ИСТОРИЯ ДЕВЯТАЯ. Рассказывает Гена:

—Моя история— не простая, а с моралью: какая все-таки загадочная, непредсказуемая и, в сущности, относительная вещь— любовь. Никогда не зарекайтесь: любовь подкараулит вас там, где вы ждали ее меньше всего!

С Таней я познакомился на третьем курсе института, когда перевелся из иногороднего вуза— к себе, в свой родной город.

Таня показалась мне совершенно некрасивой: высокая, плечистая, с крупным, выпуклым лицом и большим ртом, который всегда был немного приоткрыт; даже льняная коса до пояса и большие голубые глаза не реабилитировали Таню в моих глазах. К тому же она выглядела старше своих лет: мне казалось, что ей— лет 25—26 (потом оказалось, что я ошибся). Кроме того, она вела себя, с моей точки зрения, совершенно не по-женски: одевалась «без лоска», никогда не носила откровенных нарядов, почти не красилась, не флиртовала, была скромной, застенчивой— типичная «мышка» и «заучка», как показалось мне.

И вот эта «мышка» и «заучка» смертельно влюбилась в меня. А я был тогда типичным донжуаном: всегда был в центре женского внимания, обожал игры на грани приличий, ну и, конечно, секс. Я трахал всех, кто мне позволял это делать, и думал, что живу очень весело.

Влюбленность Тани я заметил очень быстро: на такие вещи у меня был «нюх». Вначале я даже ощутил досаду: последним человеком, с которым я хотел бы переспать, была Таня. Но потом я стал думать, что в этом даже есть какая-то пикантность: выебать самую серую заучку в группе. Секс был для меня пределом отношений мужчины и женщины, и ни о чем другом я не задумывался.

Таня бросала на меня долгие тоскливые взгляды, хорошо мне знакомые; вспыхивала красными пятнами, когда я проходил мимо; навязывалась мне с разными услугами, норовила помогать с учебой, с поручениями… Страстность ее любви возрастала с каждым днем, и над ней уже посмеивались, —а мне, честно говоря, было неловко. Мысль соблазнить Таню еще удерживалась в моей голове, но я понимал, что это будет слишком легкой победой: все равно что вложить руками мяч в ворота, заботливо подставленные тебе под самый нос. Кроме того, мне не то что надоела моя веселая жизнь— я по-прежнему жил в гуще женского «цветника»; просто… в меня никто никогда еще не влюблялся так явно и так сильно. С другой стороны, моя жизнь стала вызывать во мне тоску: бесконечные флирты без перспектив и обязательств, одной приятности ради… Я был уже готов смотреть на женский пол, как на сборище безголовых блядей— и Таня очень неожиданно выделилась на этом фоне. К тому же на ее глазах я стал замечать слезы, а под глазами— темные пятна…

В общем, однажды я пригласил ее гулять. Не знаю, что на меня нашло. Как сейчас помню сочетание испуга и счастья, сверкнувшее в ее глазах, и малиновые щеки… Мы пошли в парк. Я был с ней вначале шутлив, как и со всеми девочками; Таня страшно смущалась, отвечала невпопад, испепеляла меня обжигающими взглядами— и очень скоро, не в силах бороться с собой, стала клонить голову мне на плечо, прижиматься ко мне дрожащим телом и искательно заглядывать мне в глаза; казалось, она ждет расположения хозяина, как преданная собачка.

Никто никогда со мной себя так не вел. Таня растрогала и смутила меня, и я смешался; вдруг мой напускной тон показался мне противным, и я заговорил с ней серьезнее. Обняв ее за трепещущую талию, я расспросил ее об увлечениях— и оказалось, что наши вкусы во многом совпадают. Как только разговор коснулся более-менее серьезных вещей, Таня перестала запинаться, и я с удивлением понял, что она— умный и интересный человек. До того момента я считал таковыми только мужчин.

Прощаясь с девочками, я обычно целовал их в щечку или в губки, но с Таней так было нельзя, и на прощанье я пожал ее горячую, потную руку. Она с силой стиснула мне ладонь, и в меня будто перелилась порция обжигающего тока.

… Мы сдружились с Таней практически мгновенно. Через несколько встреч она была моим лучшим другом: у нас всегда находились неисчерпаемые темы для бесед, и мне было с ней интересно, как ни с кем. Я видел, однако, что она влюбилась в меня еще сильнее, хоть и старалась это скрыть. Доверительность нашей дружбы, растущая не по дням, а по часам, привела к тому, что я почувствовал необходимость поговорить с Таней откровенно. Я был твердо уверен, что не люблю ее— как женщину— но дружба с девушкой, смертельно влюбленной в меня, стала тяготить меня: мне казалось, что я веду себя жестоко с Таней, готовой прямо-таки продаться мне в рабство.

