Дул студеный ветер, и по небу неслись свинцовые облака. Погода не располагала к раздеванию: женщины потуже затягивали платки, мужчины запахивали кафтаны, топчась на одном месте, чтобы согреться.

– Нет! – женщина вырвалась из рук стражников, осознав, что сопротивление бесполезно, и что покорность остаётся единственной надеждой на сохранение хоть какого – то достоинства, остановилась.

В то же время, зрители были обуяны в этот момент самыми разнообразными чувствами.

И если некоторые женщины были в ужасе от предстоящего зрелища, то у иных это могло вызывать только простое любопытство или сочувствие. Собиравшаяся во дворе усадьбы публика выглядела празднично одетой, подобающе торжественному случаю. В то же время они не считали предстоящее событие чем – то из ряда вон выходящим. Были и такие, сами не раз поротые, которые испытывали злобное ликование, наблюдая унизительные мучения своей госпожи.

Тюремщик стоял в центре мощеного диким камнем двора, возле деревянной кобылы.

Она медленно пошла в его сторону, твёрдо решив не доставлять им удовольствия и не просить о милосердии.

– Снимите платье, – коротко приказал тюремщик, когда она остановилась на каменных плитах.

Пленница хотела возмутиться, но, заметив, что солдаты готовы силой сорвать с неё одежду, предпочла раздеться сама. Она расстегнула платье, позволила ему соскользнуть на землю, и гордо выпрямилась. «Да поможет мне Господь! – думала Эвелина, стоя обнаженной, перед десятками глаз, устремлённых на неё. – Папа, да упокоит Господь его грешную душу, драл меня как маленькую девочку, награждая ударом за год жизни. Теперь получать придется по взрослому! Перетерплю!»

Утонченная нагота леди Эвелины казалась ирреальной в окружении мужчин, словно просверливающих своими взглядами, пристально взирающих на высокие груди с темными сосками, набухшими под холодным ветром морозного утра. Тончайшая талия молодой мученицы плавно переходила в изумительные внешние изгибы бедер, чувственно очерчивающих молочно – белые ягодицы. Тонкая изогнутая складка, разделяющая эти цвета слоновой кости холмы расширялась книзу и там сливалась с роскошными бедрами, покоящимися на нежных икрах.

– Ложитесь на кобылу, свесьте руки и ноги вниз! – распорядился тюремщик.

Она осторожно поставила ноги в нужное положение. Несмотря на холод, обжигающий уже покрытое «гусиной кожей» тело, юная мученица почувствовала, как краска стыда покрыла лицо и шею.

Холодный ветер царапнул напряжённые ягодицы, и тело сразу покрылось гусиной кожей. Она вздрогнула, бросила взгляд назад, и увидела тюремщика, получающего от капитана последние распоряжения.

«Укрепи меня, Господи, – Она закрыла глаза, – сэр Гилфорд, ради нашей с тобой любви я перенесу это наказание с достоинством и честью!».

– В марте – тридцать один день, – капитан церемонно передал тюремщику плеть,

– так что соблаговолите выдать ей по крепкому удару за каждый из этих дней!

Эвелина испытывала дополнительное унижение о того, что будет публично наказывать простолюдин, и она решила, что должна вынести эту часть наказания с наименьшими внешними признаками страдания, как и полагается дочери знатного английского рода.

«Молится, – Инкуб, стоя в толпе, – думал о том, что еще немного и душа грешницы будет в полном его распоряжении. Ну, ничего, после порки тебя ждет сюрприз!» Фанге, верный пес госпожи, сидел на привязи во дворе. Казалось, это единственное существо, которое сочувствует хозяйке. Вот его телом и решил воспользоваться коварный враг рода человеческого.

– Есть, сэр, выдать тридцать один удар! – Гаркнул капитан, плотоядно поглядывая на беспомощную жертву.

