Первой женщиной, надевшей мужские брюки, была, говорят, похотливая сучка писательница Жорж Санд (в замужестве – Аврора Дюдеван). Она морочила голову Фридерику Шопену, из – за чего этот талантливый композитор не додал нам двух – трех мазурок и полонезов.

А первого мужчину, надевшего женские трусики, история не запечатлела. Для меня такой исторической личностью был Игорь Васильевич Иванов. Этот жилистый, костлявый и мосластый мужчина старше 50 лет, рабочий с литейного завода, умел так носить женское нижнее белье, что привыкнуть к этому и смотреть на это равнодушно было нельзя. И много лет спустя после нашей первой встречи в душевом павильоне во мне всякий раз, как я вспоминал Игоря Васильевича в гипюровых трусиках, пробуждался дикий пещерный человек с его необузданным половым инстинктом.

Оказывается, женский пояс для чулок на голом мужчине смотрится совершенно феноменально: впервые увидав в полуоткрытую дверь душевой кабины сухопарого мужчину в женском поясе для чулок, я, помню, почувствовал, что рассудок мой помутился от внезапной нагрянувшей страсти. Внизу у мужчины было черным – черно. Меня сразу неудержимо потянуло зарыться в эту черноту лицом, поворошить в ней носом. В детстве я видел в поясе маму и бабушку – и всякий раз их чернота пробуждала во мне какие – то страстные чувства, естественно, безотчетные. Теперь же я прекрасно представлял себе, чего хочу: уткнуться в эту черноту моим грубым открытым лицом. Оттуда, из черноты, свешивался белый член, а еще ниже – болтались в мошонке два маленьких яичка. К дамскому поясу все это не имело отношения, но именно этот неуместный под поясом причиндал воздействовал на меня двойной дозой: во мне проснулся мальчик, который не утолил своей детской мечты, и мужик, пылающий страстью к членам.

Дикая похоть помутила мне рассудок, во мне проснулся рвач, какого я в себе не подозревал: я вошел без разрешения в кабинку, запер за собой дверцу, приблизился к незнакомому мужчине и без слов накинулся на него. С бешеной страстью я начал срывать с него пояс, целовать в губы, ломать ему корпус, заваливая назад. Мужчина понял, какие чувства мною овладели, и покорно, гибко поддавался моему натиску. Он не то что не возмущался моим безнравственным поведением – обнял меня за шею, чтобы не упасть на спину в тесной кабине и не удариться, отдался моему страстному поцелую с ответной страстью, впустил мой язык в свой рот. Его робкий язык пробовал защититься от натиска моего языка, и это его слабое сопротивление только пробуждало во мне еще более страшного зверя. Наверное, мамонта.

Мой член испустил струю спермы сам по себе – я к этому не готовился, я не чувствовал, как сперма подкатила и рванула из меня в кабину. А порыв нисколько не унялся, и я хотел целовать мужчину еще и еще. И я целовал. И мои руки продолжали срывать с него пояс, но я не знал его устройства, поэтому мне оставалось только продеть под него руки и попытаться снять его через голову мужчины. Но я не довел начатого до конца и бросился на колени, сосал, заглатывая, белый член, колыхавшиеся яйца – я втягивал в себя его мягкие член и яички, как будто тянул из соломки коктейль, хотя этот «коктейль», естественно, оставался на месте. От бурных проявлений моих чувств член не вставал, а яички не напрягались. Кисель, обрамленный густой рамой черных волос, имевших форму женского треугольника, возбуждал меня гораздо сильнее, чем если бы мужчина ответил мне взаимной страстью и тоже захотел спустить. Он стоял мягкий, бескостный, послушный, покорный. Вот так отдаются, когда хотят отдаться в полной мере.

Уже после, на улице, и много дней спустя, я против воли вспоминал пассивный член, слабые ягодицы, через которые легко прощупывались кости таза, – и у меня тут же вскакивал. Мужчина был абсолютно не в моем вкусе – я люблю толстеньких. Он был первым в моей жизни костлявым. На нем я понял, что костлявые – то обладают более могучей притягательной силой, чем окорочковые. Их кости, как на шарнирах, гнутся в любую сторону – костлявый выполняет любую твою прихоть. И это – это, скажу я вам, потрясающе.

Засасывая к себе в рот член и яички, бессильно свесившиеся в вытянутой мошонке почти к самым коленкам, я в ту первую встречу с Игорем Васильевичем испытал второе за минуту наслаждение. Сперма вырвалась из меня с тем более острым эффектом, что я сидел на корточках и мое собственное очко сладко щекотало и свербело от самого нутра до самого выхода. Спуская, я стонал и даже закашлялся от нахлынувших ощущений: Это был секс, какого даже в порно не увидишь. Я схватился за член, брызжущий спермой, вдавился в корточки, чтобы расширить очко, потом напрягся и, наоборот, чуть приподнялся, чтобы очко сжать, затем снова опустился на корточки и шире расставил коленки, очко разошлось – сперма брызгала из меня, я не мог остановиться. Наконец, извержение кончилось.

