И вновь — студенчество, вновь романтические воспоминания, как посылали нас на «практику» в колхозы.

Деревня старш. курс. Ну вот, стараешься, выдумываешь каламбуры, строишь загадки, что б читатель(ница) споткнулась и спросила — а я уж тут, на её вопрос, по своей «домашней заготовке» такое выдам ! — нет, ни единого вопроса, ни единого комментария, литературная гостиная спит, одним словом. Для чего же я пальцы свои высосал до того, что они на клавиатуре меж букв застревают? Ладно. Народ голосует ногами, и голосование его вопиет: пиши ближе к телу !

Значит , пишем о делах телесных. Что привлекает мужчину к Женщине? Полагаете — её шарм, обаяние, шлейф дорогого парфюма… А что же тогда отталкивает мужчину от женского тела? Не ошибусь — фальшивое кокетство, манерное кривляние и, заранее, «выторговывание» условий, но больше всего «роняется до плинтуса» желание мужчины, когда под снятыми наконец тряпочками и ленточками , вместо естественного женского естества, тех запахов — возбуждающих всех всегда и везде — из сокровенных складочек ударяет волна .. парфюмерии . Это полный пи…ц всему.

Значит будем говорить о естественном в естественных условиях.

Что могло быть естественнее, чем условия жизни в СССР ?

Старшие курсы Универа. Поздняя осень. Картошка. Народ ( студенты и преподаватели) погружены в вагоны и вывезены в поля .

» На дальней станции сойду!

Там грязь по пояс!» — из песни тех лет.

Саянский район, село «Всходы», колхоз » Ленинский Путь», а может » Свет Ильича » — всё одинаково: вода в ручье под горой, там же и стирка, как умываться по утрам? — Воду из ведра в кружку, из кружки в рот, из рта в ладоши, ладошками размазать по лицу.

Спать — в одежде, в перчатках, в носках, заправив штанины в носки, потому как — клопы.

С рассветом на поля, хрустит первый ледок-снежок, сапоги тонут в жидкой земле, перерытой картофелекопалкой, идём поперёк поля цепью, выбираем картошку в вёдра.

Рабыне Изауре не снилось. Темнеет, трактор, тележка, лежим поверх россыпи картошки, доезжаем до края поля. Пехом тащимся в деревню — км. около пяти. Ветер в лицо, сыплется «крупа» — мелкий снег.

Все эти страсти-мордасти пишу для самооправдания моего последующего падения. Да, замёрз, жрать — хочу сил нет, стакнулся с местными, деревенским и насчёт погреться. Сложились, купили. В магазине — этого, по 2 руля 87 копеек — изобилие. Помните? Водка в СССР стоила: 2 руб. 87 копеек, столичная — 3 рубля 12 копеек, были ещё дешёвые Сучок, Зубровка, Перцовая. Мужские одекрлоны по 22 коп. флакон, 27 копеек флакон,- до Шипра по 1 руб. 20 коп. — полный шик и все понты! Масла там, сливочного, колбасы какой, — в магазине нет и в принципе быть не может, поскольку не бывает в колхозных магазинах холодильных агрегатов, а без холодильника какая колбаса ? Только то, что из стекла булькает. А народу ничего другого и не надо: Слава советской власти и коммунистической партии — Слава ! Миру — мир!

В сенях какой-то хаты (за ветром и не капает) разливаем по полному стакану. Малюсенькая девчоночка в куфайке приносит горячей картошки, пристраивается к нам — ей пол стакана, ещё девчонки им по полстакана, ломаем картошку, где соль? Пока одеколон стекает из флаконов в стакан (два флакончика перевёрнутые втыкаются одновременно в стакан и оставляются для слива) началось — » а поговорить?» Дальше, в полной темноте и под дождём, иду по улице, еле выдирая сапоги из грязи, мотаюсь от забора до забора, от падения до падения, роняю и поднимаю двух девчонок, поддерживающих меня по бокам или опирающихся на меня) — не могу ни вспомнить, не найти, куда идти.

Пытаюсь что-то из высокой словесности рассказать спутницам: «Шагане ты моя, Шагане..» Девчонки препираются к кому меня тащить:

— «Мамка дома, скажет, опять привела»

— «Мой сегодня на току, может припереться.»

Голос (мой, что ли?): » Пошли все в .. баню!»

— Точно, к Семёнихе, она в городе, а баню для Симки топили, вода там есть.

-«Тихо, тихо только».

Молчим, мне рот зажимая, протискиваемся сквозь мокрый бурьян, плетни, скатываемся — ниже, ниже — самый край села, баня. С меня снимается куфайка, сапоги, штаны ( только успеваю поразится: как это у них быстро-привычно получается !) В тепле ! Сухо! Уголёк раздули в печи, прутики, щепочки, дрова — трещат. Свет от печки, окошко заткнули нашими куфайками — и так высохнут, у печки — три пары сапог. С ногами забрались на полку, я на полу. Что у кого есть? Вспоминаю, что для знакомства стратил в магазине красненькую (10 руб., выставил — литр, значит — точно, во внутреннем кармане робы — третья — вот она — поллитра! И девчонки стырили по флакону — даже три, четыре одеколона .. Коктейль ! Яркое слово, раскрывается как хвост павлина!

