От переводчицы

Роман под названием «The Nunnery Tales», вышедший из-под пера автора, скрытого под инициалами T. N. R., в 1866 году, входит в топ-10 произведений в жанре викторианской эротики. Произведение шокировало читателей не только откровенными сценами групповых оргий и всевозможных сексуальных извращений, но и местом действия, коим автор избрал женский монастырь. Превод сделан по английскому тексту издательства RОYАL PRЕSS, выпущенному в 1902 году.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

— Огюст, хорошие новости! — воскликнула моя матушка, прочитав сообщение, которое она только что получила от своего друга из Дьеппа. — Ваш отец покинул Францию и находится в безопасности!

От радости мы обнялись, узнав, что он избежал той неизбежной участи, которая постигла бы его как аристократа от рук развязавших репрессии республиканцев. Потом на ее лице появилось выражение страдания.

— Но пока мы не получим известий из Англии о том, что нам можно присоединиться к нему, я затрудняюсь определить, где мы можем найти убежище. Полагаю, мы можем на время приютиться у моей младшей сестры Агаты, настоятельницы монастыря Сен-Клер, но сейчас тоже поговаривают о давлении на монастыри и священников. Другие мои страхи связаны с тобой, мой дорогой мальчик, — сказала она, заламывая руки. — Найти убежище и защитить тебя от опасности — это одно; но как провести тебя, восемнадцатилетнего юношу, в монастырь, полный молодых монахинь, — для меня это настоящая загадка.

— Глупости, мама! — воскликнул я. — Прежде чем монастыри будут подавлены, мы окажемся в безопасности в Англии, а что касается того, чтобы уютно устроится в святой обители, то мы примерно одного роста и похожи друг на друга, поэтому вы должны одеть меня наилучшим образом и представить меня как свою сестру, или племянницу, или подругу, или кем-то еще.

— Каков нахал, если ты представил такую идею, — смеясь, ответила моя мать, — но ты забываешь одну вещь. Мою сестру Агату обмануть будет невозможно.

— В любом случае, мы попробуем, — сказал я, — и если дело примет наихудший оборот, мы должны открыть ей наш секрет и довериться ее доброте.

— Твой план смел, если не поспешен, но поскольку я не могу думать ни о чем другом, мы попробуем, — согласилась она с некоторыми опасениями. — Посмотрим, — продолжала она задумчивым тоном, — я представлю тебя племянницей жены твоего отца, но даже тогда у Агаты могут возникнуть подозрения, но мы рискнем.

Она погрозила мне пальцем.

— Постарайся не выглядеть таким дерзким, и не делай такие широкие шаги во время ходьбы, как ты обычно делаешь, и я одену тебя соответствующим образом завтра утром.

Я покачал головой.

— Мы не знаем, что может произойти сегодня днем или завтра утром. Если нас обнаружат здесь, мы никогда не увидим монастырь Сен-Клер, как и любое другое место для убежища.

Я взял свой жакет и подошел к двери.

— Сегодня еще есть время, поэтому, пока я пойду и найму экипаж, почему бы вам, матушка, не подобрать для меня подходящую одежду?

— Ты прав, Огюст, точнее, Огюстина, как я теперь должна тебя называть, — сказала мама. — Давай быстрее!

Я, не теряя времени, нашел повозку с возницей, насчет которого знал, что могу на него положиться, и по возвращении домой, через двадцать минут с помощью матери я полностью преобразился из красивого юноши в высокую, крепкую, но все же не самую непривлекательную девушку. Конечно, оставалась одно важное физическое различие. Мы собрали драгоценности моей матери и некоторые из наших самых ценных нарядов и подготовились к выходу. Еще раньше мы отпустили горничную моей матушки. Когда она вернулась и обнаружила, что мы бежали, а одежда и драгоценности исчезли, она приняла это как должное, ибо мы либо пытаемся бежать, чтобы присоединиться к моему отцу, либо нас арестуют и бросят в тюрьму.

*****

Наш план удался без всяких трудностей, и еще до заката мы прибыли к задним воротам монастыря Сен-Клер, где нас очень тепло приветствовала моя тетушка, аббатиса Сен-Клер, которая, однако, не могла не посетовать на нужду, которая заставила нас искать у нее укрытия. Я заметил, что она посмотрела на меня с большим любопытством и что-то шепнула моей матери, но ответ, который она получила, казалось, удовлетворил ее лишь частично. Она пожала плечами и слегка улыбнулась, посмотрев на меня.

