Начиналось это так или иначе. Иногда на улице равнодушные прохожие могли заметить чёрный мерс, тормозящий около девчушки. Ей говорили что – то, брали ее за руки и сажали в него. Он тут же отъезжал. Иногда же в аэропорту Шереметьево с какого – либо рейса спускалась группа людей – двое – трое мужчин и две – три молоденькие девочки. Их встречали на выходе с самолёта, сажали на спецмашину и увозили. Были ещё школы, где молодые люди вида телохранителей договаривались о чём – то с директором – затем ожидали стайку девчат у микробуса с распахнутой дверью. Наверное, что – то происходило и у вокзалов, и в гостиницах, и просто в подъездах больших жилых домов, где тусуется молодежь. Одно было ясно: источники товара – неисчерпаемы. И многие задействованы.

Иногда же можно было видеть, как богато и несколько безвкусно разукрашенная альфа – ромео заезжала в закоулки, туда, где тусуется свежее мясо из деревень – если его можно считать свежим – сравнительно свежее для Москвы, во всяком случае. Вслед за знаком продрогшей девчонки на обочине парни, охраняющие девчат, становились навытяжку. В заброшенных дворах, где в нескольких автобусах ютились девчата, ожидая клиента, раздавался радостный клич: «А ну, выходи! Стройся! С большой грудью – направо! С хорошим характером – налево! Красавицы – вперёд! Малолетки – в первый ряд!»

И тогда из машины выходил среднего роста господин, несколько стушёванный, как бы вне фокуса, размытый, в огромных роговых очках. Одетый в тёмное, не неряшливо, но скромно. Он подходил к девчонкам и рассматривал их, заговаривал с ними, трогал их за грудь или приказывал обнажить её на морозе. «Ну и что? А ну делай, чё тебе говорят!», разорялись мамки, если девочка выказывала сопротивление. Он отбирал, в конце концов, штук шесть. Всегда отбирал, даже если товар был не самый самый. Затем он садился с ними со всеми обратно в машину, платил за них и отъезжал. Странно, как они там умещались все – в спортивной тачке. Но умещались. Ложились штабелями, друг на дружку. Всегда торговался. Принципиально. «Ты смотри какой товар!», канючили мамки. «Я – оптом беру», веско говорил господин. «Двадцать за штуку – красная цена. » «Ну хоть тридцать!» «Ну так и быть, двадцать пять. » И они отъезжали.

Замок его находился на Воробьёвых Горах, красивый, старообразный, а между тем – очень современный: этажа четыре под землёй. Ходили слухи, что держит он Школу для Умирающих Девчат, но как никто из этой школы никогда не выбирался живьём – слухи только и были. Может, сам он их и распространял – или его прислужники.

А было вот как: выходил он в зал – большой, тёмно синий, в котором было много матов, был бассейн, джакузи, были всякие гимнастические приспособления на стенах и потолках – но запаха пыльных матов не было – становился в центре, и впускали девчат. Он сам решал – скольких сразу. Часто впускали штук двадцать, а остальные ждали за дверью, чтобы пополнить поголовье в любой момент, если надо. Под стенами стояло несколько кунаков, с висячими хуями – такова была форма одежды, чтоб хуй свободен был – стояли и молчали. Сам он был гол как сокол – это только наружу выходя, облачался он в какое – то подобие сутаны. Девчат впускали тоже сразу голенькими – он не признавал сексуальности одежды. «Чего зря время терять?» Говорил. «Я мяса хочу. И по возможности – сразу».

Девчата были разные. Обычно было штук пять – десять вообще неподготовленных – свежачок, так сказать – и столько же тех, кого уже дрессировали – обучили чего ожидать, что делать. Или которые уже присутствовали на предыдущих сеансах – но только как фон, поэтому и выжили. Неновичков, в прямом смысле слова, было мало: скапливалась периодически группка, девчат этак до сорока, разного возраста, которых хозяин как бы любил: кончал в них, не мучил, не убивал. И их убивал или замучивал до смерти, однако не всех же успевал. Некоторые жили уже здесь годами. Вот они и знали, чего ожидать. И если умными были, старались ему не попасться на путь. Хотя это и было трудно, так как поступал он с мясом совершенно алогично.