Леди Эвелина, повернув голову, увидела, как экзекутор занимает позицию справа, отметив при этом, насколько крепко он сжимает в левой руке гибкий «инструмент воспитания». Этот факт явно доказывал, что мужчина левша, и что большая нагрузка в этой части испытания предстоит правой половине попки.

Эвелина в противоположную от тюремщика сторону, а он безжалостно заставил ждать целую вечность. Ожидание на холоде было столь мучительным, что ей захотелось крикнуть, чтобы он поскорее начинал.

«Ш – ша!»

Первый удар звучно упечатался в соблазнительные «холмы» Эвелины и ужалил их нижнюю часть, заставив заметно содрогнуться. Сделав несколько глубоких вдохов, она спокойно ожидала новой «атаки» хлыста.

– Ах! – Первый крик жертвы был скоротечен, как крик чайки высоко в морском небе.

Наблюдавшие слышали, предшествующий каждому удару зловещий свист и могли видеть, как прекрасное тело «приговоренной» судорожно извивается в тщетных попытках избежать безжалостных ударов. Под воздействием сильнейшей боли пронизывающей все тело, ягодицы леди Эвелина инстинктивно сжимались и разжимались, словно стараясь хоть как – то облегчить пытку. И крик этот стал последним. К вящему разочарованию собравшихся.

Для простолюдинов, заслуживших присутствие при описываемом событии, наказание розгами само по себе не было чем – то из ряда вон выходящим. Однако, в данном случае, они видели перед собой не крестьянку, осужденную на порку за недоимки, а обнаженную супругу господина, выставленную на потеху толпе.

«Не сдаваться!» – успела подумать она и тут – совершенно неожиданно – обрушился новый удар. Мокрая плеть хлестнула чуть выше бёдер, тяжело влипнув в тело и почти обвившись вокруг него.

Сделав несколько глубоких вдохов, она гордо выпрямила плечи и спокойно ожидала новой «атаки» хлыста.

Зрители видели багровые следы, бледное тело вздрагивало от непроизвольного сокращения мышц.

«Шшш – ик!» – Раздался в воздухе высокий звук, предшествующий тринадцатому удару, и хлыст, изогнувшись словно угорь, вонзился почти по всей своей длине в нежные ягодицы.

Толпа ждала отчаянного крика и мольбу о пощаде, но экзекутор смог выбить лишь слабый стон.

Казалось, сочувствовал хозяйке только верный Фанге, поскуливавший на привязи у ворот. На морде верного пса написано неописуемое горе: он видел, как плеть полосовала тело любимой хозяйки. Как любой охотничий пес он прекрасно знал на своих боках, что это такое. (Дрессировка того времени была весьма жестокой – прим. переводчика)

Измученное пыткой тело безвольно обмякло, а ноги широко раздвинулись, предоставив публике возможность любоваться самыми интимными местечками.

Она не сразу поняла, что все закончилось. Прекрасная страдалица тихо всхлипывала, в то время как жестокий палач глотал честно заработанный эль.

– Вы можете встать! – Капитан церемонно подал ей руку и помог слезть с кобылы.

Никто из зрителей и не заметил, как Фанге сорвался с привязи.

Эта первая порка навсегда врезалась в память Эвелине.

«Я вынесла наказание! – Писала леди в дневнике. – И ум, и тело остались послушными воле! Как бы ни любезно со мной обращаются в замке, я всего лишь узница. Мне остается лишь молить господа о том, чтобы он смягчил сердце моего супруга!»

Женщина отложила перо и убрала дневник.

С трудом добравшись до кровати, она упала на живот и тихо заплакала. «Некому приласкать меня! Жив ли сэр Гилфорд – не известно! Неужели моя красота так и померкнет здесь, в этих каменных стенах?»

Она не сразу поняла, откуда слышатся легкие и очень частые шаги, как будто ребенок, играя, вбежал в комнату. «Может, это опять пришло привидение? – Эвелине было так плохо, что не было сил даже повернуть голову. – Но какое у него шумное, горячее дыхание. Это не призрак. Тогда кто, собака?»

