ГЛАВА ВТОРАЯ

— Дорогой, тебе нравится мистер Блэквелл? — неожиданно спросила Надали, прервав послеобеденную тишину в гостиной и заставив Ньютона Паркера поднять глаза от Библии, которую он читал. Он не ответил ей сразу и сидел, глядя в тускло освещенную комнату, с набожным выражением лица. Чтение Писания и тихая медитация в течение почти двух часов каждый вечер были практикой, которой его научили родители-фермеры, и он благочестиво следовал им. Надали прекрасно знала, что это священное время дня, и он был возмущен ее вторжением.

— Ну, милый, он тебе нравится? — снова спросила рыженькая.

— Надали, я пытаюсь читать Библию, — сурово сказал Ньютон, повернув голову, чтобы с упреком взглянуть на свою прекрасную молодую жену. — Мы поговорим о мистере Блэквелле позже… когда придет время ложиться спать.

— Конечно, дорогой, я не против, если мы поговорим об этом позже, — послушно кивнула она. Смирившись с тем, что ей придется переждать долгий отрезок одинокой тишины, она пожала плечами и откинулась в кресле, уставившись в пол. Как всегда, она проводила это время, делая вид, что молится и думает о божественном, но на самом деле она с отчаянием размышляла о пустоте их совместной жизни. В этом не было ничего необычного. Ньютон имел обыкновение откладывать их ежедневные «беседы» на время сна, а когда они заканчивались, вместо того, чтобы приласкать ее, дать ей почувствовать себя любимой, он неизбежно объявлял, что им лучше лечь спать, потому что завтра будет еще один тяжелый рабочий день.

— Почему?

— Почему что, Ньютон?

— Почему ты хочешь знать, нравится ли мне мистер Блэквелл? — спросил он, теперь в его голосе звучало не только раздражение, но и любопытство. Он не мог снова сосредоточить свое внимание на отрывке, который читал, пока ее вопрос продолжал играть в его голове, интригуя его до степени недоумения. Он не мог понять, почему ей пришло в голову спросить его об этом.

— О, ничего важного, — мягко ответила она, удивленная тем, что он хотел знать достаточно, чтобы так упорствовать. Кроме того, теперь она сожалела, что вообще осмелилась затронуть эту тему, ведь это наверняка привело бы к неприятностям между ними.

— Наверное, тебе это было очень важно, Надали, иначе ты бы не беспокоила меня, когда я читаю Библию, — настаивал он. — А теперь скажи мне, почему ты хочешь знать, нравится ли мне мистер Блэквелл?

— Честно говоря, милый, мы можем поговорить об этом, когда ляжем спать, — успокаивающе сказала красивая рыжая девушка, пытаясь успокоить его слабой улыбкой заверения.

— Надали, я хочу знать прямо сейчас, что заставило тебя задать мне этот вопрос! — потребовал он, его лицо, прикрытое руками, побледнело от разочарования и гнева.

— Ну, он… мистер Блэквелл… он… смотрел на меня сегодня, — наконец, запинаясь, сказала она, ее энтузиазм поделиться этим шокирующим знанием со своим мужем внезапно угас. Она знала, что, если она не сможет придумать смягченную версию случившегося, он будет допытываться до нее, пока она не выложит всю подлую правду о поведении их работодателя в тот день.

— В тебе просто нет никакого ума, — проворчал Ньютон. — Какое отношение имеет мое мнение об этом человеке к тому, что он на тебя посмотрел? Что на тебя нашло? Ты ведешь себя так, будто дьявол тебя держит с тех пор, как мы приехали сюда работать.

— Пожалуйста, я просто хотела узнать, нравится ли он тебе, — сказала она, ее глаза наполнились слезами, а худенькие плечи сжались, когда она сделала огромное усилие, чтобы побороть эмоции, которые заставили бы ее рассказать всю историю.

