– Ножку сюда, детка! Выше, выше… вот так! Выгнулась, голову назад… таак… Снимаем!

Сверкал магний – и глаза Габби сами собой жмурились, как она ни старалась «зажать» веки. Фотограф ругался, и все начиналось сначала.

Габби уже была в одних кружевных панталонах и маечке. Их подарил ей Джейсон на день ангела… Лицо ее впервые после свадьбы было подмалевано, только куда ярче и гуще, чем тогда, и локоны живописно растрепаны по плечам и спине. Косметика резко подчеркнула чувственность ее лица, ставшего кричаще красивым, как закаты на картинах.

Она сидела на кровати под бархатным балдахином. С улицы доносились треньканья трамваев и музыка, гремевшая из забегаловки напротив.

– Тааак… Теперь откинься на подушку… Грудь вперед… да ты знаешь, где у тебя грудь, радость моя деревенская? Воот… Вот так… А теперь снимай маечку.

– Что? – у Габби вдруг озябли руки.

– . .. Прекрасная, бесконечно добрая и нежная леди, если вы согласитесь, деточки мои будут здоровы, клянусь святым крестом, – засуетился тип, который привел Габби сюда. – Такие фотографии мы продадим по семьдесят, а то и по восемьдесят центов… и поверьте, что в голом теле нет ничего такого, если оно прекрасно! Все великие художественные тузы рисовали голых, то есть обнаженных… этих… позерщиц, и всяких там роскошных нимф, и эти картины висят в музеях, и на них смотрит мистер мэр с супругой, и даже пасторы, если вы в курсе дела…

Это была правда. Габби знала это: Джейсон водил ее в картинную галерею, впечатлившую ее до дрожи, и у них дома даже были два альбома – Рубенс и Энгр, – которые она любила перелистывать, придумывая истории про героинь и втихаря сравнивая их тела со своим. Ее остро интересовало, как же это они раздевались перед художниками, и есть ли такой закон, делающий художественные раздевания приличными? «А чем я хуже их, в самом деле?.. » Тип не врал, и Габби вдруг похолодела…

– . .. Вы живете с таким богатством, а другие должны страдать! Бог дал вам капитал, а вы не хотите им делиться, не хотите спасти несчастных больных деточек, добрая и прекрасная леди! Разве это по – божески? разве вас так учил ваш пастор?

– А если эти фотографии увидит кто – то, и меня узнают? – хрипло спросила Габби.

– Никто вас не узнает, прекрасная леди, на вас сейчас краски столько, что и родная мать вас не узнает. А хотите – мы вас еще подмажем. Эй, Мэтью!

Толстый фотограф подошел к Габби – и еще гуще накрасил ей веки, брови, губы и щеки, превратив личико Габби в вызывающе – сексуальную маску.

– Ну вот!.. Я и сам вас не узнаю, клянусь святым крестом! Снимайте осторожно, чтобы не смазать красоту, едрить его в рот!..

Ноги Габби вдруг сделались ватными. Раздеваясь перед Джейсоном и млея от сладкого стыда, она всегда отгоняла от себя запретную мысль: а что чувствуешь, если раздеваться перед другими? Две пары глаз нетерпеливо смотрели на нее, и она, думая «что же я делаю?», вдруг приподняла руки и медленно стащила с себя маечку. Ощутив наготу грудей – облилась внутри зябким кипятком и зажмурилась, но тут же открыла глаза, глядя на своих искусителей…

– Таак! Молодцом, малышка! Откинулась назад… маечку держишь в руке… Грудь повыше… какая она у тебя сексуаль… а я что? я ничего! не пихайся, Микки, мать твою!.. Снимаем! Еще!… Таак, а теперь долой панталончики, детка!

Фотографу пришлось повторить эту фразу дважды, – но Габби не нужно было уговаривать, просто руки не слушались ее. Голые ее соски, набухшие тугими абрикосами, мало – помалу разгорались, и Габби старалась не думать, что же будет дальше…

– Давай же, малышка, давай, давай, давай – гоготал Микки, как гусь. «Он и вправду похож на гуся: шея длинная, нос тоже длинный, красный… » Габби стягивала с себя панталоны, представляя гуся с длинной шеей и красным носом – как он гогочет и переваливается, растопырив крылья…

– Таак! Уй, сколько шерсти там у нас!.. Теперь растопырила ножки… не сильно, чуть – чуть… молодцом, детка! Снимаем!..