Это Фанге, любимый пес Эвелины, в тело которого вселился Инкуб.

«Жаль, нет другой оболочки, но Эвелина должна быть моей!»

Одним прыжком лохматый пес допрыгнул от двери до кровати. Узнице было слишком плохо для того, чтобы разбираться с переменами в облике верного животного: не преданность светились в его глазах, а адское пламя.

– Ну, что, мой лохматый друг? Ты хочешь, чтобы я отпустила тебя на охоту? – спросила она, верного Фанге, – почему нет? Ты то не в заточении!

Фанге тыкался носом в промежность, тихо рыча.

«Сейчас ты получишь запретное божескими и человеческими законами удовольствие, – думал Инкуб, – а я получу нечто большее: твою грешную душу!»

– Ты послужишь орудием моего мщения! – Эвелина схватила Фанге за уши, и притянула морду собаки вплотную к себе. – Сладко облизнувшись, пес тронул языком волосы на лобке и принялся тщательно вылизывать хозяйку между ног. Инкуб работая языком, не снижая темпа, продолжал свое дело с тем же адским напором. Совеем как опытный любовник, он то и дело запускал язык глубоко в складку. Эвелина стонала от удовольствия: каждое прикосновение языка снимало боль в исполосованных ягодицах. (Гормоны удовольствия, эндорфины, будут открыты 500 лет спустя – прим. переводчика) Наконец, дикое, животное наслаждение молнией пронзило тело женщины. Издав оглушительный крик, Эвелина выгнулась дугой и закрыла глаза, раскинув в стороны бедра.

«Пусть делает все, что хочет! – думала она. – И откуда в этом животном столько страсти?»

И тут же шершавый собачий язык мягко прошелся по увлажненным нижним губам и скользнул ниже. Инкуб в образе собаки тщательно, любовно вылизывал оба отверстия, и жестоко выпоротая Эвелина тоненько, совсем по – собачьи повизгивала.

Инкуб, погубивший не одну душу, хорошо знал, как надо обращаться с женщинами. Ощущение было таким, словно рухнул подъёмный мост крепости, и орды захватчиков пошли на штурм тела, и сделав женщину беспомощной, и бессильной.

«За этот грех можно сгореть в геенне огненной, – Эвелина млела, искоса поглядывая на удлинившуюся, но все еще вялую морковку Фанге. – Я поняла: Фанге не раз и не два видел меня с любовником и кое – чему должен был научиться! Сейчас я его расшевелю!» После пережитого наслаждения боль начала стихать, и женщина нашла силы встать на четвереньки к псу задом. Эвелина не успела и рта открыть, навалился на нее!»Охотники называли такие собачьи игры «замком» вспомнила Эвелина слова ученого клирика. Теперь я всем – то собаки!»

Она слабо вскрикнула, чувствуя, как длинный и тонкий член вонзается в нее!»Вот только один друг у меня и остался, и тот всего лишь собака! – думала женщина. – Дверь в мою комнату не заперта. Стоит кому – нибудь войти… » На этот раз повезло. Уединение узницы и собаки прошло незамеченным для тюремщиков, пивших эль за здоровье господина, да и для всех обитателей замка, незамеченным.

«Давненько я так не веселился, – думал инкуб, покидая тело собаки. – Все, теперь суть к спасению для Эвелины закрыт навсегда! Жаль, что сегодня не удастся зачать очередную ведьму. Ничего, Фанге мне еще послужит!» Расправив перепончатые крылья, Инкуб сделал круг над замком.

Фанге, вновь ставший обычной собакой, сел на задние лапы и протяжно завыл на Луну и парящего на ее фоне огромного нетопыря.

– Чума тебя забери! – Ночной караульный швырнул в собаку камнем. – И без тебя тошно!

Жалобный вой стих и замок погрузился в сон. Не спала только ночная стража и леди Эвелина.