Через три недели после начала нашей дружбы я спросил ее откровенно:

—Тань!… Между друзьями не должно быть тайн. Я вижу, что ты влюбилась в меня.

Что тут было!… Таня побагровела, закрыла лицо руками— и разревелась. Я обнял ее за плечи, утешал, гладил по голове— а она уткнулась мне в шею и шептала: «да, да… да… я люблю, люблю тебя… что же мне делать?…» Я ощутил теплую волну умиления и сочувствия: Таня, вжавшаяся в меня, как страус в песок, была такой близкой и родной, что я сам был готов зареветь.

Вскоре Таня подняла голову, посмотрела на меня заплаканными глазами и сказала:

—Ну вот… ты все знаешь. Что дальше?

Я не знал, что ответить. А она продолжала:

—А я, в свою очередь, знаю, что ты не любишь меня. Это правда? Ведь правда?!… —она снова была готова разрыдаться. Я молчал, понимая, что ей нельзя врать, и не знал, что сказать.

Но вдруг Таня схватила меня за руку и страстным, изменившимся голосом зашептала:

—Давай поженимся. Пожалуйста! Женись на мне!… Тебе будет со мной хорошо. Я обожаю тебя. Я сделаю все, чтобы тебе было хорошо. Ты будешь свободен, я не требую от тебя ничего. Понимаешь— НИ-ЧЕ-ГО. Только— будь со мной. Женись на мне. Пожа-а-а-алуйста!..

Она умоляла меня, забыв о гордости, униженно и страстно заглядывая мне в глаза; она была готова упасть на колени, валяться передо мной на полу… Я был поражен. Впервые я видел такую сильную страсть— и готов был зареветь от сочувствия. Вместе с тем я помнил, что не люблю Таню. Но…

—А как твои родители? Как они посмо… —начал было я, но Таня перебила меня:

—Я круглая сирота! Понимаешь? Я одна. Никто нам не помешает. У меня есть тетя, но ей до меня нет дела…

—Тогда, —сказал я…

Таня перехватила мой взгляд, снова вспыхнула— и стиснула меня в самых крепких объятиях, в которых я бывал. Стиснула— и тут же отстранилась:

—Прости. Тебе, наверное, противно, что я…

—Нет. Конечно же, нет, —сказал я Тане— и сам нежно обнял ее. Тогда мне больше всего хотелось утешить ее.

Чувства мои окончательно смешались. Это был один из самых счастливых дней в моей жизни— и в то же время я был по-прежнему уверен, что не люблю Таню. Я убедил себя, что женюсь на ней из жалости и благородства. Таня оставила за мной право изменять ей, и я самым серьезным образом собирался воспользоваться этим правом.

Через месяц мы расписались. До свадьбы я пытался расколоть Таню на секс, но она не соглашалась, хоть и сдерживалась из последних сил. Мне что-то мешало проявлять свою обычную настойчивость, —я просто боялся обидеть Таню, —и пришлось ждать первой брачной ночи. Будучи уже женихом Тани, я несколько раз выебал двух девчонок, тоскуя без секса, —но измена не принесла мне никакого удовлетворения; наоборот, было противно, и я, ничего не рассказывая Тане, решил пока воздержаться от гульни.

Первый наш секс запомнился мне на всю жизнь. Честно говоря, я давно уже мечтал увидеть Танино голое тело, облапать, обтискать его, выебать скромницу и умницу Таню со смаком, чтоб она кричала, как резаная, извивалась подо мной змейкой и обкончалась, подыхая от кайфа… Более того— я признался себе, что это было главной моей мечтой: ни о чем другом я уже думать не мог.

До свадьбы мы с Таней вели себя, как любящие брат и сестра, и даже ни разу не поцеловались взасос— так уж получалось. На свадьбе меня вдруг поразило, какая Таня красивая в белом платье. Я и раньше засматривался на нее: предвкушение свадьбы преобразило ее, она порхала и пела, сияла и светилась улыбками, —и я ловил себя на мысли, что любуюсь ею. Но я по-прежнему считал ее некрасивой, и думал, что любуюсь на нее, как на милого счастливого ребенка.