— Я не сомневаюсь в благоразумии вашей падчерицы, но надеюсь, что она будет помнить, что она мадемуазель Д»Эрмонвиль, и будет вести себя так, как приличествует ее положению и полу.

Все это было с очень явным ударением адресовано мне. Я хранил молчание, единственным моим ответом был низкий, размашистый реверанс, увидев который моя матушка не смогла скрыть улыбки.

— Но сейчас, моя дорогая Генриетта, — сказала настоятельница, — боюсь, что я должна проявить к вам негостеприимность и попросить удалиться из комнаты. Я с минуты на минуту ожидаю прибытия отца Юстаса.

— О, я его очень хорошо знаю, — ответила моя мать, показавшись мне несколько растерянной, — и в моем уходе из комнаты нет необходимости, если только ты не хочешь поговорить с ним наедине, Агата!

— Не подтрунивай, — ответила настоятельница, похлопывая сестру по щеке. — Отец приезжает сюда по долгу службы.

— Эти прекрасные молодые монахи всегда «на службе», — пробормотала моя мать.

Тут нас прервал стук в дверь. После того, как настоятельница дала необходимое разрешение, вошла высокая, привлекательная молодая монахиня. Сначала она смиренно поклонилась матери-настоятельнице, а потом удостоила легким кивком меня и мою мать.

— Я пришла, госпожа настоятельница, чтобы получить свое наказание, — смиренно сказала она.

— Ты постаралась прийти вовремя, сестра Эмили, — ответила настоятельница. — Это демонстрирует определенную степень твоего покаяния, хотя ее значительная часть должна распространиться на отца Юстаса. Что ж, думаю, что могу пообещать, что с тобой не будут обращаться слишком сурово.

Она изогнула одну бровь.

— Но тебе придется раздеться, и думаю, быть слегка выпоротой. Поэтому тебе лучше начать раздеваться сразу, чтобы сэкономить время.

— Эти дамы останутся, чтобы наблюдать за действом? — спросила Эмили, намекая на меня и мою мать.

— Да, это довольно необычно позволять незнакомцам присутствовать при этом, — ответила настоятельница, — но поскольку эти дамы являются моей сестрой и племянницей, то думаю, что могу позволить себе предоставить им подобную привилегию.

— Конечно, мне бы понравилось! — ответила моя мать. — Очень любопытно увидеть, какое покаяние отец Юстас, которого я знаю очень хорошо, наложит на такую прекрасную девушку, как сестра Эмили. Какой же проступок она совершила?

— Ах, святая Леди Агата, пожалуйста, не говорите своей сестре, — воскликнула Эмили, — иначе я умру от стыда.

— Глупость, дитя мое, — ответила аббатиса. — Продолжай раздеваться, найди плеть, а затем иди и преклони колени на диван в углу. Пока ты будешь ждать, можешь повторить один из покаянных псалмов, чтобы привести себя в правильное расположение духа до прибытия отца Юстаса.

Я мог бы упомянуть здесь, что когда зашел в комнату, то сразу увидел этот так называемый диван и задался вопросом, в чем его польза! На нем лежали подушки и валики, сам он был покрыт черным бархатом. Кроме того, в каждом из углов он был оборудован кожаными ремнями и пряжками.

Вот перед этим устройством красивая молодая Эмили и разделась, а я пожирал глазами ее наготу. Она обладала очень соблазнительной фигурой с широкими бедрами. Ее грудь была высокой и полной, увенчанной розовыми бутонами, которые затвердели под моим пристальным взглядом. Ее молочно-белые бедра поднимались к мохнатому устью, который представлял для меня наибольший интерес. Волосы на ее холмике Венеры были густые и пушистые, а чуть ниже этой поросли проглядывала самая лакомая розовая щелка, которая так призывала к проникновению в нее. Я почувствовал волнение под платьем и мне захотелось присунуть свой увеличивающийся член в это влажное любовное гнездышко.

И вот на этом черном алтаре, который так очаровательно оттенял ослепительную белизну ее кожи, Эмили, как жертва жертвоприношения, опустилась на колени и, положив плеть между своими раздвинутыми ногами, приступила к молитвам.

