Из всей книжки про Хоттабыча и Вольку правда только то, что Владимир Алексеевич Костылев нашел сосуд с джинном Гассаном Абдуррахманом ибн Хоттабом. Остальное – ложь в угоду цензорам. Впрочем, обо всем по порядку.

В то благословенное утро, о котором еще будут слагать легенды и снимать кинофильмы, случился у Вольки лютый стояк. Такой, что он никак не мог отлить. Не мог же он идти гулять со стояком и не ссамши? Ясное дело, не мог. И совершенно понятно, что ни матери, ни тем более бабушке Волька по соображениям стеснительности пожаловаться на стояк не мог. Отец в это время, собираясь на завод, брился в ванной комнате. «Пап, смотри чё!», – сказал Волька, стягивая трусы.

— И чё? – ответил отец, тщательно выбривая верхнюю губу. – У меня тоже есть. И побольше твоего.

— Так ведь ссать хочется, а он стоит!

— А ты спусти.

Волька по натуре был робким и застенчивым, а завуч навела в школе такие порядки, что ни о какой передаче «опыта» от старшаков и речи быть не могло, и об одиноком наслаждении тоже, потому что завуч повелела сломать все перегородки в туалетах, а кусты возле школы еще не выросли. Вот и пришлось Вольке спрашивать у отца.

Отец не мог это сделать Вольке по морально-этическим соображениям строителя коммунизма, а потому он все показал н себе, и близкородственный дуэт значительно облегчился во всех смыслах. Отец добрил нижнюю губу и принялся умываться, фыркая и брызгаясь холодной водой, а Волька поплелся на кухню, все еще переживая сладость первого спуска. На кухне бабушка пекла блины, мама уже завтракала, и Волька впервые посмотрел на них, как на женщин. Маме было тридцать пять, бабушке – за шестьдесят, но обе были очень привлекательны. «Волька!», – сказала бабушка. – «Ешь блины, пока горячие». Они совсем недавно получили новую квартиру, двухкомнатную, и Волька делил маленькую комнату с бабушкой. Он спал на своей детской кровати, которую надставил отец, а бабушка – на старом диване с круглыми откидными валиками, под которые она прятала семейные деньги. Она держала семейную кассу и ходила по магазинам, а Волька ей помогал носить сумки.

Он поел блинов со сметаной, запил все горячим чаем и сказал:

— Я пойду на карьер ловить рыбу.

— Только не купайся там, – ответила мама. – Опасно.

— Так ведь жарко!

— Вон ванна. Напусти воды и плавай.

Волька даже рассмеялся. У него были ласты и маска, а он должен плавать в ванне!

— Блинчиков возьмешь ребятишек угостить?

Вольке не хотелось обижать старательную бабушку, и он взял сверток с блинами, положил его в сумку из искусственной кожи и добавил ласты и маску. Удочки он тоже взял, и детскую железную лопатку для червей тоже.

В этом карьере когда-то добывали глину, а теперь он был заброшен, зарос кугой и камышом. Зимой на его склонах дети катались на санках, а летом купались в стоячей воде и ловили карасиков. Туда-то и направил, помахивая сумкой, свои многогрешные стопы Волька Костылев.

Чтобы попасть на карьер, нужно было пересечь двор, полезть под забор и съехать по склону к воде. В пионерский лагерь Волька уже не попадал по возрасту, а в деревню ехать было еще рано. Занятия в школе уже закончились, и Волька маялся вынужденным бездельем. Он еще ехал по глинистому слою на пятках, но уже заметил девчонку, которая стояла в воде по колено и не решалась зайти дальше. И все бы ничего, если бы она была в купальнике или хотя бы трусах. Нет, она стояла в воде без трусов, сверкая на солнце белым, как снег, незагорелым задом. Волька подходил все ближе, ближе, пока не остановился у кромки воды.

— Мальчик, ты стоишь на моих трусах, – сказала девчонка, не оборачиваясь. – Сойди, пожалуйста.

Волька глянул под ноги, он действительно стоял на девчоночьих трусах, светлых, в мелкий цветочек. Рядом на куге висело ее платье. Он сделал шаг в сторону и снова замер.

— Я бы хотела окунуться, но не знаю, стоит ли, – продолжала девчонка. – Ты не знаешь, нет ли тут острых железок или битого стекла?

— Я не знаю, – честно сказал Волька. – Но могу посмотреть. У меня маска и ласты.

— Дай мне маску, я сама посмотрю.