Габби вдруг поняла, что она полностью голая, и на нее смотрят двое незнакомых мужчин.

Чувство это было таким острым, что у Габби закружилась голова. Тело ее вдруг стало ватным и невесомым, и Габби чувствовала только соски и гениталии, набухшие липким холодком. Стыд распирал ее, и сознание цеплялось за клятву Гуся, за его больных деточек, для которых Габби зарабатывала «своим богатством», и за неписанный закон, позволявший раздеваться для художников. «И фотографов», убеждала себя Габби, послушно принимая требуемые позы; «я уже много заработала для деточек Гуся», думала она…

Ее тело налилось знакомой томностью, к которой примешивался новый горьковатый привкус бесстыдства. С каждой секундой она возбуждалась все сильней, и все сильней боялась показать это. Ей вдруг захотелось выгибаться, кататься по кровати, раздвигать ноги, выпячивать влажные гениталии – и Габби изо всех сил старалась быть неуклюжей, цепляясь за свою стеснительность. Чувство полной наготы, пьянящее, как пунш, обволокло ее тело и мозг…

– Ты какая – то скованная, детка. Расслабься, тут все свои… На вот, выпей, – Мэтью налил ей, и Габби, никогда не пившая ничего крепче пунша, схватила стакан и залпом осушила его. С полминуты ее глаза бессмысленно круглились, а щеки краснели, как два граната. Затем она вдруг улыбнулась до ушей и прохрипела:

– У вас тут отменили Сухой закон?*

________________________

*С 1919 по 1933 г. г. в США действовал закон, запрещавший торговлю алкогольными напитками. – прим. авт.

– А ты догадлива, детка! – хохотнул Мэтью, налив ей второй полный стакан. Габби, поколебавшись, поднесла его ко рту и выпила маленькими глотками. «Один раз можно», думала она… Мэтью похотливо облизывался, но Габби ничего не замечала: огненные глотки растеклись по ее телу, сжигая стыд, и ей вдруг стало легко и азартно. «Как на охоте», думала Габби…

Снизу грянула чья – то пьяная песня, нелепая, как хрюканье, и Габби расхохоталась, хлопнув в ладоши.

– Как весело у вас тут поют! Наверно, он выпил такого же пойла?

– Не знаю, едрить его в рот!.. По – моему детка, тебе скучно. Нужно тебя развлечь. Сейчас мы пригласим тебе приятеля…

– Вот этого мужчину?! – Габби резко подобралась, несмотря на хмель.

– А ты думала… – Мэтью снова захохотал – и осекся, глядя на Гуся Бобби.

– …Он шутит, прекрасная леди, шутит! Не бойся, детка, просто мы сейчас позовем одну девушку, чудесную девушку Пэгги, и поснимаем вас вдвоем, чтобы тебе не было скучно…

– Ах, девушку? – Габби заулыбалась во весь рот. – Тоже натурщицу?

– Натурщицу, натурщицу, – гоготал Гусь, подмигивая Мэтью. – Вы понравитесь друг дружке… Да что это за пьяное рыло там орет? Мэтью, старый барсук, сходи – ка, погладь певуна по головке… Заодно и зазови Пэгги.

– С радостью и удовольствием, – оскаблился Мэтью и вышел. Габби сладко потянулась всем голым телом, натянув груди, и Гусь засопел; бормоча ругательства, он быстро сиганул за аппарат и успел дважды сверкнуть магнием, пока вставшая Габби вытягивалась, расправляя свое тело.

У нее были большие груди ровно – круглой формы, не сплющенные и не обвисшие, вкусные, выпуклые и тугие, как мячики. Казалось, что нежная их кожа должна пружинить, как каучук. Возбужденные соски ее припухли, выпирая темными конусами в стороны. Тело Габби было нежным и гибко – текучим, хоть и не худым; на нем не было ни одной складочки, и нигде не выпирала острая кость – все углы скруглялись пружинистыми изгибами, плавно обтекавшими фигуру. Бедра, если смотреть на них анфас, казались тяжелыми в сравнении с талией, гибкой, как лоза, – но в профиль ее попка, оттопыренная назад, смотрелась упруго и подтянуто. Ноги и руки, ровно – стройные, плавные, закругленные без полноты, двигались с грацией, от которой распирало дыхание. Особенно изящны были плечики, гибкие, круглые, подвижные, плавно повторяющие округлость грудей.