Не скажу, что у меня не было совсем никакого опыта в обращении с женскими прелестями. Например, я был более чем близок с симпатичной швеей, которая жила на верхнем этаже в доме на улице Жубе. Она очень милая и приятная, и ничего больше так не любила, как быть оттраханой. Я также наслаждался молодой горничной своей матери. Однажды, когда она стелила постель своей светлости, она очень изумилась, но, как я понимаю, была очень даже не против, когда я резко задрал сзади ее юбки и мой горячий, твердый член яростно вонзился ей в киску и между ее ягодиц.

Но никогда за всю свою молодую жизнь я не видел такого зрелища, какое представляла собой молодая послушница Эмили — ее набухшая грудь, частично скрытая ее осанкой, длинные изящные ножки, и, прежде всего, ее восхитительная киска, похожая на сад черного мха, пронизанный киноварью и помещенный между двумя округлыми сатиновыми подушками, сверкающими снежной белизной.

Конечно, отец Юстас никогда не сможет быть настолько грубым, чтобы пороть этот прекрасный задок, подумал я про себя, и пока эти размышления пробегали у меня в голове, моя тетя рассказывала моей матушке о том проступке, из-за которого Эмили должна была страдать. Судя по всему, из-за жалоб на плохое зрение ей разрешили поставить дополнительное количество свечей в ее спальной комнате и когда аббатиса оказалась так добра навестить ее посреди ночи, то к ее огромному ужасу, вместо того, чтобы обнаружить молодую послушницу, объятую сном, та лежала частично раскрытой, с настолько похотливо распростертыми врозь ногами, насколько та могла сделать. Большая свеча была погружена в ее норку примерно на девять дюймов, и Эмили ее яростно всовывала и высовывала, вздымаясь и извиваясь своим задком так, как будто она была одержима самим дьяволом.

Конечно, поскольку леди Агата стала свидетельницей сего действа, любая попытка сокрыть это или оправдаться была совершенно бесполезной. На самом деле, в ту самую минуту, как она вошла в келью, мадемуазель Эмили накрыли любовные судороги, и она исторгла поток собственной страсти, откинувшись на подушки в полуобморочном состоянии, и оставив свечу саму выпадать из влажных ножен.

Аббатиса не была суровой женщиной — наоборот, она была особенно снисходительна к молодым девушкам, находящимся под ее руководством, но обнаружив Эмили в таком состоянии, она повела себя довольно сурово, поскольку послушница, будучи отруганной, отвечала дерзкими замечаниями, касающимися красивых молодых исповедниц и верховных привилегий руководства монастыря.

Все это моя тетя рассказывала полушепотом матушке, и не совсем неслышно для красавицы-виновницы, сидевшей на подушке, за которой я внимательно наблюдал, и которая, как мне показалось, едва сдерживала свой смех. Я было решил, что она не очень-то и боится отца Юстаса, и я оказался прав — она не боялась.

Наконец он прибыл, но прежде чем обратить внимание на голую девушку, ютящуюся в углу, он запечатлел на устах настоятельницы то, что, как я полагаю, он считал «священным поцелуем». Потом он с восторгом и удивлением обратился к моей матери.

— Моя дорогая мадам Д»Эрмонвиль, что привело вас сюда? А кто это юная леди?

Он произнес это с некоторым ударением, и я в одно мгновение увидел, что он узнал меня. Но моя матушка в один момент предотвратила любые волнения, — она отвела его в сторону и заговорила с ним шепотом. Разговор был не долгим. В конце он произнес:

— Тогда, Генриетта, вы обещаете? Если это так, я не только сохраню секрет, но и сделаю все возможное для вас в этом деле!

Это соглашение было скреплено полудюжиной поцелуев, которые мне почему-то показались менее целомудренными, чем они должны были быть, но я полагал, что моя мать лучше знает, что делать.

— А сейчас, отец Юстас, мне представляется, что бедная девочка уже достаточно долго стоит на коленях, ожидая покаяния, — заметила она, — и ради общего милосердия вы обязаны наказать ее, что бы это ни было. Только не будь к ней слишком строгим!