Она, сильно не оборачиваясь, протянула правую руку назад, и Волька увидел ее грудь, маленькую и острую. Никому бы другому он не дал маску, а ей дал, торопливо порывшись в сумке. Она взяла маску, надела и нагнулась. Солнце било в глаза, но Волька словно особым зрением увидел сначала щель между белых ягодиц, а затем, ту, другую, поросшую редкими светлыми волосами.

— Нет там ничего опасного! – сказала девчонка, снимая маску.

Она снова протянула руку назад, но уже с мокрой маской:

— Спасибо! Ты будешь купаться? Или так посидишь?

О, с этой не стеснительной девчонкой он пошел бы на край света, а не то, что купаться.

— У меня нет плавок, – глухо, как в бочку, сказал Волька.

— Ну и что? Мама говорит, что в нашем возрасте стесняться еще рано. Купайся, как я.

Волька бросил на песок маску, сумку, удочки и торопливо разделся, а стояк уже тут как тут. Стоит!

— Это ничего! – сказала девчонка, по-прежнему не оборачивась, – Надо зайти в воду поглубже и посидеть немного. Иди ко мне. Не поскользнись, здесь илистое дно и камни.

Волька подошел и встал рядом. Она покосилась на стояк и протянула Вольке руку.

— Меня зовут Жанна, Жанна Богорад. А тебя?

— Волька, Володя Костылев.

— Ты учишься или работаешь?

— Осенью в десятый пойду.

— Странно, – сказала Жанна, с трудом выдергивая руку из Волькиной ладони, которую словно свело судорогой. – Ты местами такой взрослый. Ну, вперед!

Она кинулась в воду, Волька хотел, было, за ней, но наступил на что-то гладкое и скользкое. Он присел и вцепился в это гладкое и скользкое обеими руками.

— Ну, что же ты, Волька? – с укором сказала Жанна. – Водичка просто прелесть!

— Подожди. Тут какая-то бутылка.

Он вытащил вытащенную из глины бутылку, грязную, в иле и показал Жанне.

— Вот ведь черти! – сказала она в сердцах. – Написано же: «Стекло не бросать!».

Волька прополоскал бутылку и сказал:

— А она какая-то старинная!

Парень и девушка позабыли, что они голые, что стоят совсем рядом на берегу, касаясь друг друга локтями. Бутылка действительно была старинная, темного стекла, украшенная позолотой и какими-то крючочками, цеплявшимися друг за друга. «Это арабское письмо», – сказала Жанна, прищуриваясь.

— И что это означает?

— Не знаю.

Крючочки вдруг побежали друг за другом и превратились в надпись на русском.

— Разбей меня! – в один голос прочитали Жанна и Волька.

— И что же? – спросила Жанна. – Разбить? Или отнести в музей?

— Разбить! – крикнул Волька, перехватил бутылку за горлышко и шарахнул о камень.

Брызнули осколки, но не стеклянные, а огненные, и тут же исчезли, как исчезла массивная пробка и смола, ее заливавшая. Бутылка пропала, а на ее месте стоял маленький старичок, лысый, бородатый и голый. Он стоял на камне и яростно теребил свой…

— Это уд, – пояснил старик, вырастая на глазах. – Прошу меня простить, но я не кончал три тысячи лет, пока сидел в бутылке, чтоб ей пусто было, а также тому, кто меня туда засунул! А засунул меня туда Сулейман ибн Дауд, да будет проклято его семя до тридцатого колена! Ох, отойдите дети, кончаю!

Его уд стрельнул огнем, а потом еще и еще! Камыши и куга зашипели и задымились, но старик плюнул на них, и пожар кончился, так толком и не начавшись.

— Разрешите представиться! – раскатисто сказал старик. – Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб собственной персоной, джинн. А вы кто, о, достойнейшие дети своих родителей?

— Я Жанна! – быстро сказала Жанна.

— А я Волька. Это я разбил о камень ту бутылку.

— Простите мое любопытство, но почему вы голые? Здесь так принято, или вам нечего надеть?

— Мы просто купались, а чтобы не намочить одежду, разделись. – пояснила Жанна.

— Разумно! – похвалил джинн. – Это разумно. Мне бы тоже не мешало что-нибудь нацепить на себя, чтобы не ходить голышом, раз у вас так не принято. Что тут носят? Я бы мог скопировать твою одежду, о, великий освободитель джиннов. Если ты не против?

— Я не против, – сказал Волька, и старик немедленно облачился в сандалии, черные сатиновые шаровары и синюю майку, все точь-в-точь как у Вольки. Если бы не его борода, то он был бы похож на пенсионера-рыболова, тем более, что он скопировал и удочки, и сумку со всем содержимым, которые тут же бросил на берег.