– Что ты наделала? – Ночью к ней пришел призрак. – Зачем ты подпустила к своему телу Инкуба? Ты что, не знаешь, что в греховной близости с порождением Ада рождаются ведьмы и монстры?

– Да что же теперь делать? – Перепуганная Эвелина дрожала от страха.

– Святая вода и молитва! – С этими словами призрак исчез. – У тебя, кажется, месячные? Для зачатия худшее время. Не допускай больше к себе собаки!

Утром она отправила мужу отчаянное, полное боли письмо, сообщая о том, что выпороли, и, негодуя по этому поводу: «Я всё ещё Ваша супруга и английская леди. Умоляю Вас – напишите и остановите их, пока не наступило первое число следующего месяца!»

В тот же день она лишилась четвероногого друга: верный Фанге погиб во время охоты на кабана.

«Это не случайно! – леди Эвелина всю ночь провела в молитвах. – Фанге принял на себя еще один мой грех!»

Каждый день осведомлялась она, нет ли письма. Но, прежде чем пришел ответ, прошли два месяца, и был, пришлось дважды вынести унизительное наказание.

А ответ был совсем не тем, на который она надеялась.

«Да прибудет с вами Господь! В моём загуле я уж и запамятовал, что приказал регулярно сечь тебя, – писал лорд. – Спасибо за напоминание. Сейчас, по трезвому размышлению, это кажется мне достойной карой за твою вероломную измену. Я вспоминал о тебе первого числа каждого из двух прошедших месяцев и при мысли, что ты подвергаешься заслуженному наказанию, чувствовал только удовольствие. Я написал тюремщику отдельное письмо, в котором подтверждаю, что экзекуции должны продолжаться. И они будут продолжаться – до тех пор, пока не выкажешь ты истинную жажду прощения и полное раскаяние в своём грехе!»

Она писала мужу после каждой порки, умоляя дать хоть один шанс и вымолить прощение. «Как может сохраниться наша любовь, если мы далеко друг от друга? – вопрошала она. – Накажите меня собственноручно в нашей спальне, если хотите, и я приму это с радостью. Но избавьте меня от этого унижения – порки моими тюремщиками. У меня перед глазами – только их похотливые рожи. Они просто наслаждаются, растягивая меня как простолюдинку на кобыле и подвергая наказанию, словно мелкую воровку на рыночной площади! Да пребудет с тобою господь и все святые! Твоя жена перед Богом, леди Эвелина. »

«Так ты ж и есть шлюха в моих глазах, – отвечал он, – несмотря на плеть, ты не проявляешь ни малейших признаков раскаяния в содеянном. Я бы посоветовал тебе проводить больше времени с Библией и искать спасения в молитвах. К слову – я отдал страже приказ сжигать каждое письмо, которое ты попытаешься отправить!»

Одно из самых памятных наказаний проводилось поздней осенью, когда само небо, казалось, плакало над участью бедной женщины. Струи дождя свободно стекали по голому телу, а грубая одежда окружающих промокла насквозь. Капитан, орудовавший плетью, простыл и заболел горячкой. Толи от страха, толи от презрения к тюремщикам леди Эвелина в этот раз не заработала даже насморка.

В дневнике было точно передано, какое злорадство при известии о болезни экзекутора она ощутила, словно одержала маленькую победу над мучителем.

Эвелина часто вспоминала то наслаждение, с которым они предавались любви в лесу, те горячие розги, что он взвешивал рыцарской рукой, приговаривая, что ему будет доставлять удовольствие каждый вскрик! Узнице оставалось только следовать указаниям сердца, и беречь единственную драгоценность, что у нее была: свою любовь.

** Глава седьмая. Печальная исповедь.

«Во всем, что ты сказать смогла б,

И смертный грех, печаль и стыд.

Известны всем ее дела…

Но что же грешница молчит?»

«Я стала жертвою страстей –

От них душа еще мрачней;

А у меня и друга нет –

Кто б мог внимать тоске моей;

Но выслушай – и дай ответ

На исповедь моих страстей».