— Только ради вас, милая леди Д»Эрмонвиль, чего только не сделаешь, — ответил монах, который произвел на меня впечатление галантного человека. — Ты сама будешь свидетелем.

Надо сказать, что несмотря на свое монашеское облачение, — коричневый саржевый гаун, который он носил, открытый спереди и застегнутый на ремень, не был костюмом, — он был очень красивым мужчиной… Мне показалось странным, что на нем не было бриджей или нижнего белья, но это, как я вскоре выяснил, было преднамеренным.

Обернувшись и с похотливым самодовольством рассматривая прекрасные ягодицы и совершенные прелести, демонстрируемые коленопреклоненной девушкой, отец Юстас коротко спросил настоятельницу, призналась ли она в своем грехе и пообещала ли раскаяться. Получив утвердительный ответ, он заметил, что не будет использовать хлыст, а просто сделает несколько нежных шлепков, затем прошепчет милование, нальет немного святого масла, и младшая сестра сможет считать себя отпущенной от грехов и очищенной.

Ничто не могло быть мягче на пути покаяния, чем это, и к моему удивлению, Эмили абсолютно понравился нежный шлепок. Вместо того, чтобы сжаться от него, она приподняла свою обнаженную попку вверх и отставила ее наружу, как бы навстречу наказанию. Монах же недолго задержался на этой части церемонии, и я смог легко понять причину, почему, — когда он опустился на колени, чтобы приблизиться лицом к белым ягодицам послушницы, его сутана немного распахнулось, и нашему взору предстал самый чудовищный набухший стержень. Это был мощный инструмент, увенчанный наверху огромной фиолетовой головкой! Поскольку мне было совершенно ясно, чем закончится все это покаяние, я не мог не думать о том, что мадемуазель Эмили найдет это совсем иным опытом, чем мастурбация сальной свечой.

Его «шепчущее милование», как он его называл, состояло в том, что он засунул язык ей в тугую маленькую щелку сзади и начал нежно ее посасывать. Кончик его языка проделал весь долгий путь от самой верхней части ее дрожащих бедер до изгибающейся линии ее ягодиц, а затем снова вернулся к тому меховому гнездышку, которое блестело от его и ее собственной влаги. Он щелкнул по губкам ее норки, тщательно омыл их языком и, разгладив на них пушок, погрузился внутрь щелки снова и снова, пока Эмили не содрогнулась от трепета и сладкого ожидания.

Когда он решил, что достаточно открыл и смазал киску Эмили для достижения своей цели, он приступил к тому, что он назвал своим «святым маслом». По-простому, это означало, что он приставил головку своего огромного члена ко входу в ее сочащуюся пещерку и начал по-собачьи таранить ее на всю длину своего стержня. Чтобы лучше нырнуть в широко растянутую киску Эмили, он чуть приподнялся на одной ноге. Он с огромной быстротой входил и выходил из нее, с каждым ударом хлопая животом по ее вздернутым ягодицам, его шары шлепали каждый раз, когда он вынимал покрытый любовными соками член до головки, а после снова погружался внутрь, нанося удары с различной скоростью и силой. Чтобы облегчить себе вторжение, он вертел ее бедра крепкими круговыми движениями, которые служили для того, чтобы открыть меховую сокровищницу бедной девушки как можно шире.

Эмили же, со своей стороны, очень хорошо перенесла это вторжение, намного лучше, чем я мог предположить. После двух или трех естественных вскриков, вроде «Ах! Ох!», вызванных огромным членом, поначалу с силой вторгнувшимся в ее устье, она умело ответила взаимностью на его выпады. Особенно я отметил, что она наклонилась, чтобы, заглянув под живот, увидеть всю работу отца Юстаса, его благородный член со свисающими тестикулами, которыми он трудился.

Пока он продолжал накачивать ее с причмокивающими звуками, его волосатый живот создавал собой красивый контраст с ее молочно-белой попкой, и действительно, зрелище это было завораживающим.