— Хорошо, конечно, он мне нравится. А почему бы и нет? Он прекрасный человек с добрым сердцем, и он привез нас сюда, чтобы платить хорошие деньги за честную работу. С Божьей помощью, он наш большой шанс получить нашу ферму и поселиться там, чтобы жить, как подобает честным людям.

— Но Ньютон, не сердись на меня, — умоляла Надали, задыхаясь от рыданий. — Разве ты не видишь, что я просто дразнила тебя — я просто хотела посмотреть, будешь ли ты ревновать к нему. Я знаю, что ты восхищаешься им, и я только… только дразнила… Прости, что я сказала, что он смотрел на меня! Прости, что я вообще что-то сказала!

— Еще бы! — обвинил её муж-брюнет. — Это забавно… после ужина… чтобы устраивать вот такие глупые девчачьи трюки. — С последним замечанием высокий стройный молодой человек на мгновение опустил голову и пробормотал краткую молитву, затем поднялся и закрыл Священную книгу.

Она смотрела, как он мрачно прошел по полу гостиной и благоговейно положил Библию рядом с большой фотографией матери и отца, стоявшей на шкафу, а затем, повернувшись на пятках, бодро зашагал прочь, не говоря ни слова, в заднюю часть коттеджа. Теперь она была одна, как никогда раньше, и ее охватило всепоглощающее чувство жалкой опустошенности.

Господи, как она жалела, что не промолчала об инциденте, произошедшем в тот день! Она должна была понять, что Ньютон никогда не станет слушать ничего, что могло бы угрожать их работе здесь, на Перепелином озере… их «большому шансу когда-нибудь получить эту ферму». Теперь, когда она подумала об этом, стало почти смешно: возможно, она немного подтрунивала над мужем, осмелившись упомянуть, что их суровый работодатель пялился на нее в тот день. Возможно, она хотела проверить, достаточно ли силен пуританский подход Ньютона к сексу, чтобы он захотел защитить собственную жену от развратных взглядов пожилого мужчины — несмотря на то, что любое проявление негодования с его стороны вполне могло привести к тому, что Джордж Блэквелл уволит их обоих. Что ж, теперь она знала, горько усмехнулась она, но все равно ей было невозможно выкрутиться из того невыносимого положения, в которое она сама себя поставила, изменив свою историю в последнюю минуту и не рассказав правдиво о том, что произошло в кабинете мистера Блэквелла… какие ужасные вещи он ей сказал.

Впервые за этот вечер она снова представила себе яркое зрелище затвердевшего ствола члена своего работодателя в промежности его брюк. Затем, без предупреждения, в ее животе затрепетало нежелательное чувство, когда она вспомнила широкое мокрое пятно, которое она увидела на брюках, в месте, где кончик его “пиписьки” напряг шерстяную ткань. Это заставило ее вспомнить один вечер, когда Ньютон еще ухаживал за ней. Они были на ужине в его церкви и, затем, тихо сидели в его побитом старом драндулете, припаркованном перед домом ее родителей на Тейлор-стрит. Было лето, и они слушали стрекотание сверчков, держась за руки, очень сильно влюбленные. Вдруг симпатичный брюнет потянулся к ней и обнял, притянул к себе и крепко поцеловал, его язык проскользнул между ее губами и коснулся ее губ. Его дыхание было теплым и чистым, и она почувствовала, как его руки начали легкие движения от ее загорелых плеч к груди. Затем он потянулся к одной из ее грудей и проник под блузку, а затем под лифчик. Это было ужасно волнующе, как будто мягкая плоть за секунду обрела чудесную жизнь. Его рука была горячей и твердой, ее сосок пульсировал в его ладони, и она начала дрожать и издавать тоненькие звуки из глубины своего горла.