Вот, скажем, девчонка, двенадцати лет. Как стоит она в ряду двадцати, а он проходит мимо и шарит глазами по ряду – заметил её. Выделил. Казалось бы – красивая, хоть и молоденькая, а с грудкой уже сложившейся, довольно крупной для её лет, ему бы её холить и лелеять – ан нет: вытащит и сразу: «Ты сегодня будешь пособием по обучению. » И берёт нож. Остальные девчата смотрят. А он тащит её на Лобное место – был такой медный кругляк в зале, там, где, если представить, что зал – это биллиардный стол – биток ставят – поставит её там, поднимет двумя пальцами за сосок и обращается к другим: «У вас выбора нет. Если не повинуетесь – смерть. Если повинуетесь – тоже смерть. И логики тут никакой нет. Прошу забыть о попытках смухлевать. Сфилонить. Единственная логика – моя страсть. Я вам сейчас её покажу. Я очень люблю отрезать девочкам сосочки. » И берёт кривой, острейший нож, а девчонку за сосочек: хрясть – и сосочек у него в пальцах остался. Снизу вверх – одним махом отсёк. Она оседает, из ранки кровь. Встать! Орёт он, и она вскакивает, плача. «За то, что осмелилась без приказания сесть – грудку давай. » Она дрожит, как осиновый лист. Слышно и видно, как мочится под себя и обсирается. А он, улыбаясь, берёт её за грудку – другую, нетронутую ещё. Нож под грудку – и плавным серпообразным движением – вырезает. Самое удивительное – что крови мало идёт. Не фонтанирует кровь – просто вместо грудки красное пятно появляется и набухать начинает. И большими каплями вниз, на медь капать. А он берёт сосок отрезанный, подзывает другую пальцем – та бежит, знает уже, что нельзя не соответствовать – «Разжуй и проглоти», говорит. И в рот ей сосочек закладывает. Та и жуёт, счастливая, что не грудку он ей в рот засунул. Но другой не повезло – так же подзывает пальцем – и на лицо нахлобучивает грудку: «Сьешь! Подать шампанского!» Вот шампанским они и запивают. Безгрудая же уже упала, естественно, давно – не выдержала. «Выбросьте её» – он приказывает: «На кухню её! На котлеты для моих гостий. » Так вот что они едят!

И тут он ловит чей – то взгляд: «А ну, иди сюда!» Та подходит. «Упрямый у тебя, красивый взгляд! Непришибленный!» Та молчит, потупившись. «Тебя когда – нибудь сучком ебали?» Она поднимает глаза, смотрит, ничего не говорит. «Насадите её на сучок!» Приказывает. «Это всем вам в назидание» – сообщает. «Чтобы знали, как это бывает. И как с вами будет. »

Кунаки подходят. Берут сразу же слабеющую девушку под мышки. Осторожно, чтобы в кале от предыдущей жертвы не оступиться, подтаскивают некий механизм – перекладина, а внизу сучок. Довольно длинный – чуть длиннее метра. Девушку насаживают пиздой на сучок. Один из кунаков примеряется, чтоб правильно село. «Вошло?» Спрашивает (опытные уже знают, что будет, а зелень в первый раз, ещё не понимает. Девушка тоже новенькая – не знает, а то бы уже потеряла сознание, или бороться пыталась бы). «Вошло», отвечает она тихо, еле слышно. «На ногах стоишь?» «Стою. » Ноги её раскоряченные, стоит упираясь на них, только чуть – чуть усадили её на кончик сучка. Тяжёлые руки ей на плечи положили – не встать. «Вот так и стой. » И руки её к перекладине привязывают, близко к плечам. А перекладина – на уровне груди. То есть встать она уже не может. Сколько простоит – простоит, а как ноги подогнутся – только глубже на сучок усядется. Это хозяина собственное изобретение. Любит он его – девчат на колышек сажать. И стоит девчонка, вся вспотела, а стоит. Попой двинуть пытается, только не так уж неглубоко на сучок насажена, чтобы выскользнуть. А сучок – в конце сантиметра три в диаметре, а у основания – аж сантиметров десять. «Сколько же мне так стоять?» Спрашивает, ещё не поняв. «А пока не устанешь», отвечает хозяин. И по его взгляду поняв, что можно и нужно смеяться, кунаки гогочут. А за ними – самые смелые из девчат.