Я не осмеливался смотреть на свою матушку, но, стоя в углу и обняв в робости и страхе свою тетю за талию, я не мог не положить руки на ее хитон, и ощупывал ее, пока одной рукой не почувствовал нежнейшее набухание ее крепких грудей. Я как будто мял мягкий шар, когда искал маленький шарик соска, который вскоре поднялся и отвердел под моим настойчивым поощрением. Моя вторая рука была так же занята, охватывая ее живот и исследуя низ, пока не нашла теплый вход в пещерку, покрытый небольшой рощицей. Я провел пальцами по шелковистым волосам, а затем позволил пальцу исследовать саму щелку, которая стала, казалось, нетерпеливо и жадно расцветать под моими неуклюжими исследованиями. Она не прошептала мне никаких возражений, хотя наверняка почувствовала нечто странное, потому что впереди, под моим платьем, образовалась такая выпуклость, которую не смогла бы изобразить ни одна девушка, если только не положила бы себе в карман огурец или скалку.

К моему разочарованию, как только я начал думать, что могу перейти со своей красивой молодой тетей к крайним мерам, священник, отец Юстас, довел свое восхитительное наказание до конца.

Эмили смиренно покорилась, что она и продемонстрировала, опустившись со своей устойчивой коленопреклоненной позы вниз, что она почти распростерлась на животе. Отец Юстас, конечно, держал в ней свой член, пока она опускалась на пол, его руки крепко держали ее бедра, и он продолжал трахать ее еще несколько минут. Затем он мягко извлек свой стоячий член и нежно поцеловал ее пухлые ягодицы, заверив во всем прощении и полном отпущении грехов.

Спрятав свое истекающее копье обратно в платье, он повернулся к моей матери и, очень выразительно посмотрев на меня, сказал, что хочет поговорить с ней на определенную тему наедине. Моя тетя заверила, что ее комната находится в полном распоряжении у ее сестры, а сама она останется и поможет Эмили одеться.

— Это слишком большая честь для меня, матушка-настоятельница, — сказала Эмили. — Может быть, эта юная леди окажет мне небольшую помощь? Она выглядит очень милой, и мне бы так хотелось бокала вина, потому что я очень устала!

— Естественно, дитя мое, — ответила тетя, — я дам тебе вина.

Сказав это, она вышла из комнаты, повернувшись с довольно странным выражением на лице, как будто она не знала, к чему может привести моя помощь ее послушнице в одежде. bеstwеаpоn Я же, как нетрудно догадаться, не возражал быть служанкой прекрасной юной девушке, и я был так нежен в своем трепетном внимании, что она совершенно не замечала моей неуклюжести, однако был уверен, что она очень хорошо заметила, как мои руки задержались на ее подрагивающих грудях и их выступающих сосках, как они погладили ее пышные ягодицы и вторглись на край ее увядших половых губок.

— Милая мадемуазель, — заметила она, — ты так ласкова, как будто ты молодой человек, а не молодая леди!

— Может быть, — пошутил я, — Ты не будешь возражать, если я стану молодым человеком?

— Ну, — застенчиво ответила она, — мне бы хотелось такого брата, или кузена, как ты…

— Или любовника? — намекнул я.

Она слегка покраснела и отвела глаза.

— После сцены, которую ты только что видела, моя дорогая, с моей стороны было бы бесполезно проявлять какое-либо ханжество. Конечно, присутствие настоятельницы было обязанностью, но я думаю, что с ее стороны было дурным тоном сообщить тебе и твоей матери о моей вине и позволить вам засвидетельствовать мое наказание.

— Не сердись, — ответил я, целуя ее. — Это было действительно очень красивое и самое роскошное зрелище. Святой отец причинил тебе боль?

— Нет, нет, — ответила она, — пока длится покаяние, я наслаждаюсь этим. Но сейчас я чувствую себя распаленной и раздраженной.

— Позволь мне, — ответил я, — высушить твои тайные достопримечательности своим платком. Я сделаю это аккуратно, и тебе будет гораздо удобнее.

Не дожидаясь ее разрешения, я опустился перед ней на колени, задрал хитон и приступил к высушиванию нежнейших губок ее киски и чуть увлажненных частей, прилегающих к ней. Я нежно вытер набухшие губы, остановившись, чтобы полюбоваться пухлым розоватым отверстием. Мускусный аромат возбуждал, я чувствовал, что мой долго подавляемый поршень снова начал шевелиться под моей одеждой. Стремясь продлить свою работу, я медленно ухаживал за ней, расчесывая ее холмик, и с каждым движением, как будто случайно, открывал пальцами смятые губки этой оскорбленной сокровищницы. На самом деле, я ввел в него один палец почти полностью, прежде чем я вспомнил о своем положении и небрежно убрал его. Как я и предполагал, она нашла большое утешение в этом действе и ответила щедрой благодарностью. Я возразил, что мне приятно служить такой прекрасной девушке, как она.

