии.

— Ну, как ловится? — нараспев поинтересовался поддатый рыбачок, аккомпанируя себе многодневным перегаром, — Только не говорите, что рассчитывали на карасей, их тут, мужики, отродясь не было, вот зуб свой серебряный даю вам, сам доктор Зильберштейн в семьдесят восьмом году мне ставил!

В животе Стасика предательски заурчало.

— Рыба любит тишину, — с нажимом произнес Розенбом.

— Понял-понял-понял, — протарахтел рыбачок, — желаю всяческих удач, решенья жизненных задач, и счастливейших встреч, и…

Сумел ли он подобрать следующую рифму, Стасик не узнал, так как мужик исчез так же резко, как и появился. А вот поклокатывающий живот остался и бульки эти спускались всё ниже и ниже… Стасик почувствовал, что сейчас он, кажется, опозорится. Если бы щеки могли светиться, то прохожие с противоположного берега увидели бы два красных семафорчика.

— Мне тут надо… — пролепетал Стасик, — попке надо кое-что…

Розенбом аккуратно вывинтил палец, но не отошел, лишь смазал сомкнувшуюся дырку новой порцией малинового желе. Стасик затылком чувствовал, как он нахально лыбится.

— Давай, малыш, не стесняйся, — доверительно прошептал он.

Стасик из последних сил сжимал дырочку.

— Это ведь неприлично, я бы предпочел… — пробормотал он и хотел было сделать шаг в сторону, но дырка не удержалась — она резко раскрылась, и, дребезжа, выпустила из себя струю пошлого, горячего воздуха. Розенбом, уличив момент, ловко вкрутил в нее большой палец, прихватив оставшимися четырьмя вспотевшие стасиковы яички.

— Ну что, сученыш, — ухмыльнулся Розенбом, притягивая к себе Стасика, — Знакомиться будем?