Член и яички все еще оставались у меня во рту – я чудом их не откусил. Дамский пояс, который мне не удалось снять с мужчины, висел у меня на голове, справа и слева болтались висюльки резинок с защелками для чулок. Мужчина смотрел на меня сверху с царственной грацией. Я вылез из – под пояса, встал на ноги – мне было стыдно, что я ворвался к нему без предупреждения.

– Круто, – сказал я, имея в виду собственную реакцию на его видок в женском прикиде.

– Игорь Васильевич Иванова, – сказал мужчина, протягивая мне руку.

Я руку пожал, но себя не назвал. Так мы познакомились. Я не обратил внимания на то, что он назвался так странно: «Игорь Васильевич Иванова». Мне показалось, что я ослышался. Но позже выяснилось, что предмет моей необузданной страсти называл себя исключительно в женском роде, отчего у него были хронические неприятности на заводе.

Наши встречи носили случайный характер. Мы никогда не созванивались и не уславливались заранее встретиться в душевом павильоне. Но всякий раз, как я видел там приоткрытую дверь, мне мнилось, что наши приходы совпали. Чаще предчувствие меня обманывало. Но когда в приоткрытой двери я вдруг видел худого, бледнотелого мужчину в женском поясе или в комбинашке, я понимал, что мой визит состоялся: сегодня я потратился на билет не зря.

У Игоря Васильевича Ивановой была самая большая коллекция женских трусиков. Розовенькие, голубенькие, беленькие, ярко красные, черные, с гипюром и без, с узорами, кружавчиками и вышивкой. Были близкие по форме к мужским плавкам и длинные, облегающие ляжки, как мужские «семейные трусы». В горошек и цветочек, с «окошками» и глухие, и бог весть, какие еще. Он мне сам об этом рассказал, и я имел возможность в этом удостовериться, так как видел очень большую часть его собрания. В любых женских трусиках его член вызывал с моей стороны совершенно бешеную реакцию. Говоря самокритично, наши свидания носили с моей стороны любовно припадочный характер. Меня начинала быть лихорадка. Я устремлялся в кабинку, закрывал за собой дверь, сбрасывал с себя полотенце, которым был опоясан, – и с вознесенным к пупу членом приближался вплотную к Игорю Васильевичу. Обнимал его и сильно упирал свой член в его, находящийся в трусиках. Или под поясом для чулок. Или в трусиках, поясе и в дамской комбинации. Игорь Васильевич никогда не надевал бюстгальтер, потому что у него была костлявая грудная клетка, прорезанная с обеих сторон ребрами. Но и без бюстгальтера он смотрелся во всем остальном или только в чем – то одном, как настоящая женщина. Нет, как дама, оказавшаяся внезапно голой под взглядом незнакомого мужчины.

На лице Игоря Васильевича появлялось онемение от моего напора, он молчал, но глаза его говорили: «Что вы со мной собираетесь делать, мужчина!?». Словно бы в ответ на его немой вопрос, из моего члена, уткнувшегося в его мягкий член, сразу вырывалась доза спермы: я ничего не мог с собой поделать, был не в силах ее остановить.

Разряжаясь, я сгибался, подгибая под себя Иванову. Она эластично выгибалась и оказывалась у меня между ног, я по – рыцарски держал ее за спину, чтобы она не упала на мокрый кафельный пол. Следующий акт нашей драмы развивался по импровизационному сценарию. Я мог слиться с ним в поцелуе. А мог нежно покрывать поцелуями его лицо, изборожденное морщинами. Это было лицо настоящего мужчины, ничего женственного в нем не было, если не считать выражения и мысли, которая била из взгляда: «О, мужчина, что вы собираетесь делать со мной, с честной женщиной?!». Но в любой ситуации я с непомерной силой сдавливал его костлявое тело, потому что мне хотелось измять этого жилистого бессловесного мужика, выдавить из него стон боли. Игорь Васильевич терпел от меня любые муки молча. Через минуту ласк взгляд Игоря Васильевича Ивановой выражал уже доверчивость. Он (она) понимал (а) меня и словно бы давал (а) согласие делать с ним (ней) все, что я захочу…

*

Не знаю, кто – как, а я так называемую «половую жизнь» подразделяю на три вида: Похоть, Секс, Любовь. Иванова вызывал во мне похоть.