Однако Ньютон принял ее чувственное возбуждение за протестующие хныканья и быстро отдернул руку, чтобы сесть со стыдливо опущенной головой. Почти час он извинялся перед ней, просил прощения и обещал больше никогда не отступать от строгих моральных ценностей, которые вдолбили ему родители. А она пыталась утешить его, говоря, что она виновата не меньше, чем он… Тем не менее, он почти год носил в себе груз вины, некоторое время даже реже встречался с ней, пока в конце концов ужас вольности, которую он позволил себе с ней, не остыл в его сознании.

Они поженились через год, через два дня после ее семнадцатилетия, и тогда начались ее страдания. В брачную ночь она почувствовала себя свободной, полностью отдалась ему и хотела доставить ему как можно больше удовольствия своим неопытным телом. Сначала было чудесно лежать обнаженной, уютно устроившись в теплой постели в медовый месяц, а он гладил ее руками, безумно проводя ими по всей длине ее тела, по ее плоскому белому животу, а затем вниз, к пурпурным мягким лобковым волосикам. Он медленно поглаживал ее, осторожно вводя средний палец между влажными губами ее вагины, куда еще никогда ничто не входило. Это вызвало в ней волнующее ощущение покалывания, которого она никогда раньше не знала, и она заерзала на матрасе под его поглаживаниями. Затем она неожиданно почувствовала тупое давление плотью на верхнюю часть бедра, требовательно “вгрызающееся” в нежную чувствительную кожу, причиняя ей небольшую боль, но не настолько, чтобы возражать и рисковать потерять те волны чувственности, которые он в ней вызвал.

Это был его пенис!

Она никогда прежде не ощущала его наготу на своей собственной обнаженной плоти, и мышцы ее тела непроизвольно сократились от этого странного прикосновения. Когда он ввел свой палец глубже, ее пронзила волна электрического удовольствия, и она была буквально не в состоянии пошевелиться. Затем Ньютон взял ее руку и положил на свой твердый член, задыхаясь, когда почувствовал, как ее пальцы сжимаются вокруг него. Она и не мечтала, что он окажется таким огромным, хотя видела его набухшую длину под брюками той ночью в машине, такое же самое мокрое пятно на штанах, которое она видела днем на брюках Джорджа Блэквелла в кабинете наверху.

Наконец Ньютон перекатился на нее сверху и поместил свой пенис между ее бедер, потянувшись вниз одной рукой для того, чтобы направить свой кончик вверх в крошечное, девственное отверстие ее пульсирующего влажного вагинального прохода. После первоначальной боли при входе она вспомнила, что ничто в мире никогда не заставляло ее чувствовать себя такой хорошей, такой полноценной, такой совершенно женственной и желанной. Они ворочались и стонали, казалось, целую вечность, пока, в конце концов, он не застонал громче, и она почувствовала, как горячая, густая струя жидкости хлынула ей в живот, наполняя ее так сильно, что она снова вытекла из нее и пропитала редкие растущие завитки ее лобковых волос, покрывая внутреннюю сторону бедер своей скользкой влажностью и стекая вниз, чтобы замочить простыню под ягодицами. Он издал последний стон, а затем рухнул на ее тело, бормоча ей на ухо жалкие извинения за то, что довел их до того, что, по его словам, было низким, независимым от него уровнем нечестивой похоти.

Было очевидно, что он не знал о ее разочаровании в ту ночь, поскольку очевидно думал, что они оба достигли оргазма, и он был ответственен за то, что свел всё к тому, что он считал неблагочестивым поведением. Странно, но она не сказала ему, что была лишь на грани оргазма. Возможно, это была гордость — сейчас она уже не могла вспомнить, — но она старалась не обижаться и нежно гладила его по шее, утешая его тихим шепотом, даже отчаянно надеясь, что он снова станет твердым и сделает то же самое с ней во второй раз, чтобы положить конец напряжению, которое она испытывала. Однако вместо этого он поднялся с кровати и оделся, чтобы прикрыть свою наготу, а затем порылся в ящичке в поисках Библии с золоченым обрезом, которую отец подарил ему перед смертью.