Вся Габби была смугло – розового оттенка, нежного, ровно – матового сверху донизу. Между ног топорщились рельефные створки гениталий, поросшие черным пухом, таким густым и длинным, что он выпирал на фоне тела чернильным пятном. Габби ужасно стеснялась своих зарослей, и первое время даже всхлипывала от стыда, когда Джейсон наводил в них порядок расческой. Они вились так же, как и шевелюра, и все ее стыдное хозяйство выдавалось кудрявым холмиком вперед. Глядя на него, Гусь хватался за штаны…

Габби разминала тело, ощущая вкусный жар в каждой клеточке. Чувство наготы по – прежнему распирало ее, но удовольствие от бесстыдства пересилило все «но», и Габби внушила себе: «я просто работаю, работаю натурщицей, чтобы помочь тем, кто несчастней меня… «

– Чертов Клайд уполз с вахты за выпивкой, и теперь к нам лезет всякое дерь… – раздался голос Мэтью, тут же перебитый другим, густым и грудным:

– Уууу! какая лапочка! какой пупсик! Парни, где вы откопали такое сокровище? Деточка, как тебя зовут? Давай познакомимся!

Габби еще никогда ни с кем не знакомилась голышом, и ее снова пробрали мурашки.

Пэгги была пухлой брюнеткой лет двадцати пяти, знойной и бесстыдной. На ней не было ничего, кроме косметики и кружевного халата. «Это же развратная женщина», думала Габби, «почему она здесь, почему она так смотрит на меня, и почему я так волнуюсь?»

Пэгги подплыла к Габби – и так непринужденно облапила ее, что Габби не успела отстраниться. Звучно чмокнув ее в щеку, Пэгги провела рукой по голой спине Габби, глядя ей в глаза долгим масляным взглядом… Габби пробрала дрожь; а Пэгги, не отнимая руки, нежно щекотала ее кожу кончиками пальцев и завитками волос, отчего Габби покрылась мурашками вся, с головы до ног, и к горлу ее подкатил щемящий ком, ударив кровью в щеки…

– Ты прелесть, плавная, мягкая такая, – мурлыкала ей Пэгги. Голой Габби было приторно и страшновато. С женщиной в ее сознании не связывалось «ничего такого», и Габби не понимала, почему Пэгги так смотрит на нее, и почему ей, Габби, так волнительно и зябко от ее ласк.

Пэгги не скрывала своего возбуждения, радуясь Габби, как лакомству; она пела ей сюсюкающие нежности, поглаживала ее все требовательней, цепляя как бы ненароком сосочки, отчего Габби вздрагивала, пронизываясь разрядами тока, – и наконец обвила руками ее шею, щекоча губами ухо и слегка подлизывая язычком внутри…

У Габби помутилось в голове. Растерянность смешалась в ней с одуряющей сладостью язычка Пэгги: Габби не знала, что делать и говорить – и не делала ничего, отдаваясь своей соблазнительнице, – а та шептала ей нежности, от которых скребло в сердце, и щекотала ее влажными губами; затем спустилась ниже, обволакивая Габби паутинкой скользящих касаний – и нежно обхватила ее, подминая пальчиками тело – все сильней, и требовательней, и горячей…

– Лапуся моя, тебе нравится? Вижу, вижу, что нравится моей куколке, карамельке, сладенькой такой, – пела ей Пэгги. Внезапно она сбросила халат и прижалась к Габби голышом, грудь к груди.

Сверкали молнии магния, и Габби вздрагивала, плавясь от прикосновений голой Пэгги. К ее груди впервые прижалась мягкая женская грудь, цепляя ее соски своими сосками, и это было так странно и сладко, что Габби задохнулась. Вся она вдруг покрылась сладкими мурашками, с ног до головы, и из гениталий ее текло, как из масленки.

Габби была уничтожена, размазана, как кусочек масла, ей хотелось провалиться в никуда – или отвечать, неистово отвечать Пэгги, сверлить языком ее жадный рот, карабкаться на ее тело и месить его, как тесто… Пэгги уже мяла ей грудь, сдавливая соски, и руки Габби бессознательно ползли к пухлому телу, к рукам, мучившим ее, и скользили по ним, вовлекаясь в ритм ласк. Между ног Габби горел влажный огонь, истекавший из нее, как сок из надрезанной груши…