— Какая баня без стакана — нашлись стаканы!

Печка разгорается, на верёвке дымятся паром одежды, всё больше умножаясь числом.

Жестяным тазиком заслонили дверцу печки.

— Ну, не подглядывать, а!

— А у нас осталось ? Наливай !

— А мне хватит, — ну, по чуть — чуть !

Мерцание белых окружностей, прикасания . Весь хмель — слетел, а он — встал!

Встал — это не то слово. Встал с головкой свёрнутой чуть набок, встал как штык, как клык ковша экскаватора ..

— Тише, ну тише, ой, я же ещё маленькая, Ленка вон, иди к Ленке, ей замуж скоро, у неё уже всяко было, ой,

Ленка , ну помоги — и-и-и . Ой, ну хватит, я не могу-у-у больше, Ленке оставь, ой, ой, ой — ой, ой — ой , — ой… . Баня перевернулась, потолок рухнул, Вселенная взорволась — я сполз на пол , девчонка, зажавшись руками, голышом из бани — в грязь, под дождь.

— Куда она?

— Не бойсь, сейчас письку промоет — вернётся.

— На речку?

— Не, на огороде вода в бочке, я же тебе по спине стучала, ей нельзя ещё, у неё и парня-то нет, и в восьмой пойдёт, это меня сосватали, а ты наспускал, вот и женись теперь, как родит — к тебе приедет!

Чувствую под рукой плечико, шейку, малюсенькую грудь, отблеск печки выхватывает сосок — то ли целую, то ли кусаю. Опять стоит. Захватываю губами второй сосок.

— А правда, что городские девки друг друга в жопу целуют?

Это уже голос из под меня, и отвечать уже нет возможности: всё моё сознание, все чувства там, где моя плоть бесконечно проталкивается как сквозь густое плотное масло, пока мои ятра, живот плотно не слипаются с худущим твёрдым её животиком, с её бёдрами .. Как на каком-то самодельном фото, поднимаю её ноги на свои плечи, наваливаюсь ещё глубже, кажется — до какого-то хруста, или это что-то раздавили? От движений шатается полка, падает тазик от печи, передо мной раскрытый рот, глаза —

— целую рот, целую глаза, чувствую ногти впившиеся в мою спину. Движения. Рот что — то говорит: ничего не слышу. Только чувствую, как из глубины живота, от диафрагмы возникает волна, будто накатывает неудержимый чих, чих всем телом — а-а- а п-ч-хи!! !! Это не я, это мой конец разряжается там, подо мной, внутри. Разряжается до боли в головке, а отдачей, вверх, поднимается освобождение, радостный гимн и литавры !

Чувствую, как чьи-то ладошки гладят меня по спине — это вернулась убежавшая мыться девчонка, она уже обсохла и отогрелась в бане. Даю свободу Ленке

— Ффу .. раздавил всю, а накончал-то — бля.я… ь!

— Что выпить ничего? Всё сожрали б..ди?

— Не, ещё флакошка есть!

— Так ты сколько спи..дила?

— Шесть штук!

— Убьют !

— Не — а, там тётя Маша, у неё самогон. ничего не упомнят.

Булькание одеколона, разведение его водой.

— Мне не идёт ..

— Нам больше достанется! Правда, Лен?

Я отключаюсь под их оживлённый щебет. Успеваю спросить, чего Ленка к бочке не побежала, слышу в ответ, мол, ей- то зачем, её же сосватали, всё равно к ней парень ходит. А мне вот нель- зя-я. Это нельзя-я завершается поцелуем, переходящим в глубокий поцелуй. С удивлением обнаруживаю себя вновь полным желания и возможности.

Ленка лежит и храпит на лавке. Поэтому девчоночка стоит упираясь коленками и головой в щелястый пол бани .., в промежутках успевает спросить, — а Ленка не соврала, что ты её в жопу целовал до-о-лго — до-о-лго?

В этот раз я выматываюсь до бесчувствия, сваливаюсь на пол, и она рядом, ни куда не убегает. Так нас застаёт рассвет. Натягиваем на себя высохшие, изрядно подсевшие робы, сгребаем пустую посуду, ополаскиваем остатками воды обоссанный пол бани, разбегаемся по кустам бурьяна ( девочки налево, мальчики на право). Много лет спустя вдруг соображаю, что не видел в деревне ни газетки, ни книжки — только бригадирские тетради с записями выработки. Летом — листочком, пучком травки. А зимой-то чем? Природа, мать её! Что естественно, — то не безобразно, а в чём-то, даже, волнующе. Романтика!