Большую часть ночи Ньютон провел за чтением разоблачительных псалмов о плотской похоти, ругая себя в молитвах за то, что он сделал со своей молодой невестой в первую ночь их медового месяца. На следующий день они поссорились после того, как она подошла к нему, чтобы поцеловать и немного пообниматься с ним. Затем она очень захотела, чтобы он занялся с ней страстной любовью, а когда он поцеловал ее в ответ и прижал к себе достаточно долго, чтобы участить ее пульс и дыхание, он оттолкнул ее и почти прокричал, что секс — это зло, за исключением божественного способа воспроизводства детей.

С тех пор все так и осталось. Ньютон занимался с ней любовью только тогда, когда ему удавалось убедить себя, что Бог действительно хочет, чтобы у него был сын, “сильный парень, который когда-нибудь поможет ему работать на ферме”. Временами он казался почти одержимым идеей иметь ребенка, но не мог преодолеть чувства святотатства, когда дело касалось самого полового акта, и, соответственно, завел себе привычку заниматься с ней любовью всего один-два раза в месяц. И даже тогда он ласкал и поглаживал ее энергичное молодое тело лишь столько времени, чтобы простимулировать себя до состояния эрекции. Затем, вскоре, слишком скоро, без всякого предупреждения или нарастания ее собственной страсти, он закачивал свою мужскую сперму в ее лоно и выходил из нее, чтобы вернуться в свою постель.

В результате этого неумолимого морального кодекса Ньютона, она жила в полном замешательстве в течение года их брака, постоянно испытывая либо неутолимое желание к нему, либо чувство глубокого одиночества и изгнания. Иногда она даже напоминала себе одну из разведенок или старых дев, о которых она читала в английских переводах этих пикантных французских романов, книг, которые в шестнадцать лет она обнаружила и смогла тайком достать из якобы секретной библиотеки эротики своего деда, когда старик жил с ее матерью и отцом. Но между ней и теми вымышленными персонажами, охваченными желанием, были существенные различия — она, Надали, была молода, жива, замужем и больше всего на свете хотела просто поделиться всем, чем только можно, со своим мужем, человеком, которого она любила и сейчас, несмотря ни на что, так же сильно, как и раньше.

Она думала о тепле его худого тела и о том, как блаженно будут чувствовать себя его сильные мускулистые руки, если вдруг, каким-то чудом, он позовет ее к себе в постель. Однако она знала, что сейчас лучше не надеяться на чудо. И все же она не могла избавиться от ощущения, что ее бросили, и не могла отделаться от смутного страха, размышляя о мрачных перспективах будущего в качестве жены Ньютона. Она понимала, что еще не стала взрослой, во всяком случае, не по годам, но, тем не менее, она была женщиной и испытывала ту же потребность в ласке и понимании, что и любая зрелая женщина. Каждый день она тяжело работала в окружении чужих для нее людей, а домой приходила к другому чужому человеку — своему мужу. Здесь, на Перепелином озере, в двадцати милях от ближайшего города, ей не с кем было поговорить, нечем было развлечься, и с каждым днем она все больше и больше замыкалась в себе.

Ее мысли внезапно прервал звук захлопнувшейся за Ньютоном двери ванной комнаты и мягкий звук его шагов, когда он направился к их спальне. Боже, как долго она сидела здесь, позволяя своим мыслям блуждать? Взглянув на часы на стене у входа в кухню, она увидела, что уже десять, время, когда они обычно ложились спать. Ньютон, очевидно, был ужасно зол на нее, иначе он наверняка уже позвал бы ее из гостиной, напомнив о времени и о том, что на следующее утро им нужно рано вставать.