Благодаря Ивановой, я понял, что должен был чувствовать Фридерик Шопен. Наверное, он тоже заводился с полоборота не столько от Авроры Дюдеван, сколько от вида мужских брюк на женской «пустоте» : там, где должно ВЫПИРАТЬ, на брюках было ПУСТО. Он, как бешеный, кидался на Аврору, потому что мужские брюки на женщине в то время должны были действовать на него с непривычки так же возбуждающе и умопомрачительно, как на меня довольно большой член и весомые яйца Ивановой под поясом с резинками для захвата чулок или в трусиках с кружавчиками.

Наслаждение от Ивановой я получал бурное, быстрое и очень острое. Но потом испытывал отвращение и к себе, и к Ивановой. После занятия сексом и любовью отвращения не было. Бывали усталость, томность – но только не гадливость. Этим и отвратительна лично для меня похоть.

Иногда, впрочем, нам с Ивановой удавалось после случки посидеть, поговорить. Тогда – то я и узнал, что Иванова – мастер литейного производства, специалист по коксу. Но на заводе ему нет житья из – за того, что он не прячется. Все знают, что он слаб до женского белья, потому что после смены обязательно идет в душевую. Известно всем и то, что, он считает себя способным составить счастье какого – то мужчины. На заводе одни от него шарахаются, другие над ним издеваются.

Года через два нашего такого шапочного знакомства у нас состоялся последний разговор. После традиционного темпераментного слияния, мутившего рассудок, Иванова сказал, смывая с себя мою сперму:

– Все, больше не увидимся. Завербовалась на Камчатку на рыбоконсервный завод – холодильник. Буду разделочницей тушек.

– Разве сейчас есть вербовка, Игорь Васильевич?

– Сколько хочешь. Дала в интернет объективку – и вербуйся хоть на луну. Они думают, что я без их кокса не проживу. Да я через их коксовый газ больная стала!

– Может, не стоит ехать к незнакомым людям? – испугался я за Иванову. – Тут к вам привыкли, все вас знают.

– И там уже знают, – совершенно трезво сказал Игорь Васильевич, подтираясь полотенцем и усаживаясь рядом со мной на крохотную скамеечку. – У нас в городе оказалась представительница их фирмы. Вызвала меня на собеседование и спрашивает: «Почему вы себя называете в женском роде?». Я ей прямо ответила: «А ты почему себя в женском? Вот и я поэтому. Ты не хочешь в мужском – и я не хочу». Так прямо в лицо и сказала. «Тебе, говорю, кто нужен – мужчина, женщина или разделывать тушки?» Она дальше спрашивает: «У вас семья есть?» Я говорю: «Есть». – «Вы ее хотите с собой перевезти на Камчатку?» – «А куда мне ее девать, мою семью? Конечно, с собой. У меня брат – инвалид первой группы по зрению. Слепой. Неужели ж брошу его умирать от голода? Куда мне его деть и куда мне от него деться? Меня потому, говорю ей, и в психиатрическую больницу ни разу в жизни не ложили, что брата оставить не на кого». А я здорова! Меня лечить ни от чего не надо! Я никому жить не мешаю, это они мне всю жизнь тут житья не дают. Пусть они себя сперва полечат, и отстанут от меня со своими насмешками и воспитательными прокламациями. А то думают, раз сами круглые идиоты, то и все должны быть. Я моему брату Сергею Васильевичу – собака – поводырь. При советской власти и то лучше к нам, женщинам, относились. Дефицит нижнего белья был, конечно, лютый, но семейное положение женщины понимали, и не грозили мне уколами, от которых идиоткой сделаешься. А теперь?»Тебя, – грозится, – Иванов, лечить отправим принудительно, не посмотрим, что у тебя брат слепой». А я ему так прямо и сказала: «А брата на себя возьмете? Это – во – первых. А во – вторых, говорю, я вам не Иванов, а Иванова! И попрошу не оскорбляться и не грозиться братом! Я брата кормлю, обстирываю, сама ему уколы делаю, и честь свою знаю. Я трудовая женщина, а не тунеядка. Я не вредительница какая – нибудь, а человек, полезный обществу» : Да ну, надоели они мне тут все:

Иванова достал из сумки с банными принадлежностями пудреницу и, глядясь в зеркальце, стал утирать лицо краем полотенца, как это делают женщины.

– Господи, красная вся стала: Буду на Тихом океане разделывать тушки: Там, может, и закончу свой поход, на Тихом – то океане: Так что эта ихняя представительница про меня все знает. Раз выдали подъемные, то, значит, поняли, что я за человек: Может, там еще и замуж выйду, и брата Сергея Васильевича женю на рыбачке – камчадалке. Рыба – то, – Иванова произнесла эти слова с особенным значением, – рыба – то – фосфор. Первое лекарство для зрения человека! Фосфор – это тебе не кокс:

С тех пор я Иванову в душевом павильоне не встречал. Как – то они там с братом на Камчатке, среди чужих, незнакомых?. .