Крабб, «Дворец правосудия»

– С нами Бог! – Матушка Изольда, настоятельница Крейцбергской женской обители, ехала в один из замков лорда Оливера Хаксли навестить его жену, а фактически несчастную узницу, леди Эвелину, чтобы дать хоть немного облегчить участь несчастной женщины. – Господи, прости меня грешную!

Путь одинокой монашки был долог и весьма опасен. В те далекие времена разбойники запросто могли убить и ограбить одинокую женщину, но тут ей повезло: попутчиком оказался сэр Нейджел, королевский лучник, посвященный за подвиг в рыцари самим королем.

– Могу ли я вручить себя вашей чести и благородству? – проговорила она, глядя на спутника глазами хрустальной чистоты.

– Господь да пребывает с тобой! – рыцарь решил, что никогда еще не видел женщины, черты которой выражали бы такую достоинство и внутреннюю силу. – Дорога короче, когда едут двое! Это был человек среднего роста, очень массивно и мощно сложенный, грудь колесом, широченные плечи. Его выдубленное непогодой бородатое лицо загорело настолько, что стало орехового цвета; длинный белый шрам, тянувшийся от левой ноздри к уху, отнюдь не смягчал резкие черты. Прямой меч на боку и помятый стальной шлем показывал, что он явился прямо с полей сражений.

Казалось, монахине лет тридцать. У нее был нежный рот темные, круто изогнутые брови и глубоко сидящие глаза, которые сверкали и искрились переменчивым блеском. Монашеское одеяние скрывало фигуру.

– Скажите, не может ли ничтожный и недостойный рыцарь случайно быть тебе чем – нибудь полезен?

Глаза у попутчика были изумрудные, проницательные, в них порою вспыхивало что – то угрожающее и властное, лицо наискось пересекал шрам, квадратный подбородок выражал твердость и суровость – словом, это было лицо человека, всегда готового смело встретить опасность.

– Господь да сохранит вас, сэр Нейджел, – отвечала монашка, – верному рыцарю короля найдется местечко в повозке одинокой монахини!

Путникам попадались на большой дороге всякий люд: нищие и гонцы, коробейники и лудильщики, по большей части веселый народ. Матушка Изольда благословляла всех встречных, а за молодую семью, угостившую свиным окороком, прочитала целых десять акафистов. Вскоре лес стал гуще. Дорога пролегла среди буковой рощи, по краям узкой колеи рос колючий кустарник.

– Может быть, вы ангел, сошедший на грешную землю? – рыцарь старым ножом отрезал от окорока два увесистых ломтя, один взял себе, а другой протянул монахине. – Рука дающего не оскудеет! Эх, суховата без доброго эля!

– Эль найдется, – матушка вынула из – под соломы заветный кувшин. – Знаешь, сэр Нейджел, в нашем греховном мире существует, и жестокость, и сладострастие, и грех, и скорбь, но попадаются люди, готовые пожертвовать и на нужды церкви и на пропитание слугам Господним!

– Да, на войне я всякого насмотрелся, – Нейждел осушал сразу полкувшина, – были грабежи и насилие, но были и добродетельные люди, что отпевали и своих и врагов по христианскому обычаю, были мужественные рыцари, которые, которые не боялись соблазнов и остаются верными себе и своим обетам!

– А ты всегда ведешь благочестивый образ жизни? – Матушкина щека разгорелись после выпитого эля.

– Грешен я матушка, ох как грешен! Помолитесь за мою грешную душу, а я пожертвую нобль на нужды вашей обители!

Казалось, монахиня, перебирающая четки, могла бы служить образчиком спокойствия и безмятежности. Дорога не предвещала никаких приключений, но тут приятное путешествие было прервано медвежьей травлей: лесничие выследили огромного медведя, и теперь один из местных баронов решил потешить себя охотой, ничуть не заботясь о том, что разъяренный мишка выскочил на проезжую дорогу.

