В один из вечеров Анжелика услышала лошадиный топот. Она кинулась к окну и увидела, что к замку подъезжает лошадь, на которой восседают две длинные черные унылые фигуры. «Кажется, это мои братья, Жюстен и Раймон!», – закричала она. – «Но почему они здесь, а не в монастырской школе?».

В конце лета отец отдал их в школу, чтобы «монахи наставили их на путь истинный». Не прошло и месяца, а они снова оказались дома. «Вас выгнали за неуспеваемость или за плохое поведение?», – недовольно спросил барон, когда юноши оказались в столовой и жадно ели все подряд.

— Не за то, и не за другое, – пояснил Жюстен, отхлебнув глинтвейна из глиняной кружки.

— Нас выгнали за то, что мы хотели сохранить свои зады в неприкосновенности, – сказал Раймон, прожевав каштан.

— Это правда? – сурово насупив брови, спросил барон.

— Да, отец! – в один голос сказали братья.

— Говорите по очереди! – приказал барон де Сансе.

— Как только мы туда приехали, – сказал Жюстен, – Нас раздели, чтобы одеть в рясы, и братья-августинцы стали нас ощупывать. Особенно они щупали мошонки, дергали за яички, крутили и тянули за соски. А аббат попытался засунуть нам пальцы в задние проходы, но это у него не получилось. Тогда он приказал нам вставить специальные затычки на тонких ремешках и носить их, не снимая, круглые сутки, кроме минут, когда мы испражнялись.

— В классе было еще хуже, – поддержал брата Раймон. – Наши учителя только и делали, что онанировали на нас, а нас заставляли онанировать друг на друга и на них. Мы сидели обнаженными, и только и делали, что бередили наши члены, достигая сладости семяизвержения. Те ученики, которые почему-то не могли исторгнуть семя, облизывались монастырскими псами и ими же содомировались в зады. Какая уж тут наука! И мы решили бежать!

— Темной глухой ночью мы перелезли через ограду, нашли в поле кобылу и приехали сюда, – добавил Жюстен. – Вот и весь рассказ.

— Ладно, сыны, – сказал барон. – Сейчас идите спать, а завтра я решу, что с вами делать.

Они отправились в свою старую спальню, а любопытная Анжелика увязалась с ними. Братья были приятно удивлены, что там даже не убрали их широкую кровать, на которой они спали. Анжелика уселась на стульчик и смотрела, как они снимают рясы и сандалии.

— Тебе чего? – недовольно спросил Жюстен. – Шла бы спать!

— Я буду спать с вами! – решительно заявила Анжелика. – В лесах полно разбойников, а я боюсь.

— Ладно, пусть спит! – разрешил более мягкий и сердобольный Раймон. – Только пусть поменьше вертится.

Братья не нашли спальных рубах, и повалились спать голые, расположившись валетом. Не прошло и минуты, как они захрапели во весь голос. Вот те раз, подумала Анжелика, откидывая тонкое одеяло и устраиваясь между ними, сами они спят, а их члены – нет! Наверное, жаждут освобождения. Хорошо, братики, я вам помогу.

Братья были похожи только лицом. Жюстен, брюнет, был характером в отца, и волосы на лобке были у него черные и жесткие, как пружины, член был жилист и длинен, а яички – маленькие и твердые, как камешки на реке. Раймон удался характером в матушку, ростом пониже, но в плечах пошире, и волосы были у него соломенного цвета, мягкие и радостные. И член его короче, чем у брата, но толще, и головка его не закрывалась, а яички были размером с куриные, но на ощупь мягкие. Интересно, какое у них семя, подумала Анжелика, берясь за их члены, правой рукой за Раймона, а левой – за Жюстена.

Более темпераментный Жюстен отдал семя первым, оно было густым, как сметана, а вкусом напоминало несоленое свиное сало. И его было немного. Раймон же порадовал Анжелику обильным и долгим семяизвержением, и его семя было похоже на утреннюю простоквашу, жидковатую и кисленькую. Оба они так и не проснулись, хотя храпеть перестали и блаженно улыбались. Анжелика тоже улыбнулась и улеглась между ними. Теперь у нее было два защитника, и она больше не боялась разбойников.

Утром она рассказала обо всем сестре Ортанс, девушке совсем взрослой, но сидевшей в «девках» из-за врожденной хромоты.

— Как бы я хотела быть на твоем месте! – мечтательно закатив глаза, сказала Ортанс. – Уж я бы все сделала иначе…

Анжелика клятвенно пообещала, что грядущей ночью она возьмет с собой, но исполнить клятву ей не довелось. Потому, что на кухню заглянул барон, их отец, и объявил неудачливым школярам, что нашел для них место надсмотрщика у своего сюзерена маркиза дю Плесси. Место было одно, и они будут получать одно жалование на двоих, присматривая за крестьянами, отрабатывавшими свои вечные долги на полях маркиза, который обещал обрядить их во все новое, дать коней и пистолеты.