— Приглашаю Вас, уважаемый Гассан, в гости, – неожиданно для самого себя напыщенно сказал Волька. – Я живу вон в том доме!

Волька показал на пятиэтажку из серого силикатного кирпича.

— Какой неказистый у вас дворец! – удивился джинн. – Я бы мог украсить его золотом и драгоценными каменьями.

А Волька удивился себе и Жанне. Они шли домой рядом с настоящим джинном и не удивлялись ни капельки.

— Драгоценных камней нам пока не надо, а вот от пары золотых монет бабушке на зубы я бы не отказался.

— Что пара монет? Что такое пара монет? – возмутился джинн. – Вот тебе целый мешок и раб в придачу к мешку!

В мгновение ока прямо из воздуха образовался раб, смуглый, в одной набедренной повязке, несущий тяжелый мешок из черной кожи.

— И Жанне тоже! – сказал Волька, и тут же из воздуха образовался второй мешок поменьше и из белой кожи, который несла очень красивая рабыня.

— Если там настоящее золото, мы сдадим его, куда следует и получим деньги, на которые купим дачу! – мечтательно сказала Жанна. – Наличный оборот золота у нас запрещен.

— А какие у вас деньги? – настороженно поинтересовался джинн.

— А вот!

Жанна достала из кармана платья рубль и показала его старику. Он был разочарован и возмущен.

— Бумага? Резаная бумага! Я завалю вас такими бумажками!

И тут же с неба посыпались рубли! Они вертелись, кружились, порхали, как осенние листья, и ложились под ноги. Волька и Жанна поймали несколько и… были разочарованы больше, чем джинн чуть ранее.

— Так они фальшивые! – крикнул Волька. – У них номера одинаковые, а должны быть разные!

— Опять не угодил! – обиделся джинн. – Ладно, с магией огня подождем до лучших имен!

Назад от карьера они шли, молча, без золота, фальшивых рублей и рабов с мешками. Все это джинн ликвидировал одним взмахом руки. Они уже подошли в дому, и чтобы сгладить неловкость, Волька предложил джинну пойти в гости. Он так и сказал:

— А не пойти Вам, уважаемый Гассан, в гости?

Тот засиял, как новый золотой динар.

— В гости? – закричал джинн. – Я живу на свете три тысячи лет, и никто ни разу не приглашал меня в гости. Все сделай то, принеси это, а сами даже пиалы чая не нальют.

— Разве джинны пьют чай? – осторожно спросила Жанна.

— Не пьют, но могут. Была бы честь оказана!

Рядом с домом джинн долго выбирал, к кому идти в гости вначале: к Вольке или Жанне. Он пошел к Вольке, потому что у Костылева были две комнаты, а у Богорад – одна. А еще у Вольки была бабушка с очень вкусными блинами, которые джинн называл маленькими лепешками, и которые они втроем съели во дворе. И еще была неожиданность, приятная в высшей степени: ее однокомнатная квартира располагалась прямо за стеной в третьем подъезде, а квартира Костылевых – во втором, и можно даже перестукиваться.

Бабушка была рада гостям: Жанне и крепкому бородатому старику, похожему на татарина. Ее первый муж был татарин, от которого остались самые яркие впечатления, но ничего, кроме ощущений он бабушке не оставил, потому что ушел на войну. А от второго мужа у нее родилась девочка, Волькина мать. Джинну бабушка тоже понравилась, такая толстая и добрая, как пирог с грибами. И звали ее просто и понятно: Мария Семеновна.

— Семеновна? – обрадовался джинн. – А я, стало быть, Хоттабыч!

Они сидели вчетвером, ели огромный пирог с грибами, пили чай, а Хоттабыч рассказывал истории из своей жизни, подозрительно похожие на сказки Шахерезады из «Тысячи и одной ночи». Впрочем, ни Волька, ни Жанна этих сказок не читали, а бабушка когда-то читала, но все забыла.

Хоттабычу Волькина бабушка нравилась и целиком, и по частям. Особенно ему нравились бабушкины груди, большие, можно сказать, огромные и мягкие.

Рассказав все, что он знал из Шахерезады, Хоттабыч стал проситься на ночлег.