Зверь, обычно мирный, если его не трогают, на этот раз был разъярен не на шутку: собаки люди и невообразимый шум вывели его из обычного благодушного настроения. Спасаясь от преследования, он выскочил на дорогу в десяти ярдах от повозки.

– Матерь божья! – матушка Изольда подумала, что настал час последней молитвы.

Лошадь шарахнулась в сторону, встала на дыбы, и порвав постромки, убежала в лес. Повозка опрокинулась, и одно из колес соскочило с оси.

– А вот и испытание Господне! – Сэр Нейджел встал и вытащил короткий меч. – За грехи наши тяжкие!

Огромный черный медведь, явно намереваясь разделаться с путниками. Изо рта чудовища свешивался багровый язык. Сэр Нейджел, разразившись целым потоком английских и французских ругательств, не спускал глаз с взбесившегося животного, поднявшегося на задние лапы.

– Святые угодники! – крестилась матушка Изольда.

Широкая пасть зверя была разинута, из нее капала на землю пена и кровь.

Сэр Найджел, выбрался из повозки, и встал между зверем и монашкой, выставив вперед короткий меч.

В жилах у монахини буквально застыла кровь. На дороге затевался страшный поединок: маленький человек и огромный черный зверь. Глаза мохнатого чудища вспыхнули злобой и ненавистью.

– Иди своей дорогой! – Сэр Нейджел и не думал показывать страх перед зверем. – Мне твоей шкуры не надо!

– Р – Р – р! – Медведь занес тяжелые лапы над головою рыцаря, желая повалить того наземь, а потом разодрать когтями на части.

Исход схватки был весьма сомнителен, но тут на дорогу выбежали лохматые собаки. (Охотничьи породы знаменитых английских терьеров в те времена еще не выкристаллизовалась, но медвежья травля была одним из любимых развлечений английской знати – прим. перев. ) С яростным лаем они зверя и рыцаря полукольцом, две черные подкрались к медведю сзади.

Мишка, оценив численной превосходство противника, опустился на четыре лапы и бросился в лес. Собаки понеслись следом.

Матушка Изольда молилась Богу.

– Все кончено! – Улыбнулся сэр Нейджел. – Deus meus, qui docet manus meas ad proelium, et digitos meos ad bellum! (Благословен Господь Бог мой, который учит руки мои сражаться и пальцы мои воевать – лат. ).

Господь сохранил нас, вашими молитвами!

– Тут еще неизвестно, что спасло нас во время этого приключения: мои молитвы или собачки. – Матушка поспешила поправить задравшуюся в суматохе расу, но рыцарь успел увидеть две стройные ножки. – Да пошлет Господь удачу охотникам! Пожалуй, одного нобля на нужды церкви мало! Пожертвую еще один! – А теперь, моя сладенькая, – рыцарь как пушинку поднял монахиню и понес в кусты, – ты не откажешь доблестному рыцарю в исповеди! Мне надо покаяться в смертных грехах! Вон в тех кустах нам никто не помешает исповедоваться! Охотникам не до нас! Собаки увели медведя в строну!

– Это смертный грех, сын мой: – Монахиня впрочем, не стала активно сопротивляться и позволила рыцарю некоторые вольности, не предписанные строгим монастырским уставом. – Гореть тебе в геенне огненной!

Она говорила, повысив голос, и при этом сжимала и разжимала длинными тонкими пальцами куртку рыцаря.

Ее взгляд, устремленный на него, смягчился, и ласковый ответ был уже у нее на устах.

– А я исповедаюсь и покаюсь! Согласись, что после сегодняшнего подвига святая церковь может простить старому солдату один маленький грех!

– Ах, ты грубиян! – прошипела она. – Ты не рыцарь, а низкий, невоспитанный мужик. Всего одним грехом хочет отделаться! Так вот какова ваша забота и благородство о несчастной насмерть перепуганной женщине!

– Грехи мы замолим! – Сэр Нейджел развязал шнуровку на своих штанах, освободил заслуженный боевой меч и торопливо навалился сверху. – Такой сладкой монашки я никогда не пробовал! Пожалуй, одним грехом действительно не отделаюсь!