Габби ничего не знала о лесбийских ласках, и невежество сыграло с ней злую шутку. Она опомнилась только тогда, когда рука Пэгги уже вибрировала в складках ее гениталий, исторгая из них щедрые потоки любовного сока, липкого, как мед. Габби пыталась отстраниться, оттолкнуть Пэгги – и не могла: наслаждение засосало ее, и уже близко был оргазм, желанный и стыдный; тело не подчинялось ей, и по щекам Габби текли слезы…

То, что произошло вслед за этим, заняло две, от силы три минуты. Истаивающая в сладком дурмане Габби вдруг вздрогнула от громкого пьяного голоса:

– Оооо, какие нежности! Девочки, куколки мои, продолжайте! Мэтью, ты уже ебал их, старый барсук, или они еще неебаные у тебя? Лижитесь, девочки, сколько угодно; все равно настоящий трах – только с мужиком… Деточка, сладкая моя, да ты, кажется, новенькая? Какая ты охуенная, я просто в нокауте! Микки, где ты откопал такое золотко? Ты по адресу, детка: здесь тебя выебут так, как не ебут во всем Х – Сити. Ты сможешь брать по доллару за сеанс и заживешь, как хуй в пизде…

– Гарри, еб твою мать, пошел нахуй отсюда! – зашептали ему Мэтью с Гусем, но Гарри оскаблился и сунул руки в карманы:

– Ага, а Клайд ваш полощет горло горяченьким в «Трезвом Досуге», и я вошел!.. Смерть как хочется ебаться! Чур, новенькая моя! Ай да сиськи у тебя, бэби! Микки, небось, напел тебе про деточек, ха – ха – ха? Микки, ты снова пел ей про своих больных деточек, ага?

Гарри веселился, пошатываясь и держа руки в карманах. Габби вдруг подхватилась:

– А что, это неправда?

– Ой, ну только не надо рассказывать, что ты поверила этой хуйне, не надо! – Гарри игриво погрозил ей пальцем. – Все вы знаете, зачем вас сюда ведут, и идете с кайфом, потому что все вы – суки, и все любите, когда вас раздевают и ебут, ебут, и еще дают за это бабки… Мэтью, иди нахуй, понос крысиный!

Мэтью выпроваживал Гарри прочь, но уже было поздно. Габби вскочила и сверлила потемневшими глазами своих искусителей. Руки ее дрожали.

Ей хотелось или умереть, или разнести здесь все в клочки. Она отпихнула Пэгги, хватающую ее за грудь, шагнула к Гусю – и с размаху влепила ему пощечину, от которой тот чуть не упал.

Раздались вопли изумления. – Ах ты, сука! – прохрипел Гусь, отводя руку для удара, – но Габби, размахнувшись, врезала ему под дых, и он с хрюканьем отлетел к самой двери.

– Ха – ха – ха! – захохотал Гарри. – Ай да крошка! Детка, ты мне нравишься! Дай – ка мне обнять те…

Недоговорив, он громко хрюкнул, отлетев туда же, куда и Гусь. Пэгги визгливо захохотала, крикнув: – Дай им, детка, дай им! Мне так хотелось всю жизнь врезать этим мразям, но недостало сил!..

Мэтью, опомнившись, ухватил Габби за плечи, – но она, ловко вывернувшись, врезала ему вдвое сильней, и он рухнул всей своей тушей на кучу хлама. Гарри с Гусем, растрепанные и багровые, подбирались к Габби, но получили щедрой добавки – и снова отлетели к двери.

Пэгги визжала от восторга. Голая Габби двигалась стремительно и яростно; волосы ее разметались густой гривой, мускулы, ранее незаметные под кожей, натянулись, как струны… Нежная Габби превратилась в настоящую фурию. Еще в детстве, когда Габби доставалось от мальчишек, отец научил ее драке. Ее тело, нежное и тонкое с виду, было сильным, как у гепарда; юность, проведенная в горах, в лазаньях по скалам, в бесконечных конных объездах, закалила Габби – и даже год, проведенный в городе, не разрыхлил ее тела. Оно все время требовало расхода энергии, и Габби упрашивала Джейсона бороться с ней и играть в чехарду и в догонялки. Победа почти всегда доставалась ей, и Джейсон относился к этому философски: в конце концов, что плохого в том, что твоя жена сильней тебя?