После завтрака братья взгромоздились на свою отдохнувшую клячу, а Анжелика напросилась ехать с ними, и оседлала своего доброго ослика, который по-своему любил Анжелику, хватал ее за руки мягкими губами, за то, что она облегчала его страдания без ослицы, возбуждая его черный полуметровый член до семяизвержения. Лошадь под двумя всадниками плелась еле-еле, и ослик легко успевал за ней, но часто поднимал морду и принюхивался. В замок дю Плесси, где их ожидал маркиз, верхом их не пустили, и в ворота они вошли пешком. Ослик тоже времени даром не терял, и залез на кобылу, надолго погрузив член в ее обширное старое лоно.

Роскошь внутреннего убранства неприятно поразила Анжелику. Раньше она не обращала никакого внимания на ветхость отцовского замка, на рваные и траченные молью портьеры и гобелены, прикрывающие отставшую штукатурку, и убогость немногочисленной прислуги, пропахшей навозом и конским потом. Анжелика дала себе клятву когда-нибудь жить в роскоши и достатке, и быть не много, не мало, королевой. Только она не знала, что это покои, которые ее так поразили, не маркиза дю Плесси, а всего лишь его управляющего шевалье де Растиньяка. Шевалье не смотрел на братьев де Сансе, он смотрел на легкую фигурку Анжелики, на ее свежее личико и маленькую туфельку, которая то и дело задорно высовывалась из-под длинного, до пола платья. Он сразу принял в надсмотрщики Жюстена и Раймона – двух на одно место и одно жалование, написал записки главному конюху, портному и оружейнику, отослал их и прислугу из покоев и жестом нежной белой руки подозвал к себе Анжелику. Она летящим шагом подошла близко, смело взглянула в глаза шевалье, а он взял ее за подбородок, приоткрыл маленький яркий рот и сказал:

— Девушка, хотите быть моей горничной?

И она сделала маленький шажок навстречу своей мечте встать вровень с королем и ответила:

— Да. Я хочу быть Вашей горничной.

— Тогда пойдемте в мою спальню. Я и мой доктор Вас осмотрим.

— Хорошо, – бестрепетно, почти равнодушно ответила де Сансе.

Растиньяк, как только стал управляющим при маркизе дю Плесси, часто объезжал самые хижины должников, лично отбирал юных девушек, собирал их в одной пустой хижине или землянке, раздевал их трясущимися от вожделения руками и медленно вводил красно-синий член в маленькие узенькие безволосые щелки. Он делал только одно движение, вынимал член и переходил к следующей девушке, постепенно делая всех женщинами. Затем Растиньяк, невзирая на плач и стоны несчастных, переходил к двухразовому погружению члена, потом к трехразовому и так далее, пока не извергал семя в одну, совсем недавно девственную щелку. На этом он заканчивал экзекуцию и уезжал в замок дю Плесси. Крестьяне его так и назвали – Растлитель, и разбегались вместе с детьми, укрываясь в лесах.

Вот и сейчас, увидев юную и свежую девушку Анжелику де Сансе, Растлитель воспылал такой страстью, что едва сдержал выплеск семени прямо в панталоны. Потому он ускорял и ускорял шаги и перед дверью спальни почти бежал, волоча Анжелику за руку так быстро, что она, как Золушка, потеряла туфельку.

Доктор уже ждал, обнаженный, тоже вожделеющий юной девственницы, он только спросил: «Она?», и шевалье кивнул: «Она!», и вдвоем они накинулись на Анжелику, срывая с нее одежды. И какое же было разочарование де Растиньяка, когда доктор выдохнул: «Она не девственница!».

— Почему ты не сказала? – закричал Растлитель. – Почему!

— Потому что Вы не спрашивали! – смело ответила Анжелика.

И тогда шевалье схватил со столика нож для разрезания бумаг. «Я тебя убью!», – крикнул он и замахнулся на маленькую женщину. Анжелика де Сансе побледнела, но глаз не отвела.

— Бейте, – сказала она. – Мои братья за меня за меня отомстят!

— Уберите Вашу жестянку, де Растиньяк, – послышался тихий голос. – Вы у меня на мушке, и я выстрелю быстрее, чем Вы опустите нож.

Это был маркиз дю Плесси. По закону он, как суверен, он должен был защищать вассалов, вроде де Сансе, и, убив шевалье, не был бы наказан ни гильотиной, ни Бастилией. И, чуть остыв, Раститель Растиньяк бросил нож на начищенный паркет.

— Моя мама говорит, – сказала детским голосом Анжелика. – Если уронить нож, то придет мужчина.

И она была права, потому что в спальню шевалье вбежал бальи, представлявший власть короля, при шпаге и пистолетах.

— В округе беспорядки, – сказал он. – Объявились дезертиры, разбойники, в деревнях – бунты. К оружию, господа!