– Только попробуй, согреши меньше трех раз, – шептала монашка на ухо рыцарю, – прокляну! И не торопись!

Рыцарь понял, что на этот раз фортуна улыбнулась ему. Конечно, мишка достанется охотникам, но без сладкой добычи воин не остался.

«Прости меня грешную, – думала Матушка Изольда, вздрагивая под огромным рыцарем, – грех то он, конечно грех, но с другой стороны, он взял меня силой! Придется поставить толстую свечку!»

– Послушайте, – воскликнул доблестный рыцарь, – если у вас в монастыре все монашки такие сладкие, надо брать его штурмом!

– А те, греховодник, не боишься умереть от истощения сил? – Ее лицо, тонкое и нежное, сияло от пережитого удовольствия. – У меня монашки веселые, здоровые. Запросто любого рыцаря порвут, если тот не проявит должной доблести или забудет принести лепту на нужды храма! С тебя еще одно согрешение!

– Мы теперь живем в такое время, когда ежечасно кто был сверху, оказывается снизу и наоборот! – Матушка Изольда решила, что хватит ей смотреть в облака.

«Зрелый плод всегда слаще! – думал рыцарь, совершая смертный грех, на этот раз уже лежа под монашкой. – Молоденькие француженки лежали, не шевелясь! Никакого смака! А эта к третьему заходу только разогрелась!»

– Да благословит Господь бог тебя и вою твою обитель! – Рыцарь считал, что поединок с монашкой можно считать настоящим подвигом, ибо он не уронил рыцарской чести. – Вот от меня три нобля в пользу монастыря! Думаю, мой скромный вклад поможет предотвратить вечную погибель моей души!

– Этого мало, сладострастный грешник, – Монета тут же исчезла в кошельке матушки, – прочитай по десять раз Аter, Ave и Credo («Отче наш», «Богородице, дево, радуйся», «Верую» – лат. )

Доблестный рыцарь поставил повозку на дорогу, вернул на прежнее место колесо и поймал перепуганную лошадь.

Путешествие продолжилось.

– Я служил в Нормандии под началом сэра Гилфорда Уэста, – рыцарь продолжил рассказ о боевых похождениях. – Ему в свое время пришлось бежать от гнева лорда Хаксли!

– Да, я еду в замок, чтобы дать утешение его супруге, – матушка Изольда достала флягу пива.

– Вот именно из – за нее Гилфорд и перебрался в Нормандию! Наш отряд побывал в десятке разных переделок. Теперь сэр Гилфорд богат, имеет свое поместье, а я получил выкуп за испанского сеньора и решил вернуться домой. По мне, лучше нашей доброй Англии места в мире нет! А теперь, матушка, благословите меня грешного на прощание! – Рыцарь перекрестился. – Вам предстоит проехать один ферлон* или немного больше, но в замок с вами я не поеду. (Ферлон – одна восьмая часть мили. – Прим. переводчика. ). А вот в монастырь к вам я заеду обязательно, чтобы очистить от грехов свою грешную душу! Молитесь за меня!

– Прощай и да хранит тебя Бог! – Матушка Изольда благословила рыцаря на прощание и поехала вперед.

Замок, где томилась леди Эвелина, был воздвигнут в те далекие времена, когда люди придавали большое значение войнам и очень малое – комфорту, скорее он был предназначен служить цитаделью, простой и бесхитростной, совсем непохожей на те более поздние и роскошные постройки, где воинственная мощь укреплений сочеталась с дворцовым великолепием.

– Вот я и добралась! – Матушка осматривала огромное, неуклюжее здание с несколькими башнями, внутренними дворами и оградами. – Высокие стены указывают на богатство хозяев! Надеюсь, они помнят заповедь, что рука дающего не оскудеет!