На свадьбе Таня была настоящей красавицей— даже мне пришлось признать это. Белокурые локоны, слегка завитые, обрамляли ее головку, в которой неожиданно засветилась тонкая женственность: хрупкий носик, огромные лучистые глаза, розовые щеки, взволновано приоткрытые губы… Я сказал ей, что никогда еще она не была так красива, —и Таня расцвела и засветилась еще больше. Я объяснил себе ее красоту удачно подобранным платьем— и счастьем, которое переполняло ее.

Таня не наврала: она действительно обожала меня, и проявляла свое обожание каждую секунду, окружив меня еще до свадьбы такой заботой и лаской, что мне было неловко, —и страстно хотелось отблагодарить Таню.

Я думал так: раз я не люблю бедную девочку— нужно компенсировать ей недостаток взаимности. И я решил доставить ей в первую брачную ночь райское наслаждение. Я решил: посвящение в секс должно быть для Тани самым удивительным и счастливым днем ее жизни; плевать на меня— пока девочка не обкончается не менее трех раз, забудь об удовольствии, говорил я себе.

Тане было 22 года, и она была, разумеется, девственницей. Более того, в наше распутное время она имела весьма приблизительное понятие о сексе. Она только знала, что Это очень больно и очень стыдно. Я, прощупав почву за пару недель до свадьбы, стал внушать ее, что Это совершенно не больно, сказочно приятно, и стыдно только поначалу, —а потом и сам стыд становится приятным; сказал, что она, раз попробовав, захочет заниматься Этим всю жизнь без перерыва. Таня страшно стеснялась этих разговоров, но я надеялся, что кое-что внушил ей.

***

И вот— наступила наша первая ночь. Мы остались одни… Моя новоиспеченная жена, обалдевшая от счастья, шума и смущения, смотрела на меня сверкающими глазами. В них было написано «неужели???» Я напомнил себе свою стратегию— и вдруг понял, что никогда никого так не хотел, как эту голубоглазую скромницу, пунцовую от счастья и стыда. Вот это да! Я приказал себе сдерживаться до последнего— и взялся за ласки с непривычным холодком в сердце.

Вначале я обнял трепещущую Таню и сказал ей: «То, как мы целовались на «горько», была ерунда, показуха. Давай теперь по-настоящему». Я немного приврал: на свадьбе я ощутил обволакивающую сладость нецелованных Таниных губ— и страстно хотел распробовать ее как следует.

… Через секунду мы лизались так, что я возбудился до пределов возможного. Ого!!! Таня оказалась такой страстной, в ней оказалось столько пыла, что у меня все плыло перед глазами. Я хотел только одного: повалить ее— и ебать, ебать, ебать до потери пульса… Но— нет: я взял себя в руки и дрожащим голосом сказал:

—А теперь распакуем подарок, —и стал раздевать Таню. Она сразу ойкнула… но я стащил с нее платье, юбки— и медленно начал оголять ее. Я хотел, чтобы первое обнажение запомнилось ей навсегда— и комментировал каждый шаг:

—А какой у нас животик? Голенький, мягкий, сладенький животик… сейчас мы познакомимся с сисями. Какие они у нас, голенькие сисечки? Ты никогда еще не обнажала грудку… а сейчас— вот, я снимаю вот это… (я потянул за маечку), вот это (расстегнул лифчик), —коснусь язычком твоих сосочков… оближу их, —они набухнут, отвердеют, захотят ласки (в это время я снимал лифчик— сантиметр за сантиметром)… вот они! Какие красивые! Какое чудо! —совершенно искренне говорил я, глядя на Танины груди, пухлые, большие, упругие, трогательные и нежные до умопомрачения, с тугими, темными сосками торчком. —Вот ты и стоишь с голыми сисями, и они у тебя самые красивые в мире… Сейчас мы поздороваемся с ними, —пел я Тане, покрывая поцелуями ее грудь и подбираясь к соскам. Таня дрожала и подвывала; я чувствовал в ней такой мощный жар, что вдохновлялся, как никогда, и боялся только оскандалиться раньше времени.

Точно также я снял с нее трусики: «а сейчас мы поздороваемся с самым интимным нашим местом… самым сокровенным, самым стыдным… между нами нет никаких секретов… (трусики поползли вниз)… гладкие бедрышки, нежные, бархатные… и попа— мягкая моя подушечка! (я развернул Таню задом к себе и целовал ее попу, спустив с нее трусы)… Вот мы и без трусиков… Мы совсем голенькие, на нас нет ни тряпочки… и мы очень красивые, ужасно, невозможно красивые, —пел я Тане, лаская ей все тело со спины, подминая груди и вжимаясь в попу членом, который я успел обнажить. Таня дрожала, выгибалась и дышала тяжело, со стоном; я видел, как сильно она возбуждена. Ничего, все еще впереди…

Я отошел от Тани и сказал: —А теперь повернись ко мне. Давай полюбуемся друг на друга. —К тому моменту я разделся догола. Странно, но я чувствовал что-то вроде смущения перед этой голой пристыженной девушкой, которую я знал только в длинных свитерах и куртках. Таня повернулась ко мне, посмотрела исподлобья мне в глаза… Ей было очень стыдно, и она даже прикрыла груди рукой, —но потом отвела ее.