…Оставив вокруг себя три хрипящих тела, Габби развернулась к кровати. Встретив ее мутный взгляд, Пэгги взвизгнула и отскочила прочь. Подбежав к кровати, Габби сбросила в пыль все кружевные подушки, старательно уложенные друг на друга, и затем вцепилась в точеную ножку балдахина, быстро отломав ее. Громоздкая конструкция рухнула, – но Габби было этого мало, и она разодрала верхушку балдахина на мелкие кусочки, разбросав их по всей комнате, после чего застыла в нерешительности, глядя на фотоаппарат. Ее удерживало только уважение ко всяческой технике, жившее в ней с тех пор, как ей подарили фонограф…

Неизвестно, чем закончились бы раздумья Габби, если бы из двери вдруг не раздался знакомый голос:

– Эй, ребята, где вы там? Заберите прочь своего Клайда, а то он нализался и не дает нам играть, папу его расперетак… Бог ты мой! Что здесь происх… ГАББИ?!

Джейсон застыл, раскрыв рот, – а голая Габби, окаменев на миг, вдруг ринулась к нему и, громко всхлипывая, спрятала голову у него на груди.

Пэгги опасливо выглядывала из – за шторы и кричала:

– Она не виновата! Не виновата! Не вздумай бить ее, Джейсон, слышишь?!..

***

Джейсон молча вел Габби, кое – как одетую, домой за руку, изо всех сил стараясь сохранить суровое выражение на лице. Это было нелегко, так как щеки его то и дело расползались в стороны – стоило ему только вспомнить три мужских тела, мешками лежащие по углам.

Он очень быстро все понял и нисколько не сердился на Габби, а напротив, жалел ее, как ребенка, – но что – то подсказывало ему, что нужно хранить суровую мину, и он шагал большими шагами, а Габби тащилась за ним, шмыгая носом и заискивающе заглядывая ему в лицо.

Войдя в квартиру, он притянул Габби к себе и отчеканил, сдерживая подрагивающие уголки губ:

– Итак, Габриэла Трэвис, в девичестве Киркпатрик, одна тыща девятьсот третьего года рождения… Ты нарушила запрет мужа не ходить в Даун Таун. Ты предавалась блуду и разврату в непотребном виде с мужчинами и женщинами… Какое наказание ты выбираешь для себя?

Габби жалобно смотрела на него. Она все еще была пьяна водкой и собственным буйством, и поэтому отнеслась к его словам слишком серьезно.

– Не знаю… – пролепетала она, пряча глаза.

Джейсон смотрел на ее дрожащее лицо, на полуоткрытые губы, на румянец, просвечивающий сквозь остатки грима…

– В таком случае я сам выберу тебе наказание, – сказал он. – Раздевайся!

Габби удивленно глянула на него, но, не посмев ничего сказать, расстегнула дрожащими руками платье и медленно стащила его.

– Полностью раздевайся. Догола. – жестко произнес Джейсон, и Габби сняла измятую маечку, а затем и панталоны. Ее тело, розовое от водки и неутоленного желания, непроизвольно выгнулось, обрадовавшись наготе.

– Иди ко мне. Ближе. – командовал Джейсон, глядя на вздыбленные соски жены. Не выдержав, он сам шагнул к ней – и впился губами в ее губы. Габби ахнула – и обмякла, обхватив Джейсона руками и коленками.

– . .. А теперь ложись. Нет, не так. На животик. Как тогда, когда ты болела и я ставил тебе банки. Вот так…

Задыхаясь после пятиминутного поцелуя, Габби легла на кровать, выпятив попу и боязливо глядя на мужа.

– Сейчас мы приступим к твоему наказанию, – говорил Джейсон, наклоняясь к ней. – Уууу, какая шерсть! – говорил он, раздвинув половинки попы и щекоча пальцем кудрявый пух, вьющийся почти до самого ануса. – Какие меха! Интересно, что это: ангора или морской котик?

– Джейсон!.. – пискнула пунцовая Габби.

– . .. А что у нас там, в глубине дремучих зарослей? А ну – ка раздвинь ноги, женщина! – командовал Джейсон. Габби послушно раздвигала ноги, зажмурившись и пряча лицо в подушку. – Ууууу! А что это у нас такое розовое и липкое, как пончик? Такое мокрое – мокрое, и горячее, и розовое, и течет липким соусом… – приговаривал Джейсон, поглаживая створки лона, недоласканного Пэгги.

– Джейсон, замолчи! – мычала Габби в подушку.