В те смутные времена ни одно поместье не могло обойтись без укреплений. Королевская власть на местах была слабой, и девиз англичан был прост: «Каждый должен защищать себя сам!» Крестьянин не выходил из дома без дубинки, а дворяне запасались доспехами, нанимали солдат и ограждали свои замки стенами и башнями, иначе все добро немедленно было бы разграблено и сожжено.

– Толи замок, толи тюрьма, – вздохнула матушка, осматривая укрепления. – Да прибудет с нами Господь!

Вокруг стены шел глубокий ров, наполненный водой из соседней речки. Подъемный мост вел от них к воротам внутренней ограды. Особые выступы по бокам ворот давали возможность обстреливать неприятеля.

– А, вот и наша гостья! – Солдаты с пиками открыли ворота. – Леди Эвелина вас заждалась!

Монахиню провели по узкой винтовой лестнице в комнату узницы.

– Спаси вас господь, матушка! – Эвелина поднялась со стула и склонилась в почтительном приветствии. Посмотрите на мое печальное узилище!

На лице молодой женщины матушка Изольда увидела печать скорби. Судя по унылому виду, можно было подумать, что годы заточения сделали пленницу ко всему равнодушной, но огонь, иногда загоравшийся в черных глазах, говорил о таившемся в душе стремлении к сопротивлению.

– Эх, грехи наши тяжкие! – матушка Изольда пошла следом, перебирая янтарные четки. – Твой муж не захотел отдать тебя ко мне монастырь, там, среди подруг и молитв глядишь, и закрылась бы душевная рана, а мы отмолили бы у Господа отпущение всех твоих грехов!

– Матушка, а разве любовь это смертный грех? – плечи узницы распрямились, и в голосе не слышалось никакого смирения. – Вот так, уже три года каждый вечер перед сном я выхожу на крепостную стену! Это стало для меня, грешной, почти ритуалом! Вот так я и гуляю вдоль каменных зубцов и молю всевышнего о спасении! Сколько раз я думала, не прыгнуть ли мне со стены вниз, но Господь и моя любовь не позволяют сделать этого шага! – Знаете, почему муж заточил меня здесь? Я была с сэром Гилфордом Уэстом счастлива, признавалась на исповеди матушке Изольде леди Эвелина.

– Ave Maria! – матушка перекрестилась. – Любовь, конечно, не грех, а вот измена законному мужу, грех смертный, ибо сказано в Писании: не прелюбодействуй!

Женщины смотрели на пустынные дюны, и ледяной ветер с моря играл чёрными прядями длинных волос леди Эвелины.

Матушка Изольда знала, что вот уже пять лет леди Эвелина, потомок древнейшего английского рода, была заточена мужем за супружескую измену в замке.

Теперь женщины вышли на прогулку, сопровождаемые наглыми ухмылками стражников. Перед ними на земле было ровное местечко, и они бросали на него кубики костей.

– Mort de ma vie! – (Будь я проклят! – франц. ). – Заорал лучник, глядя вниз, на результат очередного броска. Один и два!

Второй, злорадно ухмыляясь, кинул кости.

– Четыре и три! – стражник стал загибать пальцы, чтобы выяснить результат.

– Это выходит семь! – Помогла леди Эвелина и поспешила отойти от игроков.

– Эй, лучник, я выиграл твой шлем! А теперь ставь на стоны леди Эвелины! Марку за то, что при очередной порке она ни разу не крикнет!

– Ставка не принимается! Из нашей леди крика не выбить самому опытному палачу!

– Да, матушка, я грешна, и гореть мне в геенне огненной! – Эвелина укаткой смахнула слезинку. – Три долгих года я молила мужа о снисхождении, но поняла, его каменного сердца не растопить. Теперь вот уже два года я не пишу мужу писем, и я живу ожиданием того дня, когда любимый спасёт меня!

– Ты, как я поняла, томишься здесь уже пять лет, не раскаиваешься в измене и прелюбодеянии? – Матушка посмотрела вниз с крепостной стены. – Господь и так наказал тебя!