В понедельник Иван предпринял последнюю попытку уйти от судьбы. На работу он уходил первым, Маша провожала его с таким видом, будто едет он не в свою контору, а на войну, из ванной высунулась, с мордочкой в зубной пасте, Ларка, и, увидев сцену, тоже чуть не заплакала. Обе дамы явно ждали, что Иван скажет хоть что-нибудь про будущее, но он, чувствуя себя распоследней скотиною, так и не смог выдавить из себя на эту тему ничего, отделавшись двумя-тремя общими, незначащими фразами.

Хватило его почти до обеда. Убедившись, что не в состоянии толком заниматься чем бы то ни было, он, наплевав на присутствие им же вызванных в кабинет подчиненных, со злостью взял со стола мобильник и набрал номер.

После долгого ожидания в трубке раздался Машин голос, показавшийся ему почти незнакомым. За два дня, что они провели вместе, он успел забыть, что этот голос может быть и таким, — чужим, жестким, подчеркнуто спокойным.

— Слушаю.

— Маша, — он сглотнул вдруг набежавшую слюну, — это я…

После секундного молчания в трубке раздался невнятный звук, и вдруг в той, далекой комнате, где была сейчас Маша, наступила тишина.

— Д…да…

— Маша, мы где сегодня обедаем?

Еще пауза, и голос уже справившейся с минутной слабостью Маши:

— Ты до трех свободен?

— Вроде ничего особо срочного.

— Тогда давай дома?

— Договорились, Машенька. В два буду дома. Целую, милая!

Он сбросил соединение и, чувствуя, как физиономия расплывается в улыбке счастливейшего из идиотов, обвел глазами сидящих за столом людей. Въевшиеся в мозг привычки управленца заставили, было, привычно вычислять, кто как отреагировал на новость под названием «Шеф, кажется, женился». С удовольствием послав привычки к чертовой матери, аккуратно положил аппарат на стол, вскинул вверх кулак, резко бросил его вниз, рявкнул: «Йес!», выдохнул, еще раз обвел подчиненных взглядом: «А не сказать ли им: «Все свободны!», еще секунду подумал, ограничился многозначительным: «Вот так, господа!», и вернулся к обсуждавшемуся делу. Теперь оно пошло, и, что называется, со свистом.

Одним из последствий этого его выступления стало сначала некоторое снижение, а потом чувствительное повышение производительности и качества труда лучшей половины его персонала.

За те годы, что он ходил в холостяках, в конторе образовался целый слой дам, озабоченных не столько работой, сколько презентацией себя завидному жениху. Направить, как учил Клаузевиц, сексуальную энергию солдат в угодное службе русло Ивану удавалось не всегда, а посему в этой части коллектива, ехидно называемой его замом, умнейшим человеком с соответствующей фамилией, «курятником», периодически возникали вполне бабского свойства склоки, работе никак не способствующие. Примерно месяца два после его широковещательного сообщения дамы еще питали какие-то надежды, а потом кто-то из них всерьез занялся работой, кто-то, утратив всякие стимулы не только к труду, но и к пребыванию в фирме вообще, уволился сам или был изгнан, и атмосфера нетрудового соперничества как бы сама собой сошла на нет. Конечно, не навсегда, но, как надеялся Иван, надолго.

В два часа, подъехав к Машиному дому, Иван остановил машину и посмотрел на знакомые окна. «Черт, Ванька, куда ты лезешь? Две половозрелые голые бабы в одной квартире. Ну, с Машкой будет проще, мы с ней и впрямь, как две половинки, сошлись почти совсем без зазора, притремся… С Ларкой… Черт его знает. Будь она на месте Маши, да убери разницу в поколение, было бы так же, кажется… Но две! Мало тебе бабского коллектива на работе, так еще и дома, добровольно, туда же лезешь. Великий Укротитель Женщин, блин… Ведь заебут. Мозг как минимум… Да и черт с ним, с мозгом. Разберемся, они, обе, того стоят, хоть вместе, хоть по отдельности… И Машка с Ларкой умницы, помогут… Наверное».

Засмеявшись, он загнал машину в общий ряд, вышел и решительно захлопнул дверцу.

С Машей, как он и предполагал, все оказалось просто. Зайдя в прихожую, он снял куртку, пиджак и гастук, сел за стол в кухне. Маша, в деловых блузке и юбке под фартуком, — не тем, эротичным, а самым обыкновенным, надежно защищающим одежду от неизбежных кухонных случайностей, — налила ему и себе вчерашнего супа, трудясь ложкой, принялась рассказывать о работе, он послушал, покивал, что-то посоветовал, немножко рассказал о своем. К слову, — речь зашла о проблемах с недвижимостью у одного из Машиных клиентов, — между делом спросил: «А что с моим коттеджем будем делать? Может, переберемся туда?», Маша пожала плечами: «Зачем? Нам троим и здесь места хватает, а там такая хоромина, возни не оберешься. Давай пока оставим для представительства», он кивнул, и разговор вернулся в прежнее русло.