Голая Таня потрясла меня. Я признался себе, что никогда не видел такого нежного и вкусного тела. Таня была большой, гибкой, упругой; ее изгибы прямо-таки светились чувственностью…

Увидев это чудо, я позабыл про все стратегии и бросился на Таню, как бешеный. Она мгновенно ответила мне; вдруг будто рухнул какой-то барьер, освободивший горячую, неуправляемую волну— и мы отдались дикому желанию, какого я еще никогда не испытывал.

Таня не знала, что делать, но страстно хотела меня— и ласкалась неистово, бешено, как зверь; взгляд ее был безумным, мутным— будто она прыгнула в бездонный омут… Я пощупал Танину пизду— она сочилась так, что сок стекал по ногам; мы сами не заметили, как очутились на кровати, впиваясь друг в друга— и я, обхватив Таню и зажав ей рот поцелуем, вошел в нее. Я думал сделать это осторожно, постепенно, чтобы Тане не было больно, —но не смог справиться с желанием и вломился, ворвался в Таню, как дикий, разъяренный самец. Таня вскрикнула— ей было больно, —но я продолжал яростно разъебывать ее, и уже через пару движений Таня с жаром подмахивала мне. Она была возбуждена так же, как и я, и еще сильнее— желание вытеснило из нее и стыд, и боль, и все на свете…

Я порвал ее целочку мгновенно, вломившись в Таню сразу, до упора; член мой был каменным, как никогда, и я, кажется, достал Тане до матки. Ее пизда так пропиталась смазкой, что дефлорация мелькнула незаметным болевым уколом— и Таня сразу окунулась в настоящий дикий секс. Она была полна мной доверху, до ушей…

Мы еблись, намертво сцепившись телами; мы хрипели, кричали, обгладывали друг друга губами, целовали и вылизывали друг другу все, что успевали… Я был на грани жуткого, ослепительного оргазма, но чувствовал: еще немного— и Таня кончит, взорвется подо мной, —и сдерживался до последнего, призвав весь свой опыт. Я нащупал рукой Танин клитор— для этого мне пришлось окунуть палец в горячий гель— и стал наяривать на нем, заставив Таню выть белугой; я шептал ей: —Ну вот— мы с тобой трахаемся, ебемся; мы занимаемся сексом, настоящим сексом! Ты— голая подо мной, и я ебу тебя, и сейчас заебаю до смерти… сейчас с тобой произойдет Это, сейчас, сейчас— девочка утонет в сладости,

захлебнется, умрет от кайфа… сейчас девочка кончит…

Я чувствовал «нутром», ЧТО надо говорить: мои слова заводили скромницу Таню, как самый зверский гипноз, и она стремительно неслась к оргазму. И когда я шепнул ей: —Ой, как сладко, ой как хорошо девочке… ой, сейчас девочка лопнет от сладости… —Танины потемневшие глаза расширились, она хватила ртом воздух, —и…

То, что было потом, я не смогу описать при всем желании. Это было безумие, припадок, истерика наслаждения; мы кончали, всаживаясь друг в друга до боли, —и кричали, кричали, глядя друг на друга мутными глазами; Таня плотно обхватила меня ногами, прижала к себе, выгибалась, как от электрошока, —и надсадно вопила, рычала, сходя с ума от того, что сверкало, растекалось и взрывалось в ней…

Когда все кончилось, мы лежали, не в силах говорить, и только прижимались друг к другу.

Я спросил Таню: —Ну как ты? —и оттраханная Таня вдруг подскочила, взвизгнула— и принялась отчаянно ласкаться ко мне… Она исходила благодарностью за пережитое; всякое стеснение давно было отброшено, и она выплескивала свою страсть ко мне. Мой член моментально подскочил… но, прежде чем сделать дубль два, я уложил Танюшку на спинку— и взялся за ее кровоточащую пизду.