– Бу – бу – бу? Вы что – то хотели мне сказать? – Джейсон нагнулся к распахнутому хозяйству Габби. – Этот соус, наверно, сладкий? Сладкий и горячий? – пел он, касаясь кончиком языка розовой раковинки. Габби замычала и дернулась, но Джейсон придержал ее за бедра: – Тихо! Лежать! – и продолжал облизывать ее раковину, погружаясь языком все глубже…

– Джейсон!.. Что ты делаешь?! Ты хочешь, чтобы я умерла? Боже, как стыдно, Джейсон! Аааа! – ныла Габби, извиваясь под ним. Джейсон лизал ее все настойчивей, не обращая внимания на ее протесты, – и вскоре Габби издавала только бессвязные стоны, надеваясь распахнутой раковиной Джейсону на лицо…

– Уффф! Ай да фонтан! Чуть не захлебнулся, – сказал Джейсон, вытирая липкие капли с подбородка. Габби, брошенная им в полушаге от оргазма, извивалась и выла, позабыв все слова. – А теперь мы перейдем к следующей картине нашего шоу, то есть наказания… Какое у нас тут все розовое и шерстяное! – умилялся Джейсон, щекотал промежность Габби и говорил ей бесстыдные, невозможные слова, чтобы застыдить жену до полусмерти. – А что это у нас за дырочка? Уууу, знаю: мы отсюда какаем. Мы отсюда набиваем наш большой красивый унитаз…

– Джейсон!!! – визжала Габби, пытаясь сомкнуть ноги, – но Джейсон не давал ей, крепко удерживая ее всем телом, и Габби бессильно стонала, пока он массировал пальцем колечко ануса и нежную кожу вокруг него. – Джейсон! Возьми… сделай со мной все, что хочешь… но только… не стыди меня так! Я сейчас умру! Джейсон!..

Но тот разделся догола, обнажив огромный член, затем взял баночку глицерина, смазал им свой агрегат – и принялся мазать анус Габби…

– Джейсон, нет! Ну пожалуйста, любимый, миленький, ну не надо! Не наааадо! – плакала Габби, растопыриваясь попкой, как мидия. Достав каучуковый мячик, Джейсон тщательно вымазал его в глицерине, затем раскатал в трубочку – и ввел до конца в раковинку Габби, немедленно взвывшей, как кошка. Она не знала, что делает ее муж, и думала, что он вошел в нее, как всегда…

Но Джейсон залез на Габби, нащупал под ней груди – и взяв их, как вожжи, в руки, стал аккуратно буравить членом ее попку, приговаривая:

– Вот тебе, вот тебе!.. Будешь слушаться?.. Будешь ходить где попало?.. Будешь раздеваться перед кем попало?.. Будешь? Вот тебе, вот тебе!!! – хрипел он, вдавливаясь в Габби до упора, – а та лопалась от приторного огня, рвавшего ее на части. Огромный член распирал ее до пупка, наполняя Габби невыносимой полнотой, – а влагалище заполнила тягучая масса, щекотавшая все зудящие стенки одновременно.

Джейсон все яростней скакал на ней, попутно терзая ее груди, и Габби все сильней вдавливала голову в подушку. Она не понимала, что распирает ее срамоту – и мучилась тройной мукой стыда, неизвестности и утробного, животного блаженства. Долгожданный оргазм быстро и щедро разлился в ней, облепил ее изнутри сладкой щекоткой, наполнил ее до ушей – и Габби благодарно выла, кусая подушку и пуская слюни…

Джейсон хотел приберечь каучуковую игрушку для Габби на день ангела, но вовремя сообразил, что она придется как нельзя кстати для «наказания». Они с Габби уже занимались анальным сексом – целых два раза; и всякий раз Габби умоляла Джейсона, чтобы такого больше не было. Она получала острейшее наслаждение, но ее воспитание не позволяло ей принять такую срамную ласку, и бедная Габби умирала со стыда, обтягивая попкой огромный член мужа…

***

Две недели спустя Джейсон, придя с работы, обнял жену и прикрыл ей глаза ладонью.

Когда он отвел руку – Габби вскрикнула: перед ней веером лежали фотографии голой женщины, сидящей на кровати под балдахином.

– Доллар десять центов штука. Там были еще парные, с Пэгги, но я решил их не брать, – сказал Джейсон, пряча улыбку.

Женщине было на вид не менее тридцати лет. Ее лицо с огромным хищным ртом и черными бесстыдными глазами выглядело так, что…

– Знаешь, Джейсон, – сказала Габби, помолчав минуту, – хоть в одном – то Гусь не солгал. Меня здесь… ну просто невозможно узнать. Это не я.

– Да, ты права, – согласился Джейсон, нежно стягивая с нее блузку.