Когда они, собираясь уходить, одевались в коридоре, Маша залезла в ящичек, выудила оттуда комплект ключей, со словами «Не забудь!» сунула их Ивану в карман куртки и, почти неуловимо, ехидно показала ему язык. Если бы не этот, единственный, момент, то ощущение предельной банальности происходящего у Ивана было бы полным. Такого у него никогда не было не только с бывшей женой, но даже, кажется, и с родителями: будто прожили вместе лет двадцать, полный, исчерпывающий душевный комфорт. ..

Вечером, уехав с работы много раньше обычного, он по дороге заскочил в показавшийся ему совсем чужим, как гостиничный номер, коттедж, покидал в большую спортивную сумку вещи на первое время, вышел на улицу, оглянулся, хмыкнул задумчиво…

И сел за руль в полной уверенности, что только сейчас он действительно едет домой.

Открыв дверь своим ключом, он обнаружил Машу на кухне, одетую в тот же самый, что и в обед, фартук, только теперь он прикрывал не официальный костюм, а куда как более для него привлекательное Машино обнаженное тело. Вид сзади при этом у Маши был весьма интересным. Повесив куртку на крючок и сняв туфли, он подкрался к весело косящейся на него через плечо женщине, ухватил ее обеими руками за низ аппетитных булочек и чуть раздвинул пальцами щелку под ними. Но там было сухо, да и в ответном Машином движении навстречу он не уловил ничего, кроме ласки. Подставив ему щеку для поцелуя, она сказала: «Иди мойся, сейчас будем ужинать».

Не торопясь, он разделся в теперь уже их с Машей спальне и встал под душ.

Лариска, придя с танцев домой через пятнадцать минут после Ивана, то ли слегка нарушила идиллию первого семейного вечера, то ли, наоборот, придала ей дополнительный, слегка пикантный аромат. Увидев в прихожей знакомые куртку и туфли, а потом и сумку, она, даже не спросив ничего у мамы, с восторженными воплями бросилась разыскивать дядю Ваню по квартире, и, обнаружив искомое под душем, попыталась повиснуть у него на шее как есть, в одежде. Ивану хоть и с трудом, но удалось слегка притормозить ее порыв, что ничуть не умерило ее энтузиазма: поставив, кажется, мировой рекорд по скорости раздевания, она одним прыжком оказалась таки у дяди Вани на шее и, прижавшись к нему всем телом, замерла, мурлыкая, как молоденькая кошечка.

Поглаживая девушку по густым волосам, Иван про себя ухмыльнулся: «Все играет. Ну, пусть ее». Тут Лариска подняла голову и, выгнувшись, чуть отстранила от его груди верх тела, в результате прижавшись к нему низом еще крепче. Уставилась в глаза:

— Дядь Вань… А вы… Навсегда?

Вдруг чуть смутившись, Иван засмеялся: «Ну что ты, Ларка! Все мы смертны…», Лариска слегка надула губки, и он, торопливо притянув к себе ее голову, прикоснулся губами ко лбу:

— Если мама не выгонит, да. Только… Маме этого не говори, ладно?

Теперь уже он заглянул ей во вдруг ставшие хитрыми глаза. Лариска, потянувшись губами к его уху, смешливо, по слогам прошептала: «Не скажу!», и облапила его теперь уже вокруг талии, замурлыкала опять, отклячила попку и, покачивая ей, принялась тереться щекой о его грудь. Иван в очередной раз прислушался к своему приятелю: нет, Лариску он за бабу явно не держит. Или Машка вчера его выдоила досуха, на неделю вперед?

«Скорее, все же потому, что чувствует Ларкину игру. Как любая девка в этом возрасте, крыска учится обращаться со своими чарами, пробует их на всех, кого может достать, особенно на тех, кого считает безопасным, а меня она, похоже, таким считает… Кокетничать со мной сиськами в вырезе платья ей невозможно, вот и пробует на мне сразу чуть не ядерную бомбу. Не дамся, так погоди, еще пососать возьмется… Лучше бы ее отцепить сейчас, от греха».

Иван шумно принюхался: сквозь тонкий запах дезодоранта от Ларискиного тела пробивался едва ощутимый дух спортивной раздевалки.

— Ларка! Ты с танцев, да? Вспотела, маленькая?

— Умгуммм… Дядь Вань, вы правда навсегда?

— Да правда, правда, — он, засмеявшись, шлепнул ее по выставленной филейной части. – Отцепись, пахучая! Хочешь, помою?

— Ой! Очень-очень!