Это мое замечание привело к непредвиденным результатам. Эмили сразу ответила, что такой мой комплимент для нее очень ценен, так как я была одной из самых прекрасных и высоких девушек, которых она когда-либо видела. Говоря это, она попыталась изучить мое тело, и, как можно легко представить, обнаружила что-то совершенно неожиданное, — мое шелковое платье стояло передо мной, как палатка, плохо скрывая мою эрекцию.

— Боже правый! Что это такое! Тебе привязали искусственный фаллос? — воскликнула она низким тоном.

— Тебе лучше посмотреть, — смеясь, ответил я.

Не говоря больше ни слова, она, в свою очередь, опустилась на колени и, к своему удивлению и восторгу, обнаружила среди привычных и нужных предметов нижнего белья — шелковых чулок, сорочки, и узорчатых юбок — предмет, вовсе не являющийся частью дамского туалета (ну разве только искусственным). Она нашла мою прекрасный пульсирующий орган в состоянии пылкой твердости и несомненно готовым к работе. От восторга она тотчас же схватила его и стала ласкать вверх-вниз. Я же был готов дать ей то, что она явно желала, но в коридоре послышались легкие шаги, и она опустила мои юбки как раз вовремя, когда моя тетя вошла в комнату, неся вино.

— Дитя мое, как я и обещала, я принесла тебе немного освежиться, но, клянусь, ты, кажется, не нуждаешься в нем. У тебя такой румянец на щеках, и все это благодаря, как я полагаю, любезному вниманию моей племянницы Огюстины. Но запомните, моя дорогая племянница, — она погрозила мне пальцем, — я не одобряю, когда даже молодые дамы становятся слишком ласковыми, поскольку это иногда приводит к глупостям, и даже к озорству.

Конечно, это был явный намек для меня, чтобы я был осторожнее, но, увы, «озорство» было уже наполовину сделано.

— Но помилуйте, матушка-настоятельница, — сказала Эмили, — можно мне сводить мадемуазель Огюстину к нашим сестрам, чтобы познакомить ее? Они будут рады увидеть свежее лицо и услышать новости о мире.

Тетя нахмурилась, видимо, предложение ей не понравилось.

— Хорошо! Я даю разрешение при строгом условии, что вы не будете пренебрегать часовней или другими вашими обязанностями, и что вы приведете мою племянницу в мою комнату на вечерню, так как она должна ужинать со своей матерью и со мной.

— Ваши приказы будут исполнены, матушка, — ответила Эмили с низким поклоном. Потом она взяла меня за руку, и мы вместе вышли в холл.

*****

Когда мы пошли по коридору, она рассмеялась и сказала:

— Настоятельница очень ревнива; она что-то догадывается о тебе, и если бы не моя счастливая идея познакомить тебя с другими послушницами, я не смогла бы наслаждаться удовольствием от твоего общества, ну делала бы это, по крайней мере, не одна. Но я приведу тебя в компанию Луизы и Адель, которые сами довольно игривые девочки, и почти такие же похотливые, как и я.

Она остановилась на мгновение и посмотрела на меня с понимающей улыбкой на своем прекрасном лице.

— Кстати, надеюсь, ты не считаешь аморальным спать со своей тетей, потому что она

определенно заставит тебя сделать это сегодня. Если все мои расчеты верны, она покажет тебе такие образцы сладострастной и даже непристойной похоти, что, вероятно, ты никогда их не забудешь. Сцена, которую ты только что видел в комнате для покаяния, не имеет ничего общего с тем, что ты испытаешь.

Мы продолжили идти и пришли в одну из комнат юных леди.

— Адель и Луиза, мои дорогие, это мадемуазель Огюстина Д»Эрмонвиль, которую настоятельница позволила мне привести сюда в качестве дополнения к нашему обществу на сегодняшний день.

Обе красивые девушки, сидевшие за рамами для вышивания, поднялись со своих мест и тепло расцеловали меня в щеки.