Это было неописуемо: нежная, соленая, терпкая от крови и выделений, ее пизда свела меня с ума, и я впился в нее, как хищник. Таня чуть не подавилась от неожиданного наслаждения; она шептала— «Что? Что ты делаешь? Что ты… ааааааа!»— и выворачивалась наизнанку, подставляясь мне, как бесстыдная сучка; я ебал ее языком, взбивал ей груди, как подушки— и через минуту или две она снова выла в оргазме, умирая под моим язычком. Тут я, конечно, снова вскочил на Таню, полный желания заебать ее, разорвать на клочки— и вспорол ей пизду каменным членом, выплескиваясь в нее до остатка…

Ни о чем подобном я не мог и мечтать. Мы самозабвенно еблись до самого утра, сделав только один небольшой перерыв на сон; я кончил три раза, Таня— четыре. Оба мы обалдели от такой бешеной ебли; под конец ночи Таня что-то бессвязно лепетала, и я даже опасался за ее рассудок.

Да и мне казалось, что я трахался впервые в жизни: никогда и ни с кем я не испытывал такого неописуемого, яростного наслаждения. Странно, но я стеснялся сказать это Тане… Последний раз я вылизал ее пизду под утро. Ее ноги были мокрыми от спермы и выделений; лицо блестело от слез, глаза остекленели от счастья…

***

Утром, конечно, наступило похмелье, и Таня снова сильно стеснялась, —но это уже было неважно. Я мыл ее в ванной, наслаждаясь каждой клеточкой ее умопомрачительного тела, поздравлял ее с первым сексом, рассказывал, какая она сексуальная, как я хотел ее, как мне было хорошо— и Таня была на седьмом небе от счастья. Она никогда не слышала таких вещей про себя; они смущали ее, но и здорово заводили— Таня порозовела, приосанилась, и соски ее набухли, как орешки…

Она была страшно благодарна мне— до дрожи, до слез; она все время говорила, что никогда не ждала такого счастья— и рвалась помогать мне и делать за меня решительно все. Она не давала мне заниматься бытом, она стирала, готовила, мыла, отметая все мои попытки помочь ей; она одевала меня, кормила, завязывала мне шнурки, и мне было очень неловко от такого обожания.

Я старался отдавать ей любовь, как мог, и вкладывал в наш секс всю свою душу, всю фантазию и изобретательность. Мы еблись не переставая; уже на третий день я разъебал Тане попку, и она плакала вначале от стыда и боли, но через минуту— яростно насаживалась на член и выла, как похотливая кошка. В ней обнаружился неистовый темперамент; она была самой потрясающей любовницей в моей жизни— если можно так сказать про законную жену.

Между тем с Таней стали происходить странные вещи. Я давно уже перестал считать ее уродиной, но… Она сильно изменилась, и это отметили все, кто знал ее. Таня порозовела, похорошела, налилась, засветилась… Она стала иначе вести себя— в ней появилась женственность, загадочность, кошачья пластика; правда, она все еще была скромницей и не носила вызывающих нарядов, не вела себя завлекательно, —но того, что с ней произошло, хватило для того, чтобы за ней, как по волшебству, вырос хвост поклонников…

Тогда я вдруг сделал для себя совершенно неожиданное открытие: я был смертельно влюблен в свою жену.

Никогда раньше я не влюблялся; это была именно любовь, страсть— я бредил Таней, я думал о ней каждую секунду, я не мог прожить без нее ни секунды, я звонил ей, писал смс, сбегал отовсюду, чтобы побыть с ней, —и ебал, ебал ее без устали, кончая в нее по четыре и пять раз в день.

Со своей стороны Таня вела себя по-прежнему: была безумно благодарна мне за все и купала в такой заботе, что меня не покидал мучительный стыд и чувство вины. Нам обоим казалось, что мы недостаточно выражаем благодарность друг другу— и мы оба старались вовсю. Может быть, поэтому мы так ни разу и не поссорились…

Сейчас Таня— мать троих детей, роскошная 28-летняя красотка, стройная, обаятельная, умопомрачительно женственная и сексуальная; она ничуть не стесняется обнажиться, если это нужно— на пляже или, к примеру, на конкурсе бодиарта, —не стесняется показывать свои голые фотки друзьям, носит эротичные и изысканные наряды, обожает смотреть со мной эротическое кино (только не порнуху, а именно стильную эротику)… А я— самый примерный семьянин на свете, смертельно влюбленный в свою жену.

Вот такие вещи бывают на свете!

И плюньте на байки, что любовь, мол, приходит только так или эдак: она приходит, как ей угодно, и никого не спрашивает. В этом, наверно, и счастье…

Е-mаil автора: 4еlоvеcus@rаmblеr.ru