Он подходит к ней, смотрит. Проверяет, как пиздочка на сучке сидит. И тут – только тут! Кончик его хуя чуть – чуть приподнимается. Он облизывает тонкие губы – и впервые за вечер притрагивается к женскому телу (не считая отрезанных грудок). Гладит её руки, привязанные у предплечья к перекладине. Закуривает. Глубоко затягивается и подносит горящую сигарету к её соску. Она орёт, трясёт грудью, отдёргивается – ноги её не выдерживают напряжения, и она ощутимо спускается вниз, на сучок. Вновь орёт дико, резко вскакивает. Перекладина дрожит, но держит. Он смеётся, опять огонёчек подводит – к другому соску. Девчатам видно – огонёк к ней даже не прикасается – а ей уж кажется – вновь мучение будет – она орёт, ноги не выдерживают, она вновь вниз сигает – на сей раз сантиметров на пятнадцать хороших. И тут же вскакивает. Ноги же мои свободны! Думает. Надо их передвинуть! По – другому стать! Передвигает. Но не выдерживает – теряет равновесие и сваливается на колени. Хорошо ещё, что на колени – хоть сучок уж в ней на сорок сантиметров, но ещё не убил. Уже разорвал пизду, пожалуй – кровь пошла снизу, видно. Она теряет сознание, но не настолько, чтобы полностью осесть. «За что, за что?» Причитает. Что – то шепчет безмолвно. От её тела как бы пар поднимается – от напряжения. Кунаки окатывают её холодной водой из – под шланга, которым нечистоты с Лобного места смывают. Она закашлялась, вода ей в горло попала.

Он её всё рассматривает. Не наскучила она ему ещё. Она ловит его взгляд, взглядом непонимающего дикого зверя вопрошает: «За что ты меня так? Я ведь красива, можно было бы меня любить!» «А зачем?» Пожимает он плечами на её безмолвный вопрос. «Вас много. » И чувствует, что хуй его ещё немножко приподнялся. Подзывает пальцем следующую. «Соси. » Она, радостная, что всё так просто, берёт его в рот. Он её ставит около той, на шесте, и шипит следующей – «Яйца лижи!» Та подбегает, ложится вниз, на спину, на локтях приподнимается – видно, дрессировали – лижет яйца и промежность. А он руками трогает грудки той, на сучке. И вдруг наклоняется, берёт её голову и целует её в губы. И в зрачки ей смотрит долгим взглядом. Смотрит, видно, как жизнь всё ещё теплится. От напряжения и от этого его взгляда, наверное, девушка наконец, впервые за все испытания! – обосралась и описалась. Смесь эта, плюс кровь, течёт по сучку, который теперь больше трети уже в ней. Но на коленях стоять проще – дольше можно простоять, хоть и раненной. И тут он чувствует, что хочется ему пописать. Те, что поопытнее, знают, что это его самое большое физическое удовольствие. Намного большее, чем просто кончить: кончаешь за минуту, а писая можно чувствовать тот же эффект в течени нескольких минут, если только хуй возбуждён.

Он вытаскивает кончик изо рта соски и подносит его ко рту девушки на сучке: «Открой рот». Она не понимает. «Открой рот, сучка – у тебя есть ещё шанс пососать мне хуй, пока не умрёшь». Она открывает рот, оторопело. Он входит туда. Подзывает соску свою и ставит её около: «Лови кончик, как только вытащу», – приказывает. Той, что лижет яйца и промежность, приказывает: «Лижи старательнее». И подзывает ещё одно мясо: «А ты, сучечка, обнимай мою спину сзади, и ласкай грудями и руками всё тело». «А ты приготовься» – приказывает той, что на сучке: «Я сейчас писать в тебя буду. Рот пошире держи. Сосать сейчас не надо. Буть готова заглатывать. » И вскоре, сосредоточившись, начинает писать ей в рот. Та захлёбывается, пытается вырваться, пожалуй, даже кусает ему хуй – но он просто держит её за скулы и продолжает писать ей в рот, пока взгляд у неё не затуманивается и, впервые с начала вечера, не затухает совсем. Его моча выливается из её рта вниз по подбородку, между грудями, по животу, к пизде и дальше по сучку. Тут он отбрасывает её голову и притягивает к себе головку новенькой: «Ну вот, наконец – то перестала глядеть», говорит с наслаждением, дописывая в новый рот, обладательница которого старательно глотает – видно, как её отсутствующий кадык судорожно движется.