— Нам лучше максимально использовать ее компанию, поскольку ее тетя, аббатиса, воображает, что в ее внешности есть что-то мужественное, — сказала Эмили.

— Так и есть, — воскликнули обе девушки вместе.

— И она намерена переспать с ней сегодня вечером, а вы знаете, каковы будут последствия этого. Огюстина будет слишком измотана, чтобы мы могли насладится ею завтра.

— Адель уже знает, что это, — сказала Луиза. — Это то удовольствие, которое мне еще предстоит познать.

— Расскажи нам все, дорогая Адель, — сказал я. — Это очень позабавит меня и поможет с нетерпением дождаться предстоящего вечера.

— Раз уж ты спрашиваешь, я расскажу тебе, — сказала милая девочка, — хотя мне от этого и стыдно. Настоятельница сообщила, что чувствует себя больной и немного волнуется, и пожелала, чтобы кто-нибудь остался в ее комнате на всю ночь. Она выбрала меня. Я с радостью согласилась, восприняв это как почесть, и пошла к ней в комнату, где застала ее уже в постели. Она захотела, чтобы я разделась и присоединилась к ней, оставив лампу гореть. Как только я это сделала, она просунула руку мне между бедер, и начала водить по мягким волосам, которым покрыта моя киска, но недолго. Вместо этого она предпочла проникнуть парой пальцев в мою тугую щелку и, работая там взад-вперед, раздвинула обхватывающие ее губки. Я очень мало знала о таких похотливых играх и смиренно подчинялась, тогда как она продолжила проникать в мои самые потаенные глубины.

Но долго это не продолжилось, поскольку она изменила свое положение, став на колени и коснувшись своим животом моей груди, ее стройная попка опустилась на мое лицо, а губки ее пещерки приложились к моему рту. Потом она попросила меня засунуть язык в ее киску, и хорошо там поработать, и хотя я была более чем наполовину придушена ее телом, я смогла подчиниться и сделать все возможное, чтобы доставить ей удовольствие. Я лизала ее снова и снова, как собачка лакает воду из миски, только этот нектар был гораздо более сладким, чем любой из тех, что я пробовала. Я порхала языком по ее губкам, подхватывала все жемчужные капли, а затем нырнула внутрь щелки, рыская по нежным складочкам, скрытым внутри.

Должна признать, что аббатиса сделала все возможное, чтобы вернуть в свою очередь удовольствие и мне, так как, из-за нашего положения относительно друг друга, ее голова естественно упала между моих бедер. Она засунула в меня язык настолько, насколько только смогла. Он извивался, как змея, в моей норке, гладил и скользил в ней, выискивая каждый скрытый уголок. И хотя я и не чувствовала себя наполненной им там, в моей сокровищнице, я все же познала самые приятственные ощущения, которые зародились поначалу в пальчиках моих ног и чувственным теплом заскользили вверх до самой верхней точки моей головы. Конечно, она не смогла дать мне то удовлетворение, что я дала ей, но, как я очень скоро познала, она сделала достаточно.

О том, выполнила ли я свой долг перед ней или нет, можно судить по тому, что через несколько минут, после некоторых судорожных движений и извиваний ее попки, мой рот наполнился, а мое лицо и горло пропитались теплым кремовым ликером ее страсти. Когда она кончила, она лениво скатилась с меня и несколько мгновений лежала голыми ногами на подушке, демонстрируя все свое обнаженное тело. Я было подумала, что лучше взять полотенце и вытереть свое лицо и ее ягодицы… и когда я это сделала, она слабо поблагодарила меня и попросила снять с нее сорочку и уложить ее удобно в постели. Проделав это, она пожелала принять свое лекарство, которое я нашла на вкус ни больше ни меньше апельсиновым ликером. После этого возлияния она уснула.

Я надеялась на последующий спокойный ночной отдых, но никогда в жизни еще так не ошибалась. Около двух часов ночи меня поцелуями разбудила настоятельница, что я была обязана принять за честь, хотя я была очень расстроена, что меня опять побеспокоили.