Миловидная девушка высвободила из-под себя ноги и перекинула их через край стула, позволив крови на мгновение застыть в лодыжках и ступнях, прежде чем встать, а затем поспешно прошла по комнате, выключая верхний свет и несколько настольных ламп в комнате. Она снова подумала о Джордже Блэквелле, осторожно пробираясь в темноте к освещенному коридору… Что она сможет сказать ему завтра, если он снова начнет интересоваться тем, что ей в нем «нравится»? Она знала, что ей придется солгать, если он загонит ее в угол где-нибудь в доме, чтобы помучить этим вопросом, который смущал ее даже сейчас, потому что она не могла честно сказать, что испытывает к этому человеку что-то, кроме откровенного страха и ненависти. Она никогда в жизни не встречала более бессердечного и безжалостного человека, который, казалось, получал бы такое нескрываемое удовольствие от дискомфорта, который вызывало его присутствие у окружающих его людей. Он был совершенно не похож ни на кого из тех, кого она когда-либо знала среди крепких надежных людей Оклахомы… Если Ньютон верил, что на этой земле действительно существует Сатана, то Джордж Блэквелл, несомненно, был им самим… или, по крайней мере, казался наиболее вероятным кандидатом на эту должность. Хуже всего, с горечью подумала она, что этот богач имел наглость использовать ее в качестве инструмента, чтобы мучить Брауна, лысого полубезумного слугу, который, казалось, всегда смотрел на нее с таким открытым, фактически жалким голодом.

— Черт возьми, Надали, если ты не можешь решиться прийти сюда, в свою постель, то хотя бы выключи яркий свет, чтобы я мог немного отдохнуть, — прорычал Ньютон из затемненного интерьера спальни, и тон его голоса был не менее яростным, чем тогда, когда он оставил ее одну в передней комнате коттеджа три часа назад.

— Я буду через минуту, милый, — заверила его восхитительно красивая девушка. С глубоким вздохом усталости она открыла бельевой шкаф в конце коридора и достала ночную рубашку, в последний раз, хотя и не так отчетливо, размышляя о странных событиях, произошедших в тот день. Может быть, все не так плохо, как кажется, — сонно рассуждала она… Возможно, она просто преувеличивала все в своих мыслях и была маленькой глупой девочкой, как и говорил Ньютон. Может быть, ее физические и эмоциональные потребности на самом деле не совпадали с потребностями зрелой женщины, и были не более чем эгоистичными полетами юношеской фантазии девушки, которой всего восемнадцать… даже, несмотря на то, что она была замужем и временно изолирована от друзей и развлечений. Может быть, несмотря на все, что она чувствовала в тот день, может быть, она действительно была глупой и слишком эмоциональной. Может быть, ее мрачные выводы об обстоятельствах на Перепелином озере, как и о браке с Ньютоном, были не менее нелепым мелодраматизмом, чем удручающая театральность тех разочарованных старых дев и разведенок, чьи пикантные выдуманные ситуации были самым смаком пикантных романов, которые она так тайком брала из дедушкиной коллекции… В конце концов, она читала их два года назад, когда ей едва исполнилось шестнадцать, а теперь она была старше, замужем, домохозяйка, с мужем, о котором нужно заботиться, и хорошо оплачиваемой работой, требующей ответственности. Естественно, теперь у нее было больше здравого смысла, и не было сомнений, что сенсационные судьбы женщин из этих книг показались бы ей полной ерундой, если бы она решила перечитать их снова на данном этапе своей жизни. Теперь она почувствовала странное облегчение от того, что оправдалась перед самой собой, ведь, прежде всего, для нее было важно быть самой собой для Ньютона.

Несколько мгновений спустя Надали крепко обнимала подушку, которую держала в руках, натягивая одеяло на уши, ее молодое тело медленно расслаблялось от давления пережитого днем и вечером дома. Бессознательность поднималась, как желанный прилив тьмы, по всему ее существу, постепенно заслоняя последние картины в ее сознании: пенис мистера Блэквелла в брюках и мохнатая шерсть большой немецкой овчарки…