Проснулся я среди ночи. Горячее кучерово тело хоть и грело, однако чувствовалось, что стало заметно холоднее. Скомканная простыня валялась в дальнем углу, в номере стоял невыветрившийся травяной дух, волосатая лапа тихонько похрапывающего Коляна лежала на моей заднице, на небритом его подбородке поблёскивала в лунном свете тонкая струйка слюны. В спящих людях есть что-то трогательно беззащитное, вот и вдруг матюгнувшийся во сне Кучер увиделся мне милым, слегка гориллоподобным пацаном, из которого суровая жизнь сделала такого вот быдловатого работягу. Поднятый с пола айфон показал половину третьего. Спать не хотелось.

— А пошли купаться, — не открывая глаз, вдруг произнёс Кучер. — Я вот, например, и не окунался нынче.

— Ночь же! — опешил я. — И вообще, ты же спал!

— Я чуткий, — улыбаясь, открыл глаза Колян. — Не, ну а чо, красота же! — шлёпая голыми пятками, он подошёл к балкончику (довольно странной части нашего номера, учитывая первый этаж) и поманил меня следом.

Месяц был непривычным для русского глаза, он казался отражающимся в зеркале. «Да уж, попал ты, Макс, в Зазеркалье», — ухмыльнулся я про себя, чувствуя, как Кучер словно невзначай кладёт мне руку на попу.

— Коль, да ну его, одеваться лень… — заканючил я.

— А мы и не будем! — Кучер уже выходил на балкон. — Кто нас тут разглядит? Темень же, а море — вон, через дорогу! Все порядочные вьетнамцы спят, а все порядочные туристы давно ужрались в зюзю, — хохотнул Колян, протягивая бутыль с остатками рома.

Я пригубил.

Кучер вдруг сграбастал меня своими волосатыми ручищами и тем манером, которым женихи носят невест для памятной фотосессии, быстро пронёс через балкон, после чего, перешагнув через оградку, спрыгнул вниз, аккуратно выпустив меня из рук.

Мокрая трава бодрила. Сверкая голой жопой, Колян побежал через пустынную дорогу. Я, осторожно ступая по траве, потопал за ним.

Пляж действительно был в двух шагах, правда, это была дикая, неухоженная его часть. По берегу были разбросаны коряги, пятки больно кололи острые камни.

— Парное, бляха, молоко! — Колян, как пацан, дорвавшийся-таки до моря, шумно забежал в воду. — Давай скорей, Максик, тут ахуенно!

Чтобы можно было плавать, следовало изрядно пройти, достигнув достаточной глубины; проделав немалый путь, я плюхнулся в воду (море и правда было теплее воздуха) и поплыл от берега. В моей голове вдруг заиграла рождавшаяся тут же, в эту секунду, прекрасная, неповторимая мелодия, которую, казалось, играл и ярко-жёлтый месяц, и плеск воды, и едва заметный тёплый ветерок.

Вдруг я почувствовал, что подо мной кто-то плывёт. Сердце ёкнуло, однако уже через мгновение поднырнувший под меня Колян с фырканьем всплыл на поверхность, подхватив меня; я, шутливо ругнувшись, оттолкнул его, мы забарахтались в тёплой воде, пиная друг дружку. Колян встал на дно — ему было как раз по шею, я забрался ему на плечи и спрыгнул вниз, образовав сверкнувший в лунном свете фейерверк из брызг. Потом то же самое проделал хохочущий Кучер, не забывая по возможности полапать интересующую его часть моего тела. Я подумал о том, что в свои двадцать девять я вновь ощущаю себя пацаном.

Накупавшись, мы двинули к берегу. До кромки оставалось ещё метров сорок, как вдруг ступня моя почувствовала резкий укол.

— Бля, Кучер, тут же ежи небось! — заорал я, хватая уколотую ногу. — Пиздец, теперь всё распухнет; вот слушайся тебя, мудачину!.. — я едва не заплакал.

Стало страшно. Эти колючие ядовитые суки, о которых я совсем позабыл, на диком пляже могли быть повсюду, а разглядеть их в ночи не было никакой возможности.

Колян заспешил ко мне.

— Где больно? — заботливо спросил он.

— Блядь, я не пойду никуда, ещё снова наткнусь! — истерил я. — И ты щас напорешься, придурошный!

Колян вздохнул, взял меня на руки, прижал к себе и, умудряясь на ходу полапывать мой задок, понёс к берегу. Я умолк и инстинктивно прильнул к его мокрому телу.