Затем она спросила меня, девственница ли я. После моего заверения в истинности этого утверждения, она подняла мою сорочку и удостоверилась в этом, вставив свой палец в мою киску на всю свою глубину. Обнаружив там препятствие, она объявила о своем намерении забрать мою невинность. Я трудно представляла себе, как она намеревается это сделать, но меня быстро просветили. Сняв свою камизу, аббатиса достала из одного из карманов любопытную вещицу, похожую на толстый стержень из слоновой кости, длиной около девяти дюймов, частично покрытую красным бархатом. Этот инструмент имел придаток в форме эластичного шара, который она наполнила из флакона. Все это было быстро привязано вокруг ее передка с помощью крепкой перевязи. Она приказала мне лечь на спину, раздвинув свои бедра настолько широко, насколько возможно, и, положив под меня подушечку, чтобы приподнять мою попку, начала пихать этот инструмент в мою киску, взламывая мой девственный барьер без пощады или раскаяния. Я уверена, что мои крики боли и наполовину подавляемый плач доставляли ей величайшее наслаждение. Это, должно быть, непременно неестественное наслаждение, хотя я могу понять мужчину, по своей похоти насилующего девушку даже против ее воли. Но когда она начала находить в моих движениях безошибочный признак того, что моя женская натура начинает лучше меня чувствовать боль и стыд, и что я наслаждаюсь всем действом, она положила одну руку под свои ягодицы и сжала шар, о котором я упоминала ранее, извергнув струю теплого молочного вещества прямо в меня, до самых почек. На этом спектакль и закончился.

Но даже этим она не удовлетворилась, потому что перед тем, как я ушла от нее утром, она приказала мне прикрепить устройство на себе и трахнуть ее так же сильно, как она это проделала со мной. Я очень неуклюже попыталась привязать на себе сей любопытный инструмент, но она помогла мне, и могу смело сказать, что она мне помогала и в самом спектакле! Взяв эту вещицу, которую она назвала «искусственным фаллосом», и смело протаранив ее нетерпеливую щель, я начала толкать ее, как могла, но я смогла почти избежать неприятностей. Обхватив меня за талию, она начала так энергично вздыматься, что встретила меня на полпути, насадившись на гладкий стержень, и как только этот длинный вал вонзился в ее жадную норку, в своих трепыханиях, визге и стонах, она превратилась почти в зверя. С каждым ударом его проход внутрь нее облегчался, так что вскоре я таранила ее с такой же свирепостью, с какой мужчина загоняет в женскую пещерку свой член. Было захватывающе видеть эту холодную твердость, покрытую ее выделениями, и она призвала меня продолжать нападение с неослабевающей энергией. Наконец, мощно качнув ягодицами, она закричала: «Молоко, Адель, молоко!»

Вначале я не понимала, что она имеет в виду, но потом вспомнила, что она делала. Имитируя, насколько возможно, ее действия, я сжала шар у основания члена и впрыснула в нее драгоценную жидкость. Должно быть, я доставила ей огромное удовольствие, потому что, когда она пришла в себя, она поцеловала и отпустила меня с благодарностью и благословениями. Вот такая моя история. Что ты думаешь об этом, дорогая Луиза? Ты можешь вполне довериться этой правде, так как это именно то, что тебе придется пережить. Что касается тебя, мадемуазель Д»Эрмонвиль, ты получишь от настоятельницы то же самое этой ночью.

— Благодарю тебя, мадемуазель Адель, — ответил я, — Но у меня есть с собой некая гарантия, которая не позволит ей «поймать» меня. И, если милая Луиза послушается меня здесь, то ей не придется остаться со своим пронзенным сладким маленьким кусочком девственности, которой ее лишат твердым искусственным фаллосом из слоновой кости, которым владеет эта похотливая женщина. Она отдаст его нежно и с любовью!

Здесь я воззрился на Эмили, которая знала моем секрете и быстро ответила.

— Конечно, дорогая Огюстина, — ответила она. — Я не сомневаюсь, что эти две юные девушки будут только рады встретиться с тобой здесь завтра после нашего завтрака и получить твои советы, а также рассказ о ночных событиях.

Они обе с готовностью пообещали это сделать, и Эмили напомнила мне, что пришло время продолжить встречу с тетей. Если бы я не сделал этого вовремя, я бы втянул ее в неприятности, и мне бы больше не позволили навещать ни одну из прекрасных молодых послушниц. Итак, под руководством своей прекрасной проводницы, я добрался до комнаты аббатисы, где я обнаружил накрытый стол, и свою мать и отца Юстаса в компании с моей тетей.