Он сказал, что доводится двоюродным дедушкой Жанне, приехал в гости из Астрахани, а в поезде его обворовали, оставив ему только сандалии, черные сатиновые шаровары и синюю майку, ту одежду, в которой он спал в вагоне. Впрочем, говорил за него Волька Костылев, а джинн только кивал лысой головой. У Жанны тоже были раскосые глаза и выступающие скулы, так что история получилась вполне правдоподобной. «Я – мужчина неприхотливый!», – сказал Хоттабыч, когда Волька иссяк. – Могу спать хоть в чулане, но у внучки Жанночки комнатка маленькая, и чулана совсем нет». При этом он гладил Жанну по голове и смотрел на нее преданными глазами. Деньги, как он сказал сам, у него украли в поезде, но остались золотые монеты из степного клада, которые он вез в московский музей и, якобы, спрятал в кожном мешочке под животом. «Одна монета в сутки!», – пообещал Хоттабыч, и бабушка сломалась. Ей давно хотелось золотые зубы, или, как говорил Волька, золотой штакетник.

Поскольку Костылевы переехали на новую квартиру совсем недавно, их кладовая еще не была забита ненужными вещами. Их было немного, и ненужные вещи были оставлены в коммуналке. В кладовой стояла только алюминиевая раскладушка. Ее-то и предложил Хоттабычу Волька Костылев в виде спального ложа.

— Жестковато! – сказал Хоттабыч, опробовав раскладушку.

— А вот Вам матрасик, – заворковала бабушка. – А вот вам простынка с одеяльцем и подушечка! Давайте монетку-то, давайте!

Хоттабыч с ловкостью фокусника достал из воздуха монету, отдал ей, и бабушка ушла довольная и квартирантом, и собой.

Хоттабыч снова прилег, и ложе понравилось ему куда больше.

— О, Волька, наилучший во Вселенной спаситель джиннов из заколдованных бутылок! – сказал джинн. – Как зовут твоих родителей, и что они любят больше всего?

— Маму зовут Майя, а отца – Алеша. Мама любит красиво одеваться, а отец – слесарить на досуге. Он хочет собрать мотоцикл.

— Это все – пустяки! – уверенно сказал Хоттабыч. – Особенно, женские наряды. На мой вкус, женщина гораздо красивее, когда голая. Как Жанна. Кстати, ты знаешь, что ее постель совсем рядом за стеной?

— Что квартира рядом, знаю, а что постель – нет.

— Хочешь, я покажу тебе, как она ложится спать?

— Конечно, хочу! – загорелся Волька. – Но как?

— Это тоже пустяки! – сказал Хоттабыч.

Он щелкнул пальцами, и стена за его головой растаяла. Там, в комнате, Жанна стелила постель.

— Иди, Волька, пожелай Жанне спокойной ночи, а я займусь твоей бабушкой. Хочу тоже пожелать ей спокойной ночи, пока не вернулись твои родители.

Волька бочком пробрался мимо раскладушки и подошел к Жанне. Та закончила стелить постель, и переодевалась на ночь, повесила платье на стул и готовилась надеть легкую рубашку. Увидев Вольку, она и не подумала визжать и прикрывать грудки ладошками, а лишь сказала:

— Волька, ты как тут?

— Хоттабыч.

— А, я и забыла.

— Ты забыла Хоттабыча?

— Ну, да. Я думала о тебе.

— И что же ты думала?

— Ты ведь учишься в школе?

— Учусь.

— А в какой?

— Пока не знаю. Мы только недавно переехали. Тут говорят, неподалеку есть школа.

— Пятьсот семьдесят пятая. Просись в десятый «Б». будем учиться вместе.

Тут в прихожей затопали, и Жанна прошептала:

— Это мама пришла. Спокойной ночи, Волька Костылев!

— Спокойной ночи, Жанна Богорад!

Волька вернулся в кладовку, и стена снова обрела твердость и непрозрачность. Но на раскладушке никого не было!

В бабушкиной комнате стоял дым, пахло серой и благовониями. В дыму мелькали бабушкины ноги, и ритмично двигался торс джинна. Двигался мощно, вколачиваясь в бабушку, как поршень в цилиндр. Волька удивленно разинул рот и подавился дымом. А Хоттабыч сказал:

— Волька, отстань! Не видишь, мы заняты!

А бабушка Вольке ничего не сказала. Она лежала в дыму, задрав к потолку белые толстые ноги, и шептала:

— Поглыбче, миленький, поглыбче!

И джинн старался вовсю, исполняя бабушкино желание.

— Шел бы ты спать, Волька ибн Алеша! – со стоном сказал Хоттабыч, пуская из всех отверстий очередную порцию дыма.

И Волька проснулся только утром. Он лежал и слушал, как ровно дышала бабушка, как в соседней комнате храпел отец. Мать не храпела, она спала бесшумно. Джинн сидел в кладовке на раскладушке, сложив ноги по-турецки, и читал Луи Буссенара «Похитители бриллиантов». Начинался новый день, полный приключений.