Трое ошалелых туристов, переговариваясь по-немецки, смотрели с обочины дороги, как один голый мужчина, постарше и покрепче, бережно вынес другого голого мужчину, помоложе, из моря, и, шепча какие-то успокоительные слова, пересёк проезжую часть, газон, и занёс своего спутника на сияющий в свете луны белыми балясинами балкончик.

— Глупыш, может, на стекло просто наступил или там, мало ли, на колючку какую, — не без тревоги в голосе шептал Кучер, обрабатывая мне ранку йодом из предусмотрительно положенной в его старую спортивную сумку аптечки. — Вроде не распухло ничего, просто царапина.

Мы закурили, лениво валяясь на измятой кровати, доброе расположение духа потихоньку вернулось, мы стали подъёбывать друг дружку, бесстыже соприкасаясь всеми частями тела.

Я завалился на Кучера сверху, погрузив нос и губы в заросли на его широкой груди. Под ухом уверенно бухало кучеровское сердце. Одной рукой Колян держал бутылку рома, на донышке которой ещё, видимо, кое-что оставалось; это кое-что он смаковал, гоняя во рту; второй же рукой он по-хозяйски лапал мою задницу, уделяя особое внимание дырке, которую он нежно, но настойчиво теребил всеми пальцами по очереди. Я подумал, что, не будь у него столь длинных, обезьяньих рук, фиг бы он дотуда дотянулся.

— Мне бы хоть предложил, животное, — сказал я, попутно выплёвывая забиравшиеся мне в рот витые кучеровские волоски.

— М-м-м… — промычал Колян, показывая, что бутыль уже пуста.

Он поставил её на тумбочку и пальцем подманил меня, вроде как собираясь что-то сказать на ушко. Я подался вперёд. Колян ненадолго оставил в покое мой заласканный зад, подтянул меня за уши к себе и, прижав мои губы к своим, перелил мне в рот разбавленные слюной остатки рома.

— Всё для братишки, — нахально улыбнулся Кучер и, упершись локтями и пятками в кровать, крякнул, приподнял нас обоих над ней и раскатисто перданул.

— Фу-у-у, урод! — чуть наигранно возмутился я, капая ромом Коляну на грудь.

— Не всё коту масленица! — захохотал Колян, снова шлёпаясь на кровать и разгоняя испорченный воздух ладонью. — Подкатило, а тревожить тебя, Максик, не захотел — эвон ты как уютно устроился…

— Холодно просто стало, а ты — тёплый… — прошептал я.

Мне было клёво, я чувствовал, что совершенно свободен, что все условности, соблюдаемые людьми при общении — шелуха: можно ходить голыми; смеясь, пускать газы; трогать друг дружку за любые места и говорить что угодно. Чувствовал, что нет ничего пошлого и непристойного — всё это просто игра, принимать которую слишком всерьёз попросту глупо. Ощущение было настолько новым и классным, что захотелось и дальше, по нарастающей, нарушать все барьеры, дабы удостовериться, что они — существующий лишь в нашем сознании мираж.

— Не, ну ты же можешь отомстить, или принцы не пукают? — ухмыльнулся Колян, возвращая руку на мою задницу. — Баш на баш, чтоб никому не обидно было…

— Думаешь, слабо? — спросил я, принимая вызов.

— Ну… ты ведь у нас джентльмен, — подначивал Кучер, — а они не всё могут себе позволить: воспитание, все дела…

Я встал на четвереньки, выпятив зад прямо перед кучеровской физиономией. Колянов хуй, находящийся теперь между моих упирающихся в кровать рук, тут же заметно стал наливаться кровью.

— О-о-о, какой вид… ты мне так угрожаешь, да? — я почувствовал промежностью тёплый воздух, вылетающий из колянова рта. — Ну давай, давай, паренёк, мне даже нравится… — Кучер запустил пальцы в мои полужопия, — давай, Максик, накажи меня, засранца…

Я напряг анус. Как назло, ничего не получалось. Задница, увы, была пуста.

— Мне кажется, или ты меня соблазняешь? — спросил Кучер, и, хоть лица его и не было мне видно, я отчётливо представил себе, как губы его расплылись в иронично-блядской улыбочке.

— Если б я тебя соблазнял, Коля, я бы делал как-то так, — сказал я и с максимальной амплитудой завилял жопой. — А так-то это ты меня соблазняешь всю дорогу, признайся уже!

— Чем это? Я… просто делаю тебе приятно, дружок. А если ты чего-то не хочешь — я никогда не настаиваю. Я же не эгоист, братка.

От покручиваний бёдрами хуй его набухал всё больше.

— Ты вчера хотел, чтобы я отсосал, да ведь? — эти слова произнеслись с трудом, но я решил, что скажу ему всё; именно в этой безумно пошлой для парня позиции, именно эти похабные слова.

— Ну-у-у… — Колян, гладя меня по попе, делал вид, что размышляет, правда это или мне пригрезилось, — я как бы был не против, но ты ж не захотел, так что я и не в обиде. Максик, это только кажется, что я наглый… а ведь я делаю лишь то, что для всех хорошо, солнце. Просто не все о своих желаниях скажут…

— А ты ведь хочешь меня трахнуть, да, Кучер? — на меня нашёл какой-то заставляющий бешено колотиться сердце азарт, я выпаливал эти ещё недавно казавшиеся чудовищно непристойными фразы. — Трахнуть! Выебать меня, да? Отпердолить!

— Видишь ли, — рассудительным тоном сказал Колян, не переставая гладить мой попец, — даже если ты захочешь мне попочку свою сладкую подставить — ты от моей кувалды в первый раз ничего, кроме боли, не почувствуешь. Вон дырочка какая узенькая, — Кучер потеребил её пальцем. — Чтобы ты пропёрся, нужно потихоньку начинать… А так я не насильник же ж, не только о своём хуе думаю! Отсосать мне мог бы канешн… — при этих словах хуй его ещё сильней напрягся, наконец соскочил с волосатой ляжки и завис в воздухе прямо под моим носом, — но ты ж у нас стесняешься… — хехекнул в конце этой фразы Кучер. — Ну что… будешь разряжаться-то, агрессор, или это ты чисто меня позавлекать рачком встал?

Я, продолжая покручивать задом, напряг живот.

— Приготовься, кобель… прицеливаюсь… — я максимально приблизил жопу к кучеровой физиономии. — Пли!

Опередив меня на долю секунды, Колян обхватил мои бёдра руками и стал страстно, взасос целовать дырку. Задница словно уже ждала этого — тут же все мои ощущения сосредоточились ТАМ, она послушно распахивалась с каждым новым движением напористого колянова языка.

— Сла-а-адкая чистенькая попочка, — пуская слюни на яйца, замурчал Кучер. — Максику нравится ею меня дразнить… Догадался, что жопы люблю… Максик хочет внимания к своей дырочке… — хуй его крепко встал прямо перед моим лицом, своей здоровенной головкой напоминая микрофон, в который я должен был высказаться. — Максик за это готов мне отсосать, правда ведь, красавчик? Попка сладкая у тебя, а какой на вкус мой штырь, расскажешь? — и он слегка нажал на мой затылок.

Я с замиранием сердца слизнул каплю, выкатившуюся из обнажившейся залупы.

— Солёный… — произнёс я чуть слышно.

— Соси, сучонок, — велел Кучер тоном, в котором нежность сочеталась с нетерпимостью к любым возражениям, — ты ведь уже хочешь, я чувствую, жопастик.

Я кинул взгляд в сторону, на стоящий у стены зеркальный шкаф. Увиденное поразило меня: над здоровым, покрытым шерстью крепким самцом, отклячив пышный, немного девичий белый зад, стоял раком паренёк, щёки его раскраснелись, словно после парной, рот был полуоткрыт, как у старшеклассниц из хентая, а в глазах читались одновременно похоть и изумление. От этого зрелища хуёк мой тут же окончательно прилип к животу.

— Давай, блядёныш, доставь удовольствие дяде Коле, не томи уже, — Кучер приподнял бёдра, ткнув залупой мне между губ. — Тебе понравится.

Я открыл пошире рот и наполовину заглотил подрагивающий от возбуждения колянов дрын. Горячая, сочащаяся влагой головка упёрлась мне в глотку, потеснив миндалины. Я замер, слабо представляя, что делать дальше.

— Ох умница, ох молодчинка, — Колян осыпал поцелуями мою распаляющуюся жопу, поддрачивая очко ещё и пальцем, — ну теперь давай соси как себе, старательно, как хорошая блядь… я, сука, в тебя верю, Максимка…

Голос его становился всё более хриплым, идущим откуда-то из глубины.

Я лёг животом на грудь Коляна (от соприкосновения с его кудрявым кустом от живота по всему телу пробежала сладкая дрожь), уткнулся задом в кучеровы губы и погрузился в тот особый транс, когда настолько отдаёшься какому-то процессу, что всё, не касающееся его, оказывается словно за плотной пеленой — очертания его растворяются, звуки оттуда не доходят.

Я мерно водил головой вверх-вниз, немного отклоняя её в стороны, чтобы кучеров агрегат тёрся о нёбо и язык то с одного, то с другого края. Колян долбил языком мой улетающий на седьмое небо задок и время от времени, охая, пытался руководить процессом.