Через пять минут Маша зашла в ванную, выпучила глаза от удивления и сразу же тихонько засмеялась. Лариска, стоя в позе, очень напоминавшей ту, в которой сама Маша намедни в этой же комнате принимала в себя Ивана, сквозь шум льющейся из душа прямо над ее ухом воды рассказывала то ли Ивану, то ли кафельной стенке перед ее носом, что сегодня было на тренировке, а сам Иван, сидя на корточках почти что между ее раздвинутыми ногами, с деловым видом намыливал Ларискины ляжки, плотно придерживая одной рукой девицу за живот и периодически ей поддакивая. Услышав Машин смех, он обернулся и, не прерывая работы, сделал мученический вид: не виноватый я, она сама пришла! Маша с грозным видом вытянула шею, пытаясь заглянуть к нему в пах, Иван с готовностью повернулся и раздвинул колени: смотри, милая, и в мыслях не грешен!

Вполне, судя по выражению лица, удовлетворенная результатами проверки, Маша захихикала уже чуть не в голос, замахала руками: да верю я, верю! Иван кивнул и тут же, воровато на нее оглядываясь, запустил руку с губкой в Ларискину промежность. Ощутив там нечто приятное, Лариска, запнувшись лишь на секунду, но не прекратив трепаться, с готовностью раздвинула пошире и согнула ноги, подставляя под Иванову руку свой интим, и он с преувеличенным усердием принялся его намыливать.

Постояв еще пару минут, Маша шутливо плюнула, развернулась и ушла. Вернулась минут через десять, с порога критически осмотрела картинку: Лариска, уже мычащая что-то нечленораздельное, стояла теперь к Ивану лицом, расслабленные руки вдоль тела, голова в полупрозрачном беретике закинута вверх, глаза закрыты, на губах блаженная улыбка, соски аж черные и торчат столбиками, а рядом стоит Иван и ладонью уже, наверное, в десятый раз смывает с нее давно несуществующую пену.

Иван, не отрываясь от своего приятного занятия, улыбнулся ей, она ответила чуть задумчивой улыбкой, недолго помолчала, явно одобрительно рассматривая происходящее. Потом вздохнула и, с трудом оторвав плечо от косяка, повысила голос так, чтобы ее услышали оба:

— Эй, «любовнички»! Ужинать будем? Остынет!

Иван кивнул и, шлепнув напоследок Лариску по попке, выключил воду. Потянулся за полотенцем, уже привычно обернул им девицу, закрепил его над сиськами, убрал руки, и только после этого Лариска, выдохнув и недовольно замычав, изволила открыть глаза. Уперлась взглядом в мать, стоящую у косяка с руками, сложенными на фартуке под грудью, сказала ей «Пффф!», с некоторым трудом вылезла из ванны на коврик, обняла маму, чмокнула куда-то в ухо, потом протянула руку назад, к вылезшему следом за ней Ивану и притянула его к ним. Тихонько прошептала:

— Кааааайф… Мам, ты так не можешь… И… спасибо вам обоим, хорошие вы у меня…

Маша, хихикнув, открыла рот, явно собираясь спросить: «Мне-то за что?», но Иван закрыл его поцелуем, внимательно посмотрев ей в глаза. «За то, что доверяешь обоим», подумал он, и Маша, кажется, прочитала его мысль.

После ужина Ивана разморило, и он расслабленно откинулся на спинку дивана. Женщины, сидевшие по его сторонам, о чем-то болтали, он не прислушивался к смыслу, воспринимая звук, как нечто природное, и незаметно задремал, уронив голову на грудь. Проснулся оттого, что к его плечам с двух сторон прижались теплые, мягкие груди, а к щекам – чуть влажные губы.

Довольную улыбку он сдержать до конца не смог, но глаз не открыл. Тогда с одной стороны раздался ехидный шепот: «Мам, смотри: притворяется!», с другой стороны веселое «Ага!», и по его телу, сверху вниз, заскользили, щекоча, десять остреньких коготков: пяток Машиных – чуть ласковее, пять Ларискиных – чуть жестче.

Он сдерживался, пока мог, уж больно забавно было ему узнать, нырнут ли коготки под полотенце, так и оставшееся лежать на его бедрах после душа, и если нырнут, то все, или только Машины, и, главное, что они там будут делать. Но коготки остановились, чуть-чуть не дойдя до тряпки, секунду постояли на месте и вдруг дружно ущипнули его за складку на животе.

Дурашливо ойкнув, он открыл глаза, притянул женщин к себе, чмокнул сначала Ларку, потом Машу и, отпустив, потянулся. Глянул на часы:

— Десять… Как быстро время идет… Ну че, Маш, спать?

Маша потянулась следом, выгнувшись всем телом вверх, и зевнула:

— Ага, пошли… Денек был…

Он покосился на нее, улыбнулся понимающе и чуть виновато: «Да, подруга, до обеда я мог бы тебе нервы и не трепать», встал и протянул руку.

Провожаемые ехидным Ларискиным пожеланием «Хорошей ночи!», они ушли в спальню.