Собственно говоря, бала выпускников у нас не было. Просто раздали дипломы об окончании вуза, два часа попел Иосиф Кобзон под рояль, а потом, кто хотел, пошли в ресторан, а я пошел на четвертый этаж покупать значок о высшем образовании стоимостью шестьдесят пять копеек. Купил, иду по коридору, а за мной каблучки по паркету: цок, цок, цок! Марина Блинова, стало быть, бежит. Я подождал, неловко, чтобы девушка гонялась за тобой по главному корпусу, как собачка за зайцем. Она подбежала, лицо красное, жара…

— Давай в ресторан с нашими не пойдем, а?

Я пожал плечами под пиджаком.

— Я и не собирался ни в какой ресторан. Думал пойти домой, и спать завалиться.

Собирались наши студенты-одногрупники в ресторан «Седьмое небо на Останкинскую телебашню», показалось, дорого. Два рубля – пригласительный билет, да и там, в ресторане посидеть, не один рубль нужен. «Давай просто погуляем», – предложила Марина. — «Поговорить надо».

— Точно надо? – поморщился я.

— Точно.

Мы вышли на улицу. Жара стала спадать, но мы все равно шли по теневой стороне улицы и молчали. Наконец мы остановились под разлапистым кленом, Марина посмотрела на меня снизу вверх своими лучистыми карими глазами и еле выдавила: «Давай присядем где-нибудь».

Лето, конец июня. Дети и пенсионеры сидели по дачам, пионерлагерям и деревням у родственников. Мы нашли садовую скамью почище и устроились рядышком.

— Ты знаешь, что я выхожу замуж?

— По-моему, весь институт знает. Девчонки все кости перемыли. И откуда только узнали…

— Светка раззвонила. Я ее свидетельницей на свадьбу пригласила заранее, теперь жалею. А ты придешь?

— Тоже свидетелем, только к твоему Борьке? Нет уж, увольте.

Видел я его издали. Борька Шпрингфельд, ее «суженый-ряженый», был похож на ушастого ежа, готового свернуться в клубок, но передумавшего. Лоб в поперечных морщинах, короткий «ежик» черных волос и оттопыренные уши. Только и достоинств, что зубной врач со своим кабинетом. Врач-рвач. Денежный, наверное! И еврей. Макаров никогда не был антисемитом, скорее, интернационалистом, и до десятого класса даже в голову не брал, что, к примеру, Вовка Гершензон – еврей, а Рашид Хафизулин – татарин.

Марина сидела, уткнувшись глазами в асфальт под ногами в туфлях на низких каблуках и сложив тонкие руки, поросшие редкими темными волосками, на коленях. Она похудела, осунулась и как будто даже постарела.

— Хочешь знать, почему я за Бориса замуж выхожу?

— Не особо, но если хочешь поделиться…

Марина глубоко вздохнула, словно собиралась нырнуть с высокого берега в ледяную воду.

— У моей мамы не так давно начались проблемы с желудком. Легла на обследование, ничего особенного не нашли, так, гастрит. Оказалось, виноваты зубы. Точнее, их отсутствие. Пародонтоз. Выпадали один за другим. Она толком не жевала, и вот…. Вышла из клиники, пошла к дантистам. Там говорят, пока не пройдет пародонтоз, ничего сделать не можем, но есть частник. В этот же день к вечеру поехали к частнику. Тот посмотрел маму, но, как мне показалось, больше смотрел на меня. А потом объявил цену. Удаление корней под наркозом, протезирование и прочее. Всего на…

Марина сказала цену. Я чуть с скамейки не упал.

— Так это ж «Жигули»! Не новые, конечно, но…

— Вот то-то и оно! А потом он маму выставил в коридор и сказал мне без обиняков — сделаю бесплатно, если я ему отдамся.

— Вот скот! Где, говоришь, его кабинет?

— Подожди. А я ему говорю, берите замуж, отдамся, сколько надо. Два месяца назад подали заявление в ЗАГС…. Через две недели свадьба…

— Понимаю, что мамам надо помогать, что у нас они одни, что других не будет, а вот жен и мужей может быть много. Одного не могу понять, я-то тут причем?

Марина сжала рот в линию и сквозь зубы:

— Хочешь быть моим первым?

Вот оно что! Конечно, я хотел! И не только первым. Но и последним тоже. И чтобы по жизни до последнего…

— Но это как-то не так делается, – еле выдавил я. – По любви, что ли…

— А она есть? – засмеялась Марина. Нехорошо, зло засмеялась.

— Есть! – твердо ответил я. – Точно есть!

— Тогда поедем ко мне, и узнаем, какая она, твоя любовь!

Вот все и решилось. Только отчего так мерзко на душе, словно у ребенка игрушку украл, или нищенку обидел?

Я поймал такси, и мы понеслись! Мы сидели сзади, Марина прижималась ко мне горячим бедром, и цепко держала за руку. Кажется, ее трясло. Несколько раз я пытался заговаривать с Мариной, но она отмахивалась: «Потом, потом!», и снова замолкала.

Собственно, с тех пор, как я был у нее дома, мало что изменилось, разве что машин прибавилось, дороги стали лучше, да вместо ГАЗ-21 мы ехали в ГАЗ-24.