— Теперь как будто мороженое лижешь… ох, блядь, да, талантливо… Схватываешь, сучоночек, на лету… Теперь просто открой ротик, я сам тебя подолблю… а дышать носом, ага: ох, тяжело задышал нежножопик мой…

Колянова речь распаляла меня не меньше всего остального, мне нравилось чувствовать его желание, его мужицкую, грубоватую похоть; нравилось, страшно сказать, ощущать себя обслуживающей самца блядью. Кучер, кажется, чувствовал, как меня это заводит, и подбрасывал полешек в топку накатившей на меня страсти:

— Во-о-от, выпустил парень свою сучку наружу, долго она пряталась, а как до хуя добралась — весь стыд забыла… Давай, блядёнок, виляй жопой да соси Коляну так, чтоб он тебе накончал полный ротик своего эрмигута…

Я вилял и трудился над окостеневшим кучеровым хуищем. С трущегося о грудь Коляна члена стекали капли возбуждения. Послюнявленным пальцем Кучер всё глубже забирался в дырку; было чуть больно — однако этот дискомфорт лишь усиливал возбуждение, и я с ещё большим тщанием облизывал утыкающийся мне в губы колянов хер.

Колян понемногу засовывал в дырку второй палец, я заойкал, но его, кажется, это только завело.

— Давай, сосунок, не отвлекайся… дядя Коля хочет классно спускануть… потрогай яйки — вон какие тяжёлые…

Я выпустил изо рта член и по очереди стал засасывать немаленькие коляновы яйца. Рыжеватые волосы застревали между моих зубов.

Между тем Кучер, хорошенько поебав меня уже двумя пальцами, вытащил их, схватил стоявший на тумбочке крем от загара и стал щедро смазывать моё подрастянувшееся очко.

— Ты… что задумал? Говорил же, что не станешь… что больно же ж будет!..

— Работай, сучок, — тон Кучера был таким, что перечить ему не хотелось, — Коля дело знает…

Узкое горлышко бутылки из-под рома уткнулось в мою раздроченную дырочку. Колян примерился, чуть поправил его положение и уверенным шлепком по дну бутылки, сходу загнал мне горлышко в попу.

— Ах! — только и сказал я.

— Твоё дело сосать, — деловито сказал Кучер и стал водить бутылкой взад и вперёд.

Горлышко расширялось равномерно, вместе с ним расширялось и пружинящее на грани своей возможности раскрыться очко. Я громко застонал.

— Давай, блядёночек сладкий, подайся-ка попкой поближе… и работу… работу не забывай… хуй без ротика скучает…

Я чуть сместился к изголовью кровати, приподняв сладко ноющий, расширяемый бутылкой зад. Кучер пристроил бутылку так, чтобы она упиралась в пружинящую обивку изголовья.

— Давай, малыш, подвигай попочкой…

Я снова заглотил хуй и стал покачивать торсом, насаживаясь на бутылку всё плотней. Боль, идущая от растягиваемого ануса, переходила в какое-то дикое, позабывшее о всех приличиях наслаждение. Я сладострастно задвигал жопой и стал надрачивать своими миндалинами твёрдую кучерову шишку.

— Быстро учишься, кругложопик… — кайфовал подо мной Колян. — Давай, потереби свой, не стесняйся… С такими стараниями скоро уже поперхнёшься Колиными сливками…

Я что-то мычал, пуская рекой текущие слюни по колянову стволу. Стыдно, но мне хотелось, чтобы он ещё так назвал меня. Сучонком… кругложопой блядью… шлюшкой… сосунком. Непристойность этих слов, обращённых к мужчине, распаляла меня. Я схватил свой сочащийся хуёк и стал яростно его надрачивать. Кучер пошлёпывал меня по бёдрам и подыгрывал моему рту, ритмично поёбывая его.

— Такой приличный юноша… а оказалось, что такая проблядь, — хрипло шептал Колян, запуская свои квадратные ногти в белую кожу моего всё глубже насаживающегося на бутылку зада. — Буду теперь тебя ебать… каждую ночь драть, как сучку… попкой научу кайфовать, блядёнка… будешь ещё просить Кольку… чтоб, бля… чтоб, бля… ох, потише, кончу же, Максик… чтоб, бля… ох… выебал как следует… Ох, да что ж ты делаешь-то такое, петушок ты мой золотой! — Кучер с размаху звонко шлёпнул меня по жопе, задёргал тазом, и семя его густыми горячими порциями выстрелило мне в горло.

Я с силой налёг на бутылку, горлышко её вдруг уткнулось внутри во что-то такое, от чего по всему телу прошла дрожь; в экстазе я выпустил из рук свой член, проглотил обильный кучеров спермак, завизжал каким-то не своим, тонким голосом и, содрогаясь, обспускался следом.