Когда подъехали к круглому дому, водитель поинтересовался, въезжать ли во двор. Марина резко сказала: «Нет!», а я достал из кармана синеватую пятерку. «А я вас помню!», – вдруг сказал таксист, не оборачиваясь. – «Вы в прошлый раз садились на Ленинском».

— Ну и память у Вас! – удивился я, забирая сдачу. – Это же было пять лет с гаком назад!

Тогда мы пришли на день рождения в институтское общежитие к нашему однокашнику, а после поехали к Марине домой вот сюда, на Нежинскую, тринадцать. Во дворе почти ничего не изменилось, разве только деревья немного подросли.

— Третий этаж, да?

Марина, молча, кивнула. Кажется, ее опять трясло…

Запах ее квартиры тоже не изменился. Если женщины, когда приходят в гости, рассматривают мебель, ковры и другую обстановку, то я обычно принюхиваюсь. Разумеется, если в комнатах не стоит табачный туман. В моей квартире пахнет гречневой кашей. Никакой романтики. В квартире Блиновых пахло ванилью и, немного розами. Говорят, в Древней Греции розовым маслом лечили мигрень. Может быть, только мне от головной боли розы не помогали, только пиркофен, и то, если не нюхать, а внутрь.

Ворвавшись в квартиру, Марина начала торопливо срывать с себя одежду: белую блузку – пуговицы с мясом, юбку на разрыв молнии. Когда на ней осталась только рубашка-комбинация, а под ней – черные трусы и такой же лифчик, я ее остановил несколькими словами: «Не спеши. Это можно сделать только раз в жизни». И она послушалась, замерла и смахнула ладонью пот со лба.

— Действительно, что это я…

И застыла, уронив тонкие руки.

— Пойди, прими ванну…

— Выпей чашечку кофе, – усмехнулась Марина. Криво, но впервые за день, который, кстати, начинал клониться к закату.

Она ушла в ванную, а я принялся хозяйничать на кухне. Растворимый индийский кофе, цейлонский чай, шоколад «Бабаевский», и немного печенья в буфете – вот что я нашел, не забираясь в холодильник. Говорят, если хочешь что-то узнать о человеке, загляни в его мусорное ведро. Я не удержался и заглянул, найдя там, на дне пустой пакетик из-под ванилина и несколько сопревших и смятых ягод садовой клубники – источник доминирующих запахов. А еще запахло шампунем и земляничным мылом.

— Вчера у нас был земляничный пир, а сегодня мама на даче, – сказала Марина, неслышно подойдя сзади.

Она была все в той же рубашке на тонких бретельках, а вот трусов и бюстгальтера на ней уже не было. Черт, я сам немного оробел. Не каждый день предлагают побыть дефлоратором у любимой девушки…

…На журнальном столике еще не остыли чай и кофе, а я уже побывал внутри Марины, и теперь мы лежали рядом, как муж и жена, отдыхавшие после безудержного совокупления. Собственно говоря, ничего похожего на безумие страсти, у нас не было. Марина приказала мне лечь на спину и наделась на мой член, морщась и что-то шепча. В последний момент она расслабила ноги, и мой «кол» вошел в нее до основания. Вот и все. Я совсем не хотел бередить ее свежие раны, буквально согнал ее с себя и уложил рядом.

— Странно, но никакой особой боли не было, – с удивлением сказала Марина. – Только чувство, словно какаешь наоборот.

— Если хочешь еще раз так «покакать», я заеду недели через две, – сказал я, внимательно разглядывая все еще напряженный член.

Действительно, обошлось без крови, но от напряжения и души и тела нужно как-то избавляться, и я со вздохом взялся за член правой рукой, потому что на левой лежала Марина, и, кажется, спала. Да, я не ошибся, она похудела, и напоминала девушку-подростка, тонкорукую и длинноногую с небольшой острой грудкой, царапавшей сосками мой бок. Судорожные движения, торопившие оргазм, Марину разбудили, и она перехватила мою руку.

— Я должна сделать это сама, — спокойно сказала Марина и взялась за «кол» жесткими пальцами.

Невозможно долго держаться, если это делает девушка, особенно, если она только что стала женщиной. Марина словно мстила мне за боль ожидания, то дергая за крайнюю плоть, то надавливая на ствол кончиками пальцев, словно играя на флейте. Но когда она стала быстро-быстро нажимать на простату под мошонкой и перекатывать яички, я понял, что маленькие вагончики со сметаной уже в пути, и вот-вот будут здесь. «Станция конечная! Поезд дальше не идет!», – объявила «красная шапочка», и паровоз спустил «пары», то есть залил спермой Маринино лицо, шею и грудь.

— Ну, вот, – сказала Марина, вытираясь маленьким носовым платком. – Теперь мы квиты.

Я побежал на кухню, придерживая рукой капающий член, и уже снова ставил чайник, как вдруг меня посетила дельная, как мне показалось, мысль. Я вернулся в комнату и сказал Марине, снова направлявшейся в ванную:

— А хочешь, я стану отцом